Час совы - Добряков Владимир Александрович. Страница 23

И хотя фраза, с точки зрения английской грамматики, построена как утвердительная, я четко слышу, как в ней звучит вопрос. Прикрываю глаза, откидываюсь назад и, опёршись спиной на камни стены, шепчу:

— Yes, my lady [4].

Мы снова молчим и только смотрим друг другу в глаза. У меня словно цепи с рук и ног сняли, а на сердце лопнул стальной, давивший на него, обруч. Ленка всё поняла. Слава Времени! Теперь мне будет легче работать. Камера озаряется золотистым светом. Лена вскакивает и, подойдя вплотную, быстро говорит мне:

— The single and peculiar life is bound with all the strength and armour of the mind to keep itself from noyance; but much more that spirit upon whose weal depends and rests the lives of many [5].

Вошедший Меф останавливается, вслушивается в слова Лены, и я, к своему удивлению, вижу, что он ничего не понимает. Здорово! Оказывается, их образование основательно хромает. Во всяком случае, Шекспира они не знают. Поняв, что я засёк его замешательство, Меф пересиливает себя и спрашивает:

— Что это ты говорила и на каком языке?

— Я цитировала ему Шекспира, найдя у него аргументы против участия в вашей авантюре

— А, того самого Шекспира, которого ты цитировал над телом убитого де Ривака! Да, это — глубокий мыслитель. Когда мне перевели эту фразу, я поразился, насколько к месту она тогда прозвучала. Надо будет почитать его на досуге.

Когда ещё ему переведут наш разговор с Леной, и когда он ещё врубится в его смысл! Обнаглев, я подхожу к Лене, целую её и говорю:

— Я всё понял. Adieu, adieu, adieu, remember me! [6]

— Adieu, adieu, adieu, remember me, — отвечает мне Лена.

— Снова Шекспир? — интересуется Меф.

Я утвердительно киваю и спрашиваю:

— У тебя всё готово?

— Да. Прошу! — он показывает на светящийся проход.

Тяжело вздохнув, (всё-таки не на брачное ложе иду) направляюсь в лабораторию. На пороге оборачиваюсь. Лена сидит на топчане и с тоской смотрит мне вслед. Внезапно к ней обращается Меф:

— Елена, ты не поможешь мне по своей прямой специальности? Я, конечно, могу управиться и один, но всегда возможны непредвиденные осложнения, которые могут наложить на Матрицу Андрея необратимые изменения. Поэтому, лучше подстраховаться. Я тебе всё объясню.

Лена с готовностью вскакивает и идёт вслед за мной. В лаборатории Мефа стоит кресло с высокой спинкой. Компьютер включен. Меф указывает мне на кресло:

— Устраивайся.

Сам он разворачивает один из дисплеев так, чтобы я видел изображение:

— Это твой клиент, Риш Кандари.

На дисплее виден смуглый, чем-то напоминающий индуса, брюнет лет тридцати, тридцати пяти. Совершенно голый он спит на постели в каюте лайнера. Каюта расцвечена непривычным сочетанием синих и желтых тонов.

— А кто второй? — спрашиваю я.

Меф бросает взгляд на таймер:

— К сожалению, сейчас уже нет времени. Тебя с ним познакомит капитан лайнера. Он — третий участник операции.

Меф подводит Лену к дисплею, на котором мельтешат разнообразные фигуры Лиссажу, и начинает ей что-то объяснять. Лена кивает головой и несколько раз машет рукой. Мол, поняла. Молодец всё-таки у меня Ленка! С ходу разобралась в чужой технике и методике. Лена быстро что-то регулирует, и Меф одобрительно кивает головой. За эту часть работы он спокоен. Он подходит ко мне и протягивает мне сетчатый шлем, выполненный из мелких шариков, напоминающих жемчужины.

— Надевай.

— Одна просьба, Мефи.

— Слушаю.

— Ты будешь наблюдать меня?

— Разумеется, вот на этом дисплее.

— Тогда сделай так, чтобы она, — я киваю в сторону Лены, склонившейся над панелью, — видеть меня не могла.

— Хорошо, — соглашается Меф, — сделаю. Ты готов?

— Да. А ты?

Я подразумеваю мучительную процедуру мнемонической подготовки. Но оказывается, они обходятся без неё. Что ж, по сравнению с нами, они впереди.

— У меня всё готово, — отвечает Меф, усаживаясь у компьютера, и спрашивает, — Всё-таки мне интересно, как ты решился? Ведь ты был так категорически против.

— Есть древняя восточная мудрость. Если ты схватил за заднюю ногу слона, а он вырывается, не сопротивляйся. Начинай.

Меф усмехается. Спинка кресла откидывается, и я принимаю горизонтальное положение. В этот момент Лена оставляет свой дисплей, подбегает ко мне, целует и шепчет в ухо:

— Adieu, adieu, adieu, remember me!

Меф бросает взгляд на её дисплей и командует:

— Андрей! Закрой глаза!

Послушно смыкаю веки и куда-то стремительно падаю. Приземляюсь на удобной, мягкой постели, покрытой бархатным темно-синим покрывалом.

— Господин Кандари! — слышу я голос стюарда, — Капитан Бульаф приглашает вас к себе в четырнадцать часов тридцать минут.

— Хорошо, я буду у него, — отвечаю я, не открывая глаз.

Ответить-то я ответил, но вставать что-то не больно тянет. В теле слабость, в голове звон, в желудке тошнота, а во рту препротивнейший привкус. Что это? Последