Ученица боевого мага - Лисина Александра. Страница 47

Она также видит, как туман по-воровски замирает, прежде чем коснуться какой-либо деревни, будто поджидая, когда в него войдут закутанные в плащи люди. Он не смеет двинутьсябез их соизволения. И даже вдалеке от башни… там, где он только выползает из раскрывшихся порталов, подолгу кружит на одном месте, словно потерявшая след собака.

Она раз за разом наблюдает, как по всему Зандокару выныривают из пустоты эти молчаливые воины. Как посылают впереди себя клубящуюся завесу, заставляя ее окутывать целые деревни. Как выносят из домов сонных, ничего не понимающих детей. Мальчишек, в которых вот так, с высоты птичьего полета, видны проблески непробужденной силы.

Затем она снова кружит над Зандом, раз за разом вспоминая прошлые жизни. В какой-то момент чувствует неладное и поворачивает на юг. Ее терзают беспокойство и предчувствие, что там происходит нечто неправильное. Там, у южной окраины Охранных лесов. В Редколесье, разграничивающем побережье Нахиб на две равные половины. Где-то возле затерянного в лесах Внутреннего моря, где пахнет болью и человеческой кровью.

Она осторожно снижается, пытаясь разглядеть подробности, но вскоре отшатывается, чувствуя запах множества смертей. Затем осторожно снижается снова и только тогда наконец видит бесконечные вереницы рабов, зачем-то пробивающих гигантский тоннель от Внутреннего моря вплоть до самого Занда.

Изможденные лица, исхудавшие руки, сбитые в кровь ноги и огромные язвы на гноящихся телах. И повсюду корзины, корзины, корзины… с камнями, с землей, сыпучим гравием.

Она на мгновение заглядывает в чьи-то глаза и с ужасом шарахается прочь, потому что души там уже не было. Просто живое тело, лишенное воли и умеющее исполнять чужие приказы.

Но создает тоннель? Вот же он — вьется под землей подобно гигантскому змею. Устрашающе длинный, словно его роют не первое десятилетие. Идущий на север, через Редколесье. Под Охранными лесами, по которым бродят ничего не подозревающие охранители. Напрямик к Занду. И лишь чуть-чуть не доходит до его границ. А в самом его конце клубится все тот же непонятный туман, яростно вгрызаясь в землю.

Она вскрикивает от боли, когда одно из его щупалец касается границы.

Туман — это холод. Тьма. И ему нет дела до того, что в тревоге вздрагивает весь Занд до основания.

Он слишком долго сюда шел. Годами сражался с упрямой породой, но теперь оказался так близко, что нетерпение снедало его изнутри. Он так страстно желал прорваться внутрь, минуя неподкупную охрану. Так неистово стремился дотянуться до вожделенного Сердца, что позабыл об осторожности. И в тот миг, когда Занд болезненно содрогнулся, конвульсивно задрожал сам, словно скрюченный от страсти, острый и больно ранящий похотливый коготь, обманом добравшийся до самого сокровенного.

Она рывками поднимается в небо, слыша, как взволнованно колотится и зовет ее встревоженное Сердце.

Едва не ломая крылья, стремится туда, где когда-то была рождена. С плачем мчится вперед, обгоняя ветер. И знает, что, если опоздает, Сердце может вскоре погибнуть.

Она с криком бросается в небеса, разрывая воздух сильными крыльями. Безошибочно находит Дерево, застывшее в напряженном ожидании. Не помня себя, камнем падает вниз с сумасшедшей высоты. Пробивает собой мешанину из листьев, а потом с облегчением падает в огромное дупло, из которого некогда вышла.

И вот тогда все резко меняется. Она уже больше не птица, а ее руки — не крылья, а разбросанные во все стороны ветви, которыми, кажется, можно обнять весь мир. Ее тело — сырая земля, из которой исходит жизнь. Ее кровь — целительная влага, которую с благодарностью пьет все живое. Ее глаза — полуденное солнце и спокойно светящаяся луна, попеременно следящие за всем, что творится вокруг. Слезы — как дождь, благодатно проливающийся на землю, а гнев — это лава, которая неистово клокочет внутри и яростно рвется наружу.

— Назад! — тонко вскрикивает небо, распарываемое яростной молнией.

