Путь колеса (Роман) - Ульянский Антон Григорьевич. Страница 33

Проповедник развивал собственную теорию колеса. Он говорил, что колесо послано богом не за грехи Америки, что Америка страдает лишь рикошетом, ибо колесу надо совершать полные обороты, чтобы лучше разбежаться и как следует поработать в Европе и Азии. Он кончил призывом к слушателям разойтись по домам.

— Кто верит в бога, — кричал он, — тот уйдет отсюда вместе со мной…

Он не давал аудитории уснуть. Он вырывал отдельных людей из толпы, требовал от них ответа.

— Вы верите в бога? а вы? а вы?

Большинство избегало отвечать на этот вопрос. Ормон, когда вопрос был задан ему, сказал:

— Я верю в общую гармонию.

— Это все равно, — обрадовался проповедник. — Вы на правильном пути. Мы поймем друг друга. Дайте мне вашу руку.

Ормон протянул ему руку, и проповедник пожал ее. Затем он закричал: «За мной!» и двинулся к выходу, пламенно оглядываясь на толпу и таща Ормона за собой. Только в коридоре Ормону удалось отцепиться от него и выяснить недоразумение.

Он поднялся в третий класс. В общих комнатах люди стояли у окон, лежали на кроватях, молились богу, принимали пилюли, раскладывали пасьянсы, брились, выдавливали прыщи. Они смотрели друг на друга как пассажиры дальнего следования, с умеренным дружелюбием и в меру откровенничая. Пьяных было не больше, чем при обычных людских скопищах, хотя «Стикс» в этом отношении никого не стеснял. Люди, игравшие в карты на деньги, не скрывали желания выиграть. О самом главном не разговаривали. Приличия соблюдались. Неотесанный субъект, совавший окурки в цветы и плевавший на пол, вызывал неудовольствие, ибо как будто показывал, что приличия не нужны при столь исключительных условиях. Женщин было немного, и совсем мало — молодых женщин.

Ормон недоумевал. Он ожидал увидеть неудачников с собачьими глазами и в чужом платье, но увидел лица, скорее внушавшие ему робость. Его пугало, что они были так обыденны. Их выдавали только взгляды в направлении черной точки на экране. Он старался втиснуть этих людей в газетные столбцы рядом с фамилиями и адресами и с неудовольствием видел, что они там не умещаются.

В третьем классе было шумно. Контролер ловил безбилетного самоубийцу, проникшего в «Стикс». Практический деятель, обещанный рекламой, убеждал людей оставить свои безумные намерения.

— Ребята! — кричал он. — В чем дело? Откуда такая крайность? Как глупо умирать, когда строительные конторы нуждаются в рабочих. То самое колесо, от которого вы ждете гибели, может дать вам работу. Объявляю, что те, кто захочет уйти со мной отсюда, получат от меня записки и будут немедленно приняты на работу.

Он покричал десять минут и увел с собой двоих.

Гораздо меньше успеха имел больной с прогнившими внутренностями, не желавший умирать. Он был нанят «Стиксом», чтобы на нем другие видели, как надо цепляться за жизнь. Он сам рассказывал свою историю и прославлял жизнь, заражая воздух зловонием. Ормон постоял около него минуту и отошел, боясь, чтобы не повторилась та же история, что и с проповедником. Неотесанный субъект, стоявший тут же, громко советовал больному покончить с собой в спешном порядке.

— Это грубо, — сказал ему Ормон, радуясь случаю начать пропаганду. — Он прав. За жизнь надо держаться до последнего дыхания.

Тот отмахнулся:

— Этому человеку не за что держаться.

Неотесанный субъект сам хотел разговаривать. За день перед этим с ним случилась забавная и необъяснимая история: под ним обрушилась кровать. Обрушилась в тот самый момент, когда он готовился в последний раз в жизни испытать плотские наслаждения. Между тем, чтобы разыскать женщину, он приехал из другого города и потратил много хлопот.

— Не знаю, как ты, старик, — сказал он Ормону, — а я перед смертью решил разыскать свою бабу. Я хотел проститься с жизнью как следует. А что получилось? Кровать — провалилась. Я выскочил на улицу. Теперь мне смешно, тогда мне было страшно. Объясни, что это может означать?

