Крест и стрела - Мальц Альберт. Страница 38

— Ну?

— Она мне так и отрезала, пастор, — нет, и все. Ты, говорит, мне нравишься, но замуж я за тебя не пойду. — Пельц умолк и шумно вздохнул. — Одно дело, говорит, любиться в копнах клевера на лугу, а другое — выйти замуж. Пойдут дети, тут в шалаше не проживешь. Она мне все по-честному выложила: однорукий всегда будет на последнем месте, и работу ему будут давать самую паршивую, какую никто не возьмет. — Пельц судорожно глотнул. Затем, превозмогая душевную боль, упрямо продолжал — Понимаешь, она права; даже я согласен с этим.

— Не думаю, что она так уж права. Человек может многого добиться, если с ним рядом женщина, которая помогает жить и подбодрит, когда нужно.

Пельц промолчал.

— Пастор, — с досадой сказал он немного погодя. — Мне твоих проповедей не надо. Я знаю то, что знаю, — давай говорить прямо. Черт возьми, если вдуматься, как живет средний человек? Он должен работать как вол, чтобы свести концы с концами. А разве я какой-нибудь особенный? Я самый обыкновенный средний человек. А без руки я стал, пожалуй, и ниже среднего. Мне нужен твой совет, но я не желаю, чтоб меня похлопывали по плечу. Тут такой случай, когда надо крепко поразмыслить.

— Говори, — сказал Фриш. Он почувствовал угрызения совести: как стыдно, что он бормотал какие-то общие фразы!

— Три месяца назад я прочел в газете, что сам фюрер учредил специальное бюро, чтобы устраивать браки для бывших солдат-калек, понимаешь? Ну, я и… — Лицо его залилось краской. — Я написал в это бюро, просто из любопытства… — Помолчав, он со злостью поправился: — Нет, черт меня возьми, вовсе не из любопытства, а на что-то надеясь. Я понимал, что большинство девушек будут вроде той, что отказала мне… Ну, а вдруг какая-нибудь из тех, кто хочет найти мужа через бюро, отнесется к этому делу иначе, — ясно тебе?

— И что же?..

— Ну… началась переписка, заполнение разных анкет, фотографии, туда-сюда и прочее. Короче говоря, на будущей неделе назначена свадьба. Все сделалось по телефону, понимаешь, пастор?

— Кто же эта девушка?

— Ее зовут Эльза Зейферт. Она учительница, преподает природоведение в детском лагере, в Восточной Пруссии.

— Ты ее не знаешь, насколько я понимаю?

— Только по письмам и по карточке. — Пельц смущенно вытащил из кармана конверт и извлек оттуда любительскую фотографию. На ней была изображена девушка, окруженная детишками дошкольного возраста. Дети были голышом, девушка — в очень открытом купальном костюме.

— Да она просто красотка, Эрнст. — Девушка и в самом деле была хороша: лет восемнадцати, с энергичным красивым лицом и фигурой гимнастки. — По-моему, тебе здорово повезло, сынок.

— Не знаю, — мрачно ответил Пельц. — Слушай, пастор, в самом первом письме она писала, что влюбилась в меня сразу, что я ее идеал, и прочее.

— Ну и что?

— Это ерунда, вот что. Я увидел ее карточку и подумал: вот с этой я хотел бы спать. Может, и она думает то же самое, глядя на мою карточку, если у девушек бывают такие мысли — я не знаю. Но уверять, будто она в меня влюблена и прочее… это же сущая ерунда! Она влюблена в идею осчастливить героя войны, она хочет выполнить свой долг перед фюрером — вот и все.

Фриш молчал.

