Предел Доминирования (ЛП) - Брэдли Шелли. Страница 77

Одна единственная слеза упала на капот ее машины, как последнее проявление физического воздействия, что он когда-либо ей подарит.

Хаммер поднял голову и вытер щеку, затем посмотрел на вещи в своих руках.

Пришло время решить собственную судьбу, покончить с этим долбанным кошмаром на своих условиях. Его паспорт лежал в левой руке, ключи от автомобиля — в правой.

Пристально глядя на паспорт, он понимал, что мог бы улететь в Индонезию или Непал. Ни одна, ни другая страна не заключала с США договоров об экстрадиции. Он бы сменил имя и цвет волос, затерялся бы в суматошном городе, таком как Джакарта или Катманду. Ни Веллингтон, ни какая другая фебеэровская задница никогда не найдет его. И Лиам с Рейн тоже его не найдут.

Он больше никогда их не увидит.

Не услышит их приветствий, смеха или стонов экстаза.

Никогда не вдохнет древесный аромат одеколона Лиама или цитрусового шампуня Рейн и не почувствует то, как эти ароматы смешивались, когда он обнимал их.

Никогда не увидит их улыбающиеся лица, блеск глаз, не будет наблюдать, как наслаждение искажает их черты, пока они дико, яростно и свободно любят друг друга.

Никогда не увидит прекрасного ребенка, которого они зачали.

Хаммер заточит себя в тюрьму. Несмотря на то, что в ней не будет решеток, это все равно будет одиночное заключение в чистейшем аду.

Он с трудом сглотнул и бросил взгляд на ключи. Подняв голову, он посмотрел на свою «Ауди». Он мог представить себе, как блестящий хром и гладкий капот будут смяты до неузнаваемости. Удар об опору моста на скорости сто сорок километров в час гарантировал полное уничтожение не только его автомобиля, но и его тела.

И хоть этот способ умереть и не будет легким, но будет быстрым. В конце концов, у Рейн и Лиама появится ощущение завершения после того, как они похоронят то, что останется.

Если же он просто бесследно исчезнет, у них останутся вопросы: «Куда он ушел?» и «Появится ли он когда-нибудь?»

В любом случае, Макен знал, пути назад не было.

И этот факт разрывал его сердце.

Он говорил себе, что они будут горевать, но выживут. Рейн — стоик, а Лиам — волевой. Они поддержат друг друга, пока время не излечит раны, которые Хаммер нанесет их душам.

Рассуждая трезво, он знал, что должен пожертвовать собой ради их спасения. Это единственный способ, которым он мог бы прекратить судебное разбирательство до того, как оно начнется, и защитить их и ребенка от позора.

Но мысль о том, чтобы покинуть двух человек, которых он когда-либо любил, сокрушила его, словно подвесной таран. Он почувствовал, как его воля начала давать слабину.

«Пожалуйста, Господи, дай мне сил сделать это».

Он шумно втянул в себя воздух.

— Паспорт или ключи, придурок? — шепотом спросил он у самого себя. — Что из этого станет твоим итоговым признанием в любви им?

С трудом оторвав руки от автомобиля Рейн, Хаммер подошел к своей «Ауди». Он открыл багажник, и с губ его сорвался грустный смешок. Там лежала пара сексуальных туфель Рейн, которые она оставила после ужина однажды ночью.

Подхватив их, он прижал обувь к груди, а затем положил на капот ее машины. Нежные воспоминания ранили его, за ними по пятам последовала лавина вины.

Как он мог просто выбросить их безоговорочную любовь? Неужели он на самом деле собрался поджать хвост и бросить их словно последний трус? Простят ли они его когда-нибудь? Он, как никто другой, знал о чувстве опустошения, которое остается отпечатком после суицида.

В груди сжалось от паники. По лицу потек пот.

А какой, блять, у него был выбор?

— Проклятье! — прорычал Хаммер и изо всех сил и злости запустил ключи через все помещение.

Они с лязгом приземлились где-то в углу, за какими-то еще не распакованными коробками. Все его тело трясло от сметающих со своего пути ярости и страха. Он чувствовал себя так, словно распадался на миллион кусочков. Шесть месяцев назад он не стал бы задумываться дважды над этим решением. Вероятно, он без напряга мог бы справиться с этим несколько недель назад. Но теперь? Теперь же он не мог набраться мужества открыть дверь автомобиля, чтобы залезть внутрь и покончить с этой чертовой пыткой.

«Потому что теперь ты не тот человек, которым был тогда».

Нет. Мужчина, стоящий в этом гараже, наконец научился любить. Безбоязненно. Всецело. Без необходимости контролировать или удерживать так много себя самого. Он разрушил стены, открыл сердце и поделился всеми тайнами. А затем пригласил Рейн внутрь себя, где обрушил на нее неподдельную привязанность, которую ощущал всеми фибрами души.

«А теперь ты собираешься уйти и больше не возвращаться? Ты убьешь не только себя, но и ее с Лиамом».

— Мать твою! — пробормотал Хаммер.

Внутри у него вспыхнул мощный, жаркий добела огонь, затуманив зрение. Его спокойствие распалось. Гнев разгорелся.

Схватив из багажника монтировку, он обошел свою машину. По венам прокатывалась ярость, когда Макен замахнулся обеими руками и изо всех сил обрушил его на стекло со стороны водителя. Надежное стекло разбилось, но не осыпалось. Мерцающая паутина трещин отражала его распадающуюся жизнь.

С таким же успехом она может разрушаться и дальше…

Грязно выругавшись, он ударил снова, уничтожая крупицы надежды и покоя в осколках вокруг машины.

Затем Хаммер обратил свою разъедающую, словно кислота, ярость на капот сверкающего автомобиля. Вновь и вновь он опускал инструмент, долбил по крыше, по панелям, перед тем, как переключиться на новое нетронутое место, до тех пор, пока не оставил вмятины на каждой видимой поверхности. И, тем не менее, он продолжал ругаться и сыпать проклятьями, давая волю буре негодования и паники.

Почему он не может просто сделать то, что должен, чтобы спасти их будущее?

Внезапно дверь гаража распахнулась. Он вскинул голову на звук. Громко топая, к нему направлялся Лиам, не вооруженный ничем более, кроме хмурого взгляда.

Не говоря ни слова, он выдернул монтировку из рук Макена и отбросил ее в сторону, прежде чем притянуть его в сокрушительные объятия.

— Что, блять, ты по-твоему творишь, ты, глупый сукин сын? Ты не покончишь с собой ради нас! Я говорил тебе это.

Прежде, чем тот смог ответить, Лиам нанес удар по челюсти Хаммера. Он не почувствовал боли, только страдание, что ощутимыми волнами расходилось от друга.

Затем он дернул Макена обратно в объятия и с диким криком сжал его.

— Ты, чертов дурак! Рейн тебя любит. Я тоже люблю тебя. Иисусе, Макен. Более того, ты нам нужен. Каким, блять, образом, твое самоубийство или побег помогут ситуации?

— Это единственный способ спасти вас двоих, ребенка… меня самого. Неужели ты этого не понимаешь? — выдал он скрипучим голосом. — Наши жизни, все жизни, на суде вынесут на всеобщее обозрение. Рейн… О, Боже. Ей придется снова пережить все то насилие, которое учинил над ней ее отец, или признать, что ей нравились все те грязные и грубые вещи, что я делал с ней в комнате, полной гребаных незнакомцев. Я не хочу ее унижения, ради спасения своей задницы. Я слишком люблю ее. И тебя. Я не могу…

— Ты идиот! Неужели ты на самом деле думаешь, что Рейн и я настолько эгоистичны или слабы, что не стерпим чего-то, лишь бы ты остался с нами? Нам плевать на мнение остальных. Иисусе, чувак.

— Эти членососы оставят нас без сил, — он делал ударение на каждом гребаном слове. — Они лишат нас контроля. Я не проведу следующие тридцать лет в проклятой тюрьме. Я сойду с ума, если больше не смогу снова обнять вас. Или нашего ребенка! Позволь мне покончить со всей этой неразберихой на собственных условиях. Это единственный способ сделать, как лучше, для тебя и…

Дверь гаража вновь распахнулась. Вошла Брин со штанами в руках.

— Думаю, твоим яичкам здесь немного холодно, сынок.

— Я в порядке, — выпалил Лиам, но потянулся к штанам.

Она закатила глаза.

— Вы прервали мой крепкий сон вспышками злости, которые, словно молнии, обрушивались на комнату. Так что я пришла, чтобы принести штаны и сталкивать ваши упрямые головы друг с другом до тех пор, пока не вправлю вам мозги.