Крест и стрела - Мальц Альберт. Страница 95

Баумер криво усмехнулся.

— Хотел бы я получить лекарство, которое помогло бы мне. Я вымотан вконец. Ей-богу, я чувствую усталость даже в костях.

— Доктор прописывает вам отдых. Ривьера, побольше вина, солнца и веселых француженок. Конечно, даже тут есть своя проблема. Можете вернуться с венерической болезнью.

— Я знаю, что мне нужно, — сказал Баумер. — Я хотел бы разучиться думать. Хорошо бы стать рядовым солдатом на Восточном фронте. Абсолютно ни о чем не думать и нести службу. Никаких забот — только убивать. Вам случалось убивать, Цодер?

— Нет еще, — ухмыльнулся доктор; его уродливое лицо исказила гримаса, придавшая ему сходство с химерой.

— Это очень облегчает душу. Я убивал в первые годы нацистского движения. Это мне очень помогло. В жестокости есть своеобразный хмель. Солдат сознает, что исполняет свой долг. Больше ничего ему знать не нужно. Он поддается долгу, как женщина поддается мужчине во время полового акта. Это мужчина должен беспокоиться, как бы не оказаться бессильным. Женщине все равно. Она может отдаваться даже мертвая.

— Право, не знаю, — со смешком сказал Цодер. — Сейчас я хотел бы сделать эту инъекцию.

— И на что вы рассчитываете? — спросил Баумер, вставая.

— Рассчитываю? Ни на что. Я только надеюсь. Стрихнин действует по-разному, в зависимости от особенностей и состояния пациента. Я надеюсь на возбуждение деятельности сердца и дыхательных центров, в результате чего может вернуться сознание. Но только в том случае, если у пациента шок. Если же это мозговая травма… — Цодер безнадежно махнул рукой. — Что ж, пошли?

Баумер кивнул. Они молча шли рядом по длинному коридору. Возле двери в палату Веглера Цодер сказал:

— В палате прошу не разговаривать. После инъекции я должен слушать его сердце.

Он открыл дверь. Сестра Вольвебер, сидя у койки, обтирала Веглеру лицо мокрым полотенцем. Она тотчас вскочила на ноги, вытерла руки о халат (к ученому негодованию Цодера) и засучила рукав пижамы на правой руке Веглера. Взяв флакончик со спиртом и ватку, она протерла кожу.

— Это капельное вливание физиологического раствора с глюкозой, — пояснил Цодер, указывая на прибор. — Для восполнения жидкости в кровеносной системе.

Баумер равнодушно кивнул. Он смотрел на лежащего Веглера, на его воспаленное лицо, распухшие губы, на вздымавшуюся и опускавшуюся могучую грудь. При виде этого человека, двадцать четыре часа назад стоявшего рядом с ним на галерейке кузнечного цеха, Баумера вдруг охватила бессильная ярость. Ему неудержимо захотелось измолотить это тело кулаками. Негодяй имел наглость принять крест «За военные заслуги»!.. Чудовищно! Разве можно доверять рабочим, если даже человек с такой незапятнанной репутацией, как Веглер, оказался непримиримым ненавистником национал-социалистов? Кто знает, сколько среди рабочих таких же, как он? Они исправно работают и держат язык за зубами, но поди их разбери!

Он глядел, как Цодер склонился над мускулистой рукой, нажал на вену и воткнул в нее иглу. Большим пальцем Цодер медленно нажимал на поршень. Опорожнив шприц, он осторожно вынул иглу и отступил назад. Сестра Вольвебер села у койки и прижала ватку к месту укола. Цодер, улыбаясь и кивая Баумеру с таким видом, будто переживал самые счастливые минуты своей жизни, вынул из кармана стетоскоп, придвинул стул и сел с другой стороны койки.

«О черт! — подумал Баумер. — Хоть бы повезло!» Он вытащил портсигар и вопросительно взглянул на Цодера. Тот энергично замотал головой. Баумер неохотно сунул портсигар в карман и, когда Цодер приложил стетоскоп к груди Веглера, шагнул к койке, с надеждой переводя взгляд с Веглера на Цодера. За последние несколько часов он убедил себя, что Веглер, очевидно, главарь оппозиционных элементов на заводе. Если ему удастся вырвать у Веглера признание, он сможет одним ударом уничтожить всю эту преступную шайку. Если же нет — кто знает, что еще может произойти. Придется каждую ночь отряжать патрули и проверять окрестности завода. То, что натворил Веглер, может повториться.

