Крест и стрела - Мальц Альберт. Страница 91

— А почему слабый ток? — спросил Фриш с безжалостной иронией. — В последнее время у меня опять начались боли. Лечите уж меня как следует, раз такое дело.

— Вот как? Ток либо поможет, либо… Разумеется, голубчик, у вас, наверное, в сорок пять лет рак желудка.

— Благодарю вас.

— А я при чем? Благодарите ваших соотечественников из концлагеря.

Фриш сел на губчатый электрод. Другой электрод он приложил к животу.

— В наших концлагерях развиваются чрезвычайно интересные болезни, — сказал Цодер, включая ток. — Тайна костей динозавра побледнеет перед загадками, с которыми столкнутся будущие антропологи. «Итак, подумаем, — будут размышлять они. — По-видимому, перед нами братская могила немцев двадцатого века. Но какое странное разнообразие костных повреждений: разбитые коленные чашечки, раздробленные суставы пальцев, переломы тазовых костей — очень любопытно. Быть может, у немцев под влиянием климата развивалась особая хрупкость костей или это от недостатка кальция?» — Цодер невесело засмеялся. Придвинув табуретку к процедурному столу, он подсел к Фришу и устремил на него злобный взгляд. — Эх вы! — презрительно воскликнул он. — Вы прошли через все это, а не я. Почему вы бережете жизнь таких чудовищ?

Фриш пожал плечами.

— Я не берегу… Вы об этом хотели поговорить со мной?

— Нет, — пробормотал Цодер. Он помолчал, потом вдруг произнес: — Слушайте, будьте со мной честны. В тот раз, когда мы поссорились, вы сказали, что я сумасшедший. Вы действительно так думаете?

— Нет, — спокойно солгал Фриш. — Я просто разозлился тогда. Могу я повидать Веглера?

— Разумеется, нет. Слишком опасно!

— Это уж мое дело.

— А почему вы хотите его видеть?

— По многим причинам.

— Это невозможно. Сиделка стережет его, как овчарка. Я рассуждаю вполне логично, как вы находите?

— Да. Если вы действительно хотите помочь, то можно придумать, как мне повидать его.

— Я истерзанный человек, пастор. Я буду откровенен с вами. В последние дни я часто подумываю о самоубийстве. Для чего мне жить? Ради чего живете вы, пастор?

— Ради многого.

— Ах да, — безрадостно засмеялся Цодер. — Ради освобождения немецкого народа, так ведь? И ради вашего рака.

— Так как же насчет Веглера? Разговор с ним может оказаться очень важным для дела.

— Все должно идти своим логическим путем, — пробормотал Цодер. — Слушайте, быть может, я немножко ненормален. Я ведь врач и могу наблюдать за собой. Я не забываю о том, что сидел в сумасшедшем доме. Паралич, который хватил меня в Польше, был чисто нервного происхождения. Я это понимаю.

— Как же насчет Веглера? — тихо повторил Фриш. — Прошу вас… у нас нет времени для приятной беседы.

— Я к тому и веду. Все это связано одно с другим. Видите ли, я хорошо разбираюсь в себе. Я сознаю, что иногда мне в голову приходят странные мысли. Я плохо сплю. Я очень нервен. Но с другой стороны, я не теряю чувства логики. И если вы будете придерживаться логики… Будете?

— Конечно, — ответил Фриш, не понимая, о чем речь.

— С Веглером дело обстоит так. Либо он все еще без сознания, либо притворяется. Перед вашим приходом меня позвала сиделка. Она клянется, что, проходя мимо его палаты, слышала его голос. Нет, это не то, что вы думаете. Температура у него повышена, но не настолько, чтобы вызвать бред. И никаких причин такого затяжного бессознательного состояния я не вижу. Но даже если причина существует, я могу привести его в себя уколом стрихнина. Однако… это даст возможность Баумеру учинить допрос.

— Ну?

— Вопрос в том, должен ли я делать укол?

— То есть должны ли вы помогать Баумеру? — с холодным презрением спросил Фриш. — Это и есть ваша главная проблема? Конечно, помогайте Баумеру! Руководствуйтесь тем, как поступила бы ваша покойная дочь. Она, конечно, одобрила бы ваше сотрудничество с баумерами! Быть может, Веглер в полусознательном состоянии скажет и то, что ему известно обо мне — а ему кое-что известно! Можете ликовать — Баумер увеличит вам табачный паек!

— Погодите, — хрипло сказал Цодер. — Выслушайте меня, пожалуйста. — Его уродливое морщинистое лицо стало вдруг жалким. — Как вы думаете, почему я задержал Баумера до утра? Конечно же, чтобы сначала поговорить с вами. Я знаю, я говорю путано. Но я хочу поступить справедливо. Помогать Баумеру — нелогично, но помогать Веглеру — тоже нелогично. Я должен придерживаться твердых принципов. Это все, что у меня осталось, — мои принципы. Вы даже не знаете, пастор, какой вулкан недоверия постоянно кипит во мне!