Философия Ормона не годилась для таких случаев. Он промолчал и прошел дальше. Рядом с собой он увидел молодого человека, красивого, здорового, с измученными глазами. Он сидел в кресле и разглядывал жетон в петлице своего пиджака. Там был его номер — 807 — и над ним девиз «Стикса».

— Жизнь прекрасна! — прочел он вслух, устало и без иронии.

— Жизнь прекрасна! — повторил за ним Ормон, но с горечью, ибо считал этот тон более подходящим для самоубийцы.

Восемьсот седьмой поднял голову и с сомнением прислушался к его голосу.

— Мне жаль, что мошенники из «Стикса» испоганили эти слова, — сказал он, — но сами по себе они совершенно справедливы. Жизнь действительно прекрасна.

— В таком случае, зачем вы здесь?

— Есть причины…

Ормон приступил к делу. Он назвал себя и истинную цель своего прихода в «Стикс», расспросил молодого человека о его жизни, рассмотрел вопрос о самоубийстве с философской стороны, двинул в ход статистику.

К его удивлению, молодой человек легко соглашался с его доводами. Он сам знал статистику вопроса и не сомневался, что жить на свете стоит даже при тяжелых условиях. Но когда Ормон в заключение спросил его, готов ли он уйти из «Стикса» вместе с ним, ответил отказом.

— Я останусь здесь…

— Но почему? — удивлялся Ормон.

— Есть причины…

Он посмотрел на экран и на черную точку, которая уже вползла на материк, и сказал:

— Мне осталось жить одиннадцать часов с минутами. Увольте меня от лишних разговоров…

В углу салона, где помещалась библиотека, сидел № 641 и читал газету. Ормон подошел и остановился сзади. Он задал себе вопрос в общей форме: какие отделы газет больше всего интересуют самоубийц за одиннадцать часов до смерти? Он заглянул через плечо. 641 читал объявления: моторы и котлы, миллиметры поперечников и лошадиные силы, спрос и предложение. Все это был завтрашний день, которого у него не могло быть.

— Мне нравится, как ловко в газете одно пригнано к другому, — сказал 641, заметив недоумение Ормона. — И какое уменье оттенять смысл! В трех строках вы увидите пять разных шрифтов, и каждый взят неспроста…

— Вы мне позволите записать эти ваши слова? — сказал Ормон, вынимая книжку и перо. — Мне кажется очень характерным, что именно эти вещи занимают сейчас ваши мысли.

Но он не успел дописать заметку до конца, как 641 заговорил с ним другим тоном:

— Вы плохой писатель, Л. Ормон. Вы не заслуживаете того, чтоб живые люди служили материалом для ваших романов, — вы их обслюнявите и переврете. Но лучше быть с вами правдивым, чтоб вы меньше врали. Меня ничуть не интересует то, что я сейчас читаю, и я никогда в жизни не восхищался газетными шрифтами. Обратите внимание на женщину, которая сидит на диване в углу. Она мне нравится. По природе я трус, женщины не замечают меня. Притом я самолюбив, боюсь прямых путей, легко падаю духом. Я думал, что перед смертью у меня хватит смелости подойти к женщине и сказать, чего я хочу. Смелости не хватило. Я решил успокоиться, прочесть два столбца объявлений и снова собраться с силами. Я прочел восемь столбцов и остался на месте. Но рыжий человек, которого вы видите около женщины, подошел к ней и заговорил, конечно, о том же самом. Я его немного знаю: он грубоват и неумен, но по сравнению со мной он все-таки существо высшей породы.

Ормон прислушался к разговору в углу. Рыжий был деловит. Женщина слушала его с любопытством и без волнения.

— Это все равно, — ответила она. — Но есть препятствие: вы мне не нравитесь.

Рыжий удивился и отошел.

— Попытка не удалась, — сказал Ормон, улыбаясь. — Вы видите, что прямые пути не всегда ведут к цели. Потому что жизнь на самом деле сплетение кривых путей. Люди умом угадывают их равнодействующую, но ногами месят грязь по всем извилинам, куда они их ведут. В этом очарование жизни. Если б человечество выпрямило кривизну, оно выиграло бы во времени, но потеряло бы охоту жить. Вы жалуетесь на отсутствие в вашем характере примитивной смелости, на самом деле это означает только, что культурно вы более высокий тип…