— Назад! — вторит ему море, поднимаясь на берегу высокой волной.

— Назад! — властно требует ветер, свиваясь вокруг подземелья десятками вихрей.

Но туман упорно продолжает ползти вперед.

Его щупальца склизки и очень настойчивы. Он навязчиво просовывает их в любую щелочку, раздвигает вековые заслоны. Как насильник, вонзается внутрь, требуя подчинения и вынуждая пропустить его к беспокойно скрипящему Дереву, в котором неистово пульсирует Сердце.

— Нет, — в забытьи шепчет Айра. — Вы его никогда не получите!

И лава, словно получив разрешение, тугой струей вырывается наружу. Взвивается до небес огромным огненным столбом и всей мощью обрушивается вниз, заливая собой подземные ходы, обрушивая скалы, навеки запечатывая в них безумцев и распыляя в прах их бездушные тела. А затем со злым ликованием выливается в море и заставляет проклятый туман со злобным шипением отступить.

Айра очнулась оттого, что кто-то ласково гладил ее по щеке и осторожно баюкал, словно заботливый и преданный друг. Вокруг было темно, но сквозь шелестящее зеленое покрывало смутно проглядывало ночное небо с крохотными точками звезд. Терпко пахло цветочным соком. Со всех сторон шевелились и осторожно переплетались тугие ветви, из ладоней осторожно выходили острые шипы, и, кажется, именно это движение ее разбудило.

— Шипик? — хрипло спросила девушка, придя в себя.

Вместо ответа ее снова обняли, как самое дорогое в мире существо. Как мать, как сестру, как долгожданную возлюбленную. И это было так неожиданно, так трепетно, что после недавней пытки Айра не выдержала и снова беззвучно заплакала, зарываясь в игольник как можно глубже, чтобы никто не увидел этих вымученных слез.

Однако и сейчас что-то тревожило ее внутри. Какая-то мысль, чье-то незримое присутствие, от которого словно холодком по спине потянуло. И это ощущение оказалось так настойчиво, что она торопливо вытерла лицо и настойчиво потянула за ветви, пытаясь понять, когда и каким образом она тут оказалась.

— Кер? — слабо позвала Айра, пытаясь выпутаться из игольника. — Шипик, пусти. Кер? Где ты?

Заслышав писк, она торопливо выбралась наружу, едва не упав при этом от слабости. Завидела тяжело дышащего крыса, которого Шипик бережно опустил на землю, и с тихим вскриком кинулась к нему. А потом увидела рядом еще одно распластанное тельце и, не успев прижать измученного крыса, с горестным стоном рухнула на колени.

— Зорг! Неужели еще и тебя?!

Пустынный дракон выглядел так, словно его много часов методично избивали. Длинные иглы на его спине оказались обломаны, крупные чешуйки на боках побурели. Когти выглядели так, словно он неистово скреб ими пол, пытаясь откуда-то выбраться. А потом долго полз, с трудом подтягиваясь на ослабевших лапах и не дотянув до спасительного игольника буквально пары шагов.

Айра со всхлипом подобрала с земли ящера и обернулась к стене, возле которой каким-то чудом оказалась. Хотела попросить Шипика или Иголочку помочь обоим, но увидела, в каком они виде, и в ужасе замерла: кирпичная стена перед ней оказалась оголена на две трети. Игольник почернел, ссохся, будто кто-то заживо выпил из него все соки. Его ветви свернулись сухими тростинками и больше чем наполовину, обломились. Гибкие стебли пожухли. Листья опали. И только острые шипы на совершенно сухих ветвях доказывали, что еще пару часов назад здесь шелестела настоящая крепость.

— Мамочка… да что же это?! — прошептала Айра, в панике обшаривая взглядом стену. — Шипик, что случилось? Иголочка… Зорг…

Она вдруг вспомнила свое последнее видение и, словно в бреду, пошатнулась.

— Господи… значит, все правда?!

Игольники обессиленно зашелестели, радуясь хотя бы тому, что в жутком аду, который они испытали, уцелела хотя бы она. Но они тоже почувствовали, как Занд содрогнулся от боли. Они — его дети. И точно так же, как Айра недавно, испугались, когда его коснулось ледяное щупальце.