— К кому?

— К кому? Да хотя бы к вам, — с яростью сказал Цодер. — К вам, потому что вы — немец. К Веглеру, потому что он — немец. К самому себе, потому что я — немец. Нет, на этом вы меня не поймаете, — хитро усмехнулся он. — Тут я вполне логичен. Я помню о своих человеческих принципах. Вы меня не собьете.

«Значит, вот к чему все свелось: надо сидеть наедине с сумасшедшим и обсуждать этические принципы его сумасшествия!» — с грустью подумал Фриш.

— Слушайте, — сказал Цодер, — если вы считаете, что я рассуждаю нелогично, докажите это. Я отдаю должное поступку Веглера. Но, думаете, я не наблюдал таких веглеров в Польше? Веглер — немец. По чьей милости на улицах валялись трупы стариков и старух? Кто ради забавы разбивал лопатой черепа евреям? «Приказ», — говорили они, если только вообще что-нибудь говорили, и пожимали плечами. Нет уж, вы не рассказывайте мне про веглеров! Порядочный человек, получив приказ заколоть штыком ребенка, ответит: «Убейте меня, но я этого не сделаю!» Или застрелит офицера и поплатится за это. А как поступали веглеры в Польше? Они пожимали плечами и говорили: «Приказ!» Но что-то я не слыхал, чтобы немецкому солдату приказывали насиловать крестьянских девушек. А он делал это с радостью и даже просил приятелей запечатлеть его подвиги на пленке. — Рот Цодера перекосился, глаза, обычно такие безжизненные, горели дикой злобой. — И кто же они, эти немецкие чудовища в человечьем облике, эти каннибалы, прикидывающиеся обыкновенными людьми, но умеющие только строчить из автомата? Кучка солдат-эсэсовцев? Не будьте наивным! Вся немецкая армия — плоть и кровь немецкого народа. Я видел их на войне. А на площади нашего городка я недавно видел их родителей. Во всей Германии хозяйки ощупывают мускулы польских девушек, а мужчины осматривают зубы у русских, словаков и прочих несчастных созданий, которых они покупают, как рабов. Можно ли этому поверить? Да, такое происходит повсюду. На наших улицах продается человеческая плоть. Баумер сказал мне, что у нас в стране работает уже шесть миллионов пленных. И каждый день прибывают все новые эшелоны рабов. — В углах его перекошенного рта вскипали пузырьки слюны. — Будь прокляты немцы! — крикнул он. — Будь они прокляты, прокляты!

— Тише, — перебил его Фриш. — Вас услышат.

— Будь они прокляты! — шепотом продолжал Цодер, — отныне и во веки веков будь прокляты все немцы! Это зачумленный народ! Раса поработителей. Вот уже семьдесят лет, как мы стали такими. Все без исключения. Пусть только вас возьмут в армию, и вы тоже станете пожимать плечами: я, мол, должен подчиняться приказу!

— А Веглер? — мягко спросил Фриш. — Разве он тоже такой? Вы ведь сами понимаете, он не такой, как другие. Он дал сигнал англичанам. Нет, вы так и не объяснили, что такое Веглер, мой логически рассуждающий друг, и те немцы-антифашисты, что на моих глазах погибали в концлагерях. Больше того, вы сами знаете, что немцы бывают разные.

Цодер молчал, кусая губы.

— Послушайте, — сказал пастор. — Мы живем в недоброе время. Разве я это оспариваю? Я не был в Польше, но газеты я читаю. «К двенадцатому июля Роттердам будет очищен от евреев… Части СС карают деревню за укрывательство партизан…» Я понимаю, что это означает. Между строк я читаю об убийстве ни в чем не повинных людей. История не сможет зарегистрировать все преступления этих страшных лет…

— Преступления немцев, — вставил Цодер.

— Да, немцев. Но вы не младенец, вы должны понимать, что зло родилось не вчера. Мы прожили с ним бок о бок много лет, Цодер. — Голос его стал злым. — Черт вас возьми… Вы видели, как эти негодяи захватили власть на горе нашему народу. Вы видели, как одурачивали людей, как затыкали им рты. Никакой тайны не было. Так происходило повсюду. И так может случиться опять. А теперь наш народ, одураченный, озверевший, разносит эту чуму по всему миру. Да, мы виноваты в этом! Должны ли мы наложить на себя епитимью и стремиться к искуплению? Должны ли мы очистить нашу культуру от милитаризма, от расовой гордыни? Да, да. И должны ли мы возместить…