Венок Альянса (СИ) - "Allmark". Страница 154

- А вы почему не пошли на посиделки у леди Реми, господин Чинкони?

Старый доктор только махнул рукой.

- Что мне делать там? Пусть уж молодёжь балуется… К тому же, я боюсь, не начал бы кто-нибудь из отцов и матерей семейств сватать ко мне дочурок - сейчас эти посиделки для них, как-никак, практически одна из немногих возможностей присмотреть партию…

- А ваше сердце, я так понимаю, занято…

- Да ну вас, господин Таката, какие в моём возрасте амурные дела? Я просто не хочу, чтоб какой-нибудь девчонке испортили жизнь. То есть, думаю, конечно, моё слово тут будет всё же решающим, я всё же уже не маленький мальчик, за которого всё решает род, но сама попытка потрепать нервы, скандал… Скандалы мне сейчас ну совершенно…

Таката улыбнулся, подчёркнуто глядя не в сторону центаврианина, а на горящий впереди фонарь.

- А я думал, всё дело просто в том, что вы любите леди Талафи…

- Господин Таката!..

- Ну скажите, что я не прав. Я извинюсь.

- Да какое это имеет значение? Я вообще не уверен, что это нужно называть любовью… Ну, в том смысле, который пытаетесь вложить в это слово вы. Может быть, просто глядя на неё, я вспоминаю сына, ушедшего так скоропостижно и трагично, мою дорогую Люциллу, свою юность…

- На дочь или на напоминание о юности не так смотрят, господин Чинкони, уж поверьте мне, смею считать, что я что-то понимаю в чувствах. Ваша покойная Люцилла, судя по вашим рассказам, была женщиной, несомненно, великолепной, но опять же судя по вашим рассказам, вы успели оплакать и схоронить эту любовь, рана в вашем сердце заросла, на могиле распустились новые роскошные цветы…

- Ну и пусть себе распускаются, кому они мешают-то. Рузанна мне даже не в дочери годится, мало не во внучки, куда мне питать надежды? Великолепие её юности привлечёт к ней достаточно более подходящих кандидатов.

Однако Таката тоже был упрям…

- Мне сдаётся, вы говорите это без всякого удовольствия и даже без всякой искренности, доктор Чинкони. Что в глубине души вы готовы растерзать любого, кто к ней приблизится, а может, даже и не очень в глубине. Вы дорожите ею, вы боготворите её, вы хотели бы защитить её, вы больше всего боитесь, что какой-нибудь проходимец погубит её, да и просто - что она не будет счастлива, что ей могут навялить нелюбимого и нелюбящего… Почему вы не даёте себе вовсе никакого шанса? Разница в возрасте, конечно, понимаю, смущает вас… Но разве возраст преграда для вас, чтобы любить? Многие женщины предпочитают мужчин старше себя… Я, может быть, не говорил вам, но женщина, с которой у меня был роман, отнюдь не была моей сверстницей. Между нами было пятнадцать лет разницы.

- А между мной и ей - три раза по пятнадцать, даже больше. Нет, нет, это безумие.

- Но вы сами не дали ей возможности увидеть в вас не только замену отцу, не только старшего друга и интересного собеседника. Однако поверьте, и это немало, и из этого вырастает настоящая большая любовь, на всю жизнь.

- Сколько той жизни осталось-то…

- Сколько бы ни осталось - вся ваша. Она ещё не кончена, ваша жизнь, её срок не отмерен и вам не предъявлен. Вы говорите о возрасте… Так подумайте, пристало ли вашему возрасту, вашему жизненному опыту - расточительно выбрасывать в мусорную корзину всё то, что вам осталось.

- Принц любит её…

- А это-то вы с чего решили? Потому, что сами любите её, что не представляете, как можно её не любить? Не спорю, принц, возможно, увлечён ею… Но рано говорить о большой любви, они слишком недавно встретились. Вы же знаете её всю жизнь.

Чинкони набрал в грудь побольше воздуха, чтобы ответить настырному бракири подобающей тирадой, но тут оба остановились как вкопанные. Прямо перед ними перед дверью какого-то заведения стоял мальчишка. Лет, должно быть, четырнадцати. Сперва они подумали, что это землянин, и разом подивились, откуда бы ему тут взяться. Нет, одежда центаврианская… Но вот причёска для центаврианина более чем необычная - волосы были заплетены во множество косичек.

