Ненавижу тебя, Розали Прайс (СИ) - "LilaVon". Страница 52

– Замечательные примеры, Роуз, – одобрительно кивает мне Бейли, – А с чем связана твоя Вера? Мне интересно знать, чем наполнены твои надежды.

– Думаю, моя вера в том, что каждый из нас может стать лучше, независимо от вчера, сегодня или завтра. Мир станет от этого только добрее, как и мы друг к другу, – эти слова въедаются в мою голову, и я устремляю взгляд на голубоглазого парня, который смотрит на меня, крутя в руке свою ручку, обдумывая мои слова в первую очередь, – Может быть, когда человек не воспринимает свою Веру и слепо ее не видит, он не понимает своих действий или саму мотивацию всех совершенных проступков. Их судят, но позже, не каждый узнает о том, что с ними произойдет через несколько лет, и какова их Вера в нынешнее время. С самим временем меняется все, вплоть до внутреннего мира человека, – задеваю наши личные отношения с Нильсом Веркоохеным, которые прячу в подтексте и считаю как самый лучший пример, что может сделать Вера с человеком.

Понимаю, что он осознает, о чем я толкую, и вижу это по его пылкому взгляду. Это первый раз, когда он внимательно слушает меня, и если он прояснит в своей голове, что я не враг – докажет и свою Веру. Веру в лучшее. Только, Нильс любить крушить и разрушить все и сразу, и этот момент не был на то исключением.

– Ты глубоко ошибаешься, Розали, – слышу я черствый голос после долгого молчания. Веркоохен решил вмешаться в беседу, чем я уже могу быть взволнована. Его рассуждения выбивали из меня дух уже лишавший всех надежд, а рассуждение о Вере со мной при группе – я понимала свою тотальную ошибку. Я знаю, что Нильс попытается сейчас же опровергнуть все мои слова, мало ли не до последней буковки. Клыкастому чудовищу не нравится Библия, это ожидаемо.

– Ошибаюсь в том, что люди могут измениться? – решаю не давать спуску и показать, что я не та, кем являлась пять лет назад. Все мы меняемся. Все до единого, стоит лишь поменять мир вокруг себя и ты уже в новом образе, играющий очередную роль, но не как актер в театре, а как настоящий человек! Эта роль только твоя, как и жизнь, как и судьба, как и свобода.

– Ошибаешься в том, что каждый имеет веру. Я, к примеру, не верю ни в чертового выдуманного Господа и эти сказочки, что прописаны в старинных книгах; я не болен неизлечимой болезнью – и не буду, а если и так – я не стану верить в то, что что-то ее спасет, когда диагноз смертельный; и, тем более, я уверен в своих силах на экзамене. Так что ты ошиблась по поводу того, что вера является неотъемлемой от нашей жизни. Каждый из нас может справляться без этих… иллюзий и собственного самообмана, – он поднимает голову настолько гордо, что заставил меня думать о его вызове, чего он так жаждал на этот момент. Что же, он настоящий соперник.

Само слово «Вера» в его устах приобретает значение презрения и выдуманного феномена, что весьма расстраивает меня. Нильс Веркоохен должен знать ее, должен жить ей, должен ощущать ее своим чувством, даже представляя собой жестокого парня. Даже бесчувствию есть граница.

– У каждого она разная, Нильс. Возможно, ты этого еще не осознал, но это так. Это то, что у тебя с рождения, это то, что сопровождает тебя рядом всю жизнь, и это то, что будет с тобой, когда придет твоя пожилая смерть.

Бейли увлечен дискуссией, поочередно разглядывая на нас, и сам, рассуждает в голове, кто прав, а кто нет, но дает нам волю оспаривать друг друга. Но разве это не очевидно, что я права? Дискуссия должна была перейти в конец после моих слова, но Веркоохен меняет весь поворот событий.

– Докажи мне, Розали, что у меня была когда-либо эта «вера». Посмотрим, насколько ты уверена в своей теории, – усмехнулся он, будто знает, что я уже проиграла. И теперь это действительно вызов. Я задумываюсь под пристальными взглядами студентов, как и самого парня. Да, он не болен, у него есть деньги, он довольно умен… Но всегда существует один единственный фактор, который опровергает все и вся. И такой, к стати, нашелся в моем кармане.