Прошла минута. Две. Три. Стрелка на часах Баумера отметила пять минут. А Цодер все слушал, кривя губы в угрюмой усмешке, и Баумер почувствовал, что каждый нерв в нем дрожит от нетерпения. Веглера надо заставить говорить. Пока он молчит…

Шесть минут. Семь. Восемь.

Когда истекла двенадцатая минута, Цодер повернулся к Баумеру и весело хихикнул.

— Кому везет в любви, не везет в саботаже, — громко сказал он. — Ничего не выходит, Баумер. Сердечная деятельность чуть-чуть усилилась. Но пациент никак не реагирует на это. Наш стрихнин не помогает. Теперь надо положиться на природу и ждать.

— Ждать? Нет, ждать я не намерен! — вспылил Баумер. Он выхватил из нагрудного кармана позолоченный перочинный нож. — Если ваш стрихнин не действует, у меня найдется более сильное средство! — Он щелкнул одним из маленьких лезвий.

— О господи! — в ужасе закричала сестра Вольвебер. — Да что это вы задумали, герр Баумер?!

— Вон отсюда! — приказал ей Баумер.

— Одну секунду! — Цодер поднялся со стула, став между Баумером и койкой Веглера. — Здесь распоряжаюсь только я.

— Что-о?

Бессильно повисшие вдоль тела руки Цодера начали дрожать.

— Здесь распоряжаюсь только я, — повторил он. — Вам не удастся привести этого человека в сознание. Вы его только убьете. А пока он здесь, я за него отвечаю. Прошу вас, Баумер, не надо. Еще несколько часов — и он, быть может, очнется.

— Вы мне это еще ночью говорили, — яростно огрызнулся Баумер. — Откуда я знаю, очнется он или нет?

— Вы и не можете знать. Я тоже не могу ручаться. Но если вы станете его пытать, вы его убьете. За это я ручаюсь.

— Ну что ж, и убью! Это мое дело.

— Все, что происходит в больнице, — мое дело! — захлебываясь, крикнул Цодер. — Я не желаю попасть в гестапо, где десять врачей будут давать показания против меня! Они скажут, что возможность допросить государственного изменника потеряна потому, что я не выполнил элементарных правил медицины! Я не могу удержать вас от этой идиотской затеи, раз уж вы так решили. Но только не здесь. Вызывайте полицию. Забирайте его отсюда. Тогда вы будете отвечать, а не я!

— А, будьте вы прокляты! — воскликнул Баумер. — Ладно! — Он беспомощно пожал плечами, уже сдаваясь. — Ладно, ладно! Дайте мне знать, когда он очнется.

Понурившись и опустив плечи, он вышел из палаты.

— Доктор, неужели он и вправду хотел сделать это? — испуганно прошептала сестра Вольвебер.

Цодер не ответил. Руки его тряслись, лицо было мертвенно-бледным.

— Неужели он действительно собирался сделать такое?

На лице его медленно появилась хищная улыбка.

— Бросьте, бросьте, — сказал он. — Этот человек — изменник. Вы хотите сказать, что вам его жаль?

— Нет, нет, конечно нет, — всполошилась сестра. — Раз он изменник, то… Но все-таки это бесчеловечно…

— Хорошенькое дело! — сказал Цодер. — Какая же вы немка после этого? Ведь в наших концлагерях изменников так и учат: плетью, зажженной сигаретой в глаза, палкой по паху…

— Боже, что вы говорите! — с подавленным стоном воскликнула сестра Вольвебер. — Как вам не стыдно! Вы просто чудовище. Немцы никогда так не поступают.

— А почему бы нет? — хихикнул Цодер. — Ведь это изменники, как же с ними обращаться? Думаете, я лгу? Спросите-ка наших эсэсовцев.

Сестра Вольвебер молча таращила на него глаза: ее пухлая, добродушная физиономия выражала полнейшее смятение.

— Ну ладно… смеряйте ему еще раз температуру и идите по своим делам, сестра. С ним сейчас уже не нужно возиться. Если он придет в себя, мы это легко узнаем — он будет реветь во всю глотку: «Дайте воды!»

Цодер ухмыльнулся и вышел. Как только он очутился за дверью, улыбка сбежала с его лица и все тело словно обмякло. Он шел по коридору так, словно на ногах у него были кандалы. Войдя в свою приемную, он прошел через смежную комнату в кабинет электротерапии. Пастор Фриш, лежавший на столе, быстро сел. Цодер молчал; пастор спрыгнул на пол.