- Молодой человек… Молодой человек, не поздно ли вы гуляете? Оно конечно, с преступностью в Кайкараллире, как я слышал, как-то совсем глухо, но всё же на месте ваших родителей…

- А вам-то что? - мальчик обернулся и вскрикнул от ужаса, отшатнувшись, - что с вашим лицом?

Таката, кажется, не обиделся совершенно.

- Да ты, сынок, никак, никогда бракири не видел? И правда, откуда б им тут взяться… Ты ведь тут всю жизнь прожил?

- И манерам вас, молодой человек, явно не учили, - проворчал Чинкони, - всё-таки со старшими разговариваете.

- А, вот оно что… бракири… Вы, видимо, из этой группы приезжих? Манеры - для лицемеров!

- Свежо, революционно… Однако я всё же возьму на себя смелость проводить вас до дома. Поздний час даже на Тучанкью не время находиться не дома в ваши годы.

- Да ну? Могу себе представить, где вы были в мои годы.

- В колледже, сынок, чего и тебе бы пожелал. Меня разгульная жизнь мало коснулась, о чём ни капли не жалею.

- Моему отцу всё равно нет дела, где я нахожусь. Он сам сейчас не дома, упёрся вместе со всеми к леди Реми, хотя и ворчит всё время, что леди его замучила домогательствами.

- Так, юноша, подробности ваших семейных драм нам, посторонним лицам, знать вовсе не обязательно, - Чинкони мягко, но настойчиво положил руку мальчику на плечо, - показывайте дорогу к вашему дому.

- Я думаю всё же, вы не совсем правы, господин Чинкони, - вклинился Таката, - прекрасно понимая вашу заботу о моральном облике и будущем молодого человека, хочу сказать - не будет вреда, если он нажалуется нам на то, что его гнетёт, может быть, ему станет легче, если он выскажет свои обиды. Ведь разве не за поиском собеседника он вышел? Мы, думается, не худший вариант.

- Вот только жалеть меня не надо, а!

Хотя в крике мальчика было, пожалуй, чересчур злости, Таката снова не обиделся.

- А я думаю, именно жалость тебе и нужна. Кто бы что ни говорил, в жалости нет ничего плохого, она отличает нас от животных. Конечно, на это обычно возражают, что есть жалость, а есть сострадание, сопереживание… Но по-моему, это всё словоблудие. Спишите это на незнание языка, и всё.

- Да чего вы ко мне привязались, какая вам-то разница?

- Может быть, потому, что я видел очень много родственников, которые дулись и обижались друг на друга всю жизнь, считали стену непонимания возведённой ещё до сотворения мира господом богом, всю жизнь не могли просто сделать шаг навстречу друг другу, а потом очень жалели об этом. Потому что, когда я писал о таком в своих книгах, мне потом приходило множество писем, в которых люди писали о том, что в их жизни было подобное, а ещё среди этих писем были и такие, в которых мне писали о том, как мои книги помогли успеть всё исправить вовремя, найти долгожданный путь друг к другу…

- Да поймите вы, моему отцу ничего такого не нужно! Я сам, вообще, ему не нужен. Я так думаю, он вообще не замечает, есть я дома или нет.

Ведущую партию явно взял Фрайн Таката, Чинкони даже удивился, обнаружив себя сидящим за столом в одном из тех трактиров, мимо которых они проходили. Таката, выжимая из себя все имеющиеся языковые знания, уже делал заказ…

- Да с чего вы решили, что я так уж страдаю из-за этого? Это у нас давно, это нормально. Отец всегда меня ненавидел.

- Милый мальчик, было время, когда я сам так думал, но потом я понял, что обычно у родителя нет никаких причин ненавидеть того, кому сам дал жизнь, просто их любовь мы не всегда можем назвать любовью.

- Не знаю, что там у вас, а у моего отца - есть. Моя мать умерла при родах. А он её очень любил… Ему таких трудов стоило на ней жениться, неравный брак, все были против, они аж сюда от своих семей сбежали… Он вообще детей не хотел, знал, что у неё слабое здоровье… А я взял и завёлся… Он говорил врачам - спасать, если что, мать… Они и спасали… А всё равно она умерла, а я выжил. Они совсем немного вместе прожили… Вот и за что ему меня любить? Да честное слово, и я плачу ему тем же. Мне вообще на него плевать.