– Допустим, что ты не всегда был таким уверенным в себе, Нильс. Каждый добивается успеха и независимости сложным путем, что полон барьеров. И скорее всего ты перетерпел то, что не смог бы одолеть каждый. В твоей жизни была сложность, преграда, которую бы бойко переборол. Вера всегда была с тобой, особенно когда ты был ребенком и думал, что будешь делать завтра, со своей завязавшийся проблемой, что была не решаема на то время, – слова даются слишком трудно, но Нильс сидит и сердито пронзает меня своими ярыми глазами. Я чувствую, как его ненависть растет, а глухой звук треснутой ручки, заставляет меня вздрогнуть, сжимая ноги под стулом. Конечно же, я говорила то, что увидела за все время, находясь рядом с Нильсом, и я понимала, что его барьер – я. Он одолел меня и стал сильней. – Все, что нас не убивает, делает нас сильнее, – договариваю свои слова, чувствуя напряжение и ярость, той самой, которой он сейчас душит меня на расстоянии.

Его трудностью в юном возрасте была только одна я. Не решаема. Неизменяемая. Я была мучительницей много-много дней, и я жалею об этом искренне, всей душой. Он должен мне разрешить показать, что все далеко не так, как он считает или видит. Я не та Роуз. У меня есть чувства, есть эмоции, есть непоколебимая Вера в себя! Я не причиню ему больше вреда, как и никому в округе.

– Мои помехи тебя не касаются, Прайс, особенно мое детство и все, что с ним связано. Но я точно знаю, что люди не меняются, особенно когда те являлись той же помехой чужого детства, – черство заговорил парень, глядя строго мне в глаза, а затем развернулся к группе, громко продолжив: – Люди теряют веру! Сейчас двадцать первый век на дворе и твоя мораль о человечности, о высшем небесном Господине, любой или иной любви, а тем более веры не существует. Что мы делаем? На улицах легко могут избить человека, убить, заставить сделать что-либо не по своей воле, а полицейские и пальцем не двинут, высасывая из граждан деньги. И вы серьезно полагаетесь, что обратись человек к вере – все станнит беззаботным, добрым, светлым и хорошим? Чепуха! – последние слова он преподнес профессору, что сложил руки на груди, внимательно выслушивая своего ученика. На этом Веркоохен не остановился: Болезнь? Сейчас не средневековье, Розали, чтобы молиться о выздоровлении, стоя перед иконами на коленях в святых храмах. Мы лечимся за свой счет и средства! Мы в вечных поисках денег, которые спасут нашу и без того жалкую жизнь. Миром правит то, что люди хотят удовлетворения, отдыха, комфорта, легких грязных денег и благополучности. Вера тебе не поможет в том мире, который вокруг нас, ибо каждый готов предать другого, ради своей выгоды. Разве не так, Роуз? – его порыв заставил подняться его на ноги, облокотившись на стол руками, пытаясь доказать студентам, как я была не права. И у него это до ужаса хорошо вышло. Большая часть группы завыла в подтверждение. – Знаете ли, чем я все это докажу? Собой. Именно я буду делать так, как хочу, что хочу и когда захочу. Где мораль такого поведения? – В выживании среди таких же, как и я. Таких же, как и весь Нью-Йорк!

Нильс понимает, что такими видными фактами опроверг мою мысль, оставив меня с несколькими предложениями в кармане. После его речи, меня мало ли не трясло, когда я решалась закончить этот долгий монолог.

– Как бы ты того не желал, твоя юность было складной, так же, как и Вера. Конечно, возможно, что не у каждого верование в лучшее и светлое, в благое дело, но она есть, Нильс, как бы того не отвергал! Каждый из нас хотел бы иметь что-то дорогостоящее, но к этому нужно стремиться. Стремиться с Верой. А дороговизна может быть, как и сама душа, так и картина в миллионы долларов на аукционе! И это уже ваш выбор, что для вас ценнее, – мой отпор слишком легкий, но его хватает, чтобы дискуссия пришла в два разногласия и никто не принимает из нас друг друга адекватно. У нас слишком разные моральные ценности, эти чертовы приоритеты, даже душа принадлежит двум разным мирам!

– Повторяю, Прайс: мое детство тебя не касается! В нем не было никаких помех, кроме парочки недругов и заниженных оценок от учителей! Не лезь туда, куда тебя не просят!