— И сейчас, когда надо решать «да» или «нет», меня берет страх. С одной стороны, мне, конечно, хочется жениться — попытать счастья. Как подумаю, что всю жизнь придется жить в одиночку, по-холостяцки и раз в неделю шляться к проституткам, так просто готов пустить себе пулю в лоб. Все время я себе говорю: разве мне когда-нибудь еще подвернется такой случай? Само собой, я бы женился на ней хоть сию минуту. — Он судорожно проглотил слюну. — Но, с другой стороны, я смотрю на это трезво. Чем она отличается от той девушки, что отказала мне? Та меня уже хорошо знала, позволяла все и даже не прочь была продолжать, потому что я…. гм… ну, словом, она считала меня подходящим для этого дела. Ясно, что Эльза не такая, пастор, — ей только восемнадцать, а той уже двадцать три. Фантазировать можно сколько угодно, но ведь в жизни-то все по-другому. Сейчас Эльза гордится, что она такая патриотка. Но когда кончится война, когда забудется, что газеты помещали ее фотографию потому, что она вышла за однорукого ветерана… когда ей будет двадцать пять, тридцать… что тогда? Слушай! — Голубые глаза Пельца затуманились. — Лучше мне жить одному, как последней собаке, чем через десять лет услышать от жены, что она загубила свою жизнь, выйдя за калеку. А я твердо знаю — придет день, когда ей станет невмоготу. Другие живут в достатке, а ее муж — нет, а может, ей и самой придется работать, потому что я ее не смогу обеспечить… Но, разрази меня бог — в тот день, когда она мне скажет, что жалеет, что вышла за меня, я ее убью! — Злобный огонь, вспыхнувший в его глазах, мгновенно потух, и лицо стало несчастным. — Но пусть даже я ее убью, все равно она будет права. Ни одна девушка не должна выходить за меня замуж. — Он криво усмехнулся. — Разве только какая-нибудь тридцатипятилетняя старая дева, на которую никто уже не польстится. Посмотрел бы ты, какие я получаю фотографии. — Он сделал неопределенный жест. — Вот так-то, пастор. Даже не знаю, зачем я прошу у тебя совета. Разве тут что-нибудь посоветуешь? Наверно, мне просто нужно с кем-то поделиться. — Пельц опустил голову и закрыл лицо руками, прячась от глаз Фриша. — Но я тебе честно говорю: я страшно запутался.

— Женись на ней, — негромко произнес Фриш.

Юноша поднял голову.

— Ты это серьезно?

— Да.

— А как же?..

— Ты напрасно не доверяешь девушке, вот что я тебе скажу. Откуда ты знаешь, быть может, она тоже обо всем этом думала? Здешняя девушка не хочет брать тебя в мужья. А та — хочет. В этом разница между ними, а вовсе не в том, что одна практична, а другая — нет.

— Если б я был в этом уверен, — угрюмо пробормотал Пельц.

— Знаешь, парень, брак такое дело, что ничего нельзя знать наперед. У тебя нет руки, и это тебя до того угнетает, что ты не хочешь верить в хорошее. Ты заранее требуешь гарантий, которых никто не может тебе дать. А знаешь, если человек однажды в жизни преодолеет свой физический недостаток… вот как Геббельс, например… он может многого достичь, именно благодаря этому. Так и в семейной жизни.

— Да, понимаю, — согласился Пельц. — А, черт! — воскликнул он. — И почему надо было, чтобы это случилось со мной? Почему, пастор?

Фриш молчал.

— Пастор, ты человек ученый. Скажи, зачем мы есть?

— Не понимаю, друг.

— Я о людях. Зачем люди рождаются на свет? Зачем они живут? Почему человек, у которого только одна жизнь — только одно! — должен стать калекой, как я, например?

— Ты должен был защищать свою страну, — тихо ответил Фриш.

— Но почему?

— Потому что на Германию напал враг. — Фриш сделал над собой усилие, чтобы в голосе его не сквозила горькая насмешка.

— Да я не об этом, пастор. — Пельц с трудом подыскивал нужные слова. — Я что хочу сказать… Почему на Германию напали вообще? То есть почему бывает война? Почему на земле живут евреи, которые всегда затевают войны? Человек рождается не для того, чтобы его калечили, вот что я хочу сказать. Если б не евреи, никакой войны не было бы, правда? Так зачем же бог создал евреев?

«О господи! — подумал Фриш. — С чего начать и как? Час назад мне показалось, что этот малый еще не безнадежен. Ему искалечили его единственную драгоценную жизнь… Но как мне добраться до сути его обиды? Каким заклинанием можно заставить множество таких, как он, изрыгнуть то гнусное пойло, которое им вливают в глотки?»

Фриш уставился на пол, подавленный, убитый отчаянием. Нет, не найти ему слов, чтобы выбить чушь из головы этого юноши. И все же какая-то надежда есть. Возможно, слова и не подействуют на него и ему подобных, но как пьяный не поймет, что он пьян, пока не свалится в канаву, а слепой не убедится, что слеп, пока не сверзится со скалы, так, быть может, и этот юноша, и множество немцев должны перестрадать, пережить катастрофу и только после этого поймут правду…