Большие каникулы Мэгги Дарлинг - Кунстлер Джеймс Говард. Страница 43

— Да.

— И хочется, и колется.

— Колется? А это почему?

— Я не позволю тебе соблазнить меня.

— Мне начинает казаться, что у тебя в голове только дурные мысли, Мэгги. Да я уже старый перечник! Подумать такое. Я давно уже позабыл, что такое любовь. И почти уверен, что не хочу, чтобы мне об этом напоминали. В любом случае приглашение остается в силе. Запиши телефон — вдруг решишься.

Она записала номер, который он дал.

— Гарольд, я вовсе не хотела выставлять тебя свиньей, как некоторых мне знакомых мужчин. Ты ведь знаешь, что я очень ценю тебя как друга.

— Тогда окажи мне услугу.

— Что?

— Позвони китайцу и верни его.

— Он не берет трубку.

— Тогда оставь ему душевное сообщение. Ой. У меня в приемной ждет герцогиня Йоркская. До скорой встречи, надеюсь.

Регги Чан в самом деле не брал трубку, даже когда был дома. Тем не менее у него был великолепный автоответчик, и в его привычки входило избирательно отвечать на оставленные сообщения. Зная об этом, Мэгги была более расположена написать ему душевное письмо, но дружба с Гарольдом и Регги заставила ее решиться на более трудное дело и оставить сообщение на автоответчике. Она собралась с духом и позвонила.

— Привет, это — Регги, — веселым голосом произнесла пленка. Оставьте ваше имя и номер телефона, и я перезвоню вам.

— Я знаю, что обидела тебя, и мне очень-очень жаль, — начала Мэгги. — Я чувствую себя так глупо, что говорю это аппарату. Если ты там, Регги, то возьми, пожалуйста, трубку. Так или иначе, но я хочу поговорить с тобой, или увидеться с тобой, или и то и другое как можно быстрее. Я собираюсь сегодня на презентацию в музей Метрополитен. Я позвоню, когда буду в Нью-Йорке. Мы на самом деле должны поговорить. Я чувствую себя такой… Ох, я перезвоню позже.

Она приняла душ, надела простенькое шерстяное платье от Донны Каран с ниткой речного жемчуга, подкрасила глаза, прыснула на себя «L’Adventura» и поспешила из оглушающей тишины дома в свой мощный «лендкрузер». По дороге в город она слушала запись романа Генри Джеймса «Крылья голубки», стараясь поднять себе настроение. Но это было настолько безнадежно нудно, что, проезжая Нью-Канаан, она поставила запись Блоссом Диэри, поющую песни Коула Портера.

8

Разорен

Храм Дендур, египетский монумент в миниатюре, размером с мавзолей железнодорожного миллионера, находился в собственном большом и строгом зале в задней части лабиринта галерей музея Метрополитен, там, где огромная наклонная стена из стеклянных панелей выходит внутрь Центрального парка. В это время дня на ней можно увидеть прекрасную размытую картину с бледно-лиловым небом и нежно-зеленой листвой, похожую на фрагмент работы Чайлда Хассама. Сам зал, который можно было бы назвать помпезным, был украшен апельсиновыми деревьями в кадках с развешенными на них новогодними гирляндами маленьких лампочек. Множество временных помостов отходило от главного гранитного подиума, служившего опорой миниатюрному храму. По подиуму медленной походкой в двух направлениях ходили модели в одеждах времен Наполеона, обстреливаемые пульсировавшими лазерными лучами и освещаемые огнями диско. Хриплые звуки музыки в стиле техно-поп рикошетом отскакивали от стен зала подобно острым бритвам, выпущенным из обреза. Официанты, одетые гусарами, в отделанных тесьмой ментиках и киверах из искусственного медвежьего меха разносили на подносах шампанское и аппетитные легкие закуски. Половина из присутствовавших лиц была знакома по страницам светской хроники журнала «Венити фейр» и разделу «Образ жизни» воскресного номера «Нью-Йорк таймс». Этот зал всегда казался одновременно зловеще полупустым и заполненным до отказа, что вызывало клаустрофобию.

— Ну конечно, это моя дорогая Мэгги Дарлинг! — воскликнул Лоренс Хэйворд, пробиваясь сквозь толпу Трампов, Крэвисов и Перельманов.

Мэгги была удивлена: в последний раз, когда она видела Хэйворда, несколько месяцев назад у себя на ужине, он выглядел худым аскетом, но за это время положительно пополнел. Его хромота от «боевого ранения» превратилась в походку вразвалочку.

— Как вы поживаете, прекрасное создание? — спросил он.

— Очень хорошо, спасибо, Лоренс, — ответила она, заметив, как он украдкой стащил маленький гужер с подноса проходившего мимо официанта.

— Вы умеете готовить эти вещи? — поинтересовался он.

— Это проще пирога. — Ей пришлось почти кричать, чтобы Хэйворд услышал ее в шуме, стоявшем вокруг.

— Нет, это скорее пирожки с сыром, — сказал Хэйворд.

— Я имела в виду, что мы постоянно их готовим.

— Может быть, вы как-нибудь посвятите меня в тайны мастерства?

— Вы хотите научиться готовить?

— Я все больше интересуюсь, и это только благодаря вам.

— Честное слово?

— Да. Благодаря тому… откровению на вашем рождественском приеме, когда вы положили мне в рот жареную устрицу. До этого все ограничивалось для меня механическим перевариванием. Вы открыли для меня новый мир.

— Ну надо же, — сказала Мэгги, искренне пытаясь поверить в то, что Хэйворд исправился и что у него какие-то неприятности, которые он пытается скрыть за цветистыми фразами.

— Я что-то там читал о вас в «Пипл», — сказал Хэйворд.

— Мерзкая стряпня!

— Не обижайтесь. Я на самом деле не прочел заметку. Невнимательно прочел. А где сегодня этот англичанин?

— А мы не можем сменить тему разговора?

— Мы можем поговорить о вашем бывшем муже.

— Он не совсем еще бывший.

— Неужели? — удивился Хэйворд. — Вы в конце концов помирились?

— О боже, совсем нет. Отчего вы так думаете?

— Ну, после того как Кеннет вылетел с биржи, полагаю, он должен был приползти назад, умоляя накормить и приютить его.

— Извините. Что значит «вылетел с биржи»?

— После того как он проиграл.

— Что значит «проиграл»? — спросила Мэгги уже не просто из любопытства, а озабоченно.

— Ну, я хотел сказать, лишился всего.

— Я видела его только сегодня в полдень, — сказала Мэгги. — У него сложный период, это точно, но он не похож на сумасшедшего. Как обычно, не более того. Когда он не на наркотиках.

— Я говорю не о его рассудке. — Хэйворд наклонился поближе, чтобы сказать это ей на ухо, так как музыкальный номер, который сейчас исполняли, набирал силу в какофонии визжащих синтезаторов. — Я говорю о его деньгах.

— Извините, вы сказали: деньги?

— Да, — ответил Хэйворд, когда музыка смолкла. — За прошедший месяц он потерял всё.

— Потерял все свои деньги! — вскрикнула Мэгги, и десяток голов, многие из которых принадлежали известным людям — некоторые из них с прекрасными прическами, — повернулись к ней. Она ухватила Хэйворда за локоть и буквально вытащила из зала в коридор, отделявший его от Китайской галереи. Хэйворд, похоже, не сопротивлялся. — Что значит «потерял все свои деньги»? — спросила Мэгги, стараясь сдержать приближающуюся истерику.

— Я прошу извинить меня за плохие новости. Ваш, хм, муж замешан в нескольких сомнительных производных сделках: с опционами на малазийские закладные, японскими нефтяными облигациями и фьючерсами на дважды заложенные акции пенсионного фонда — и использовал все свои возможные кредитные средства, предположив, что японская иена опустится на три четверти позиции против немецкой марки. Предположение было неверно.

— То есть вы считаете, что он полностью уничтожен?

— Ну да. Думаю, что к тому же ему уже звонили из Комиссии по ценным бумагам.

— Что?! Пожалуйста, Лоренс, говорите яснее!

— Он может попасть под суд. Некоторые из этих биржевых приемов, придуманных им, были, если так можно сказать, несколько сомнительными.

— О боже! — Кровь отлила от головы Мэгги так, что ей пришлось опереться на холодную мраморную стену. Ей представилась ужасная картина: работники банка и представители шерифа приезжают на ферму Кеттл-хилл с бумагами на изъятие имущества за неплатеж. За дом было выплачено уже несколько лет назад, но кто мог с уверенностью сказать, что Кеннет, уходя, каким-нибудь образом не заложил его в этой оргии финансового саморазрушения? И что насчет обещанного договора о разводе? Она буквально представила себе тысячедолларовые купюры, взлетающие в синее небо подобно стае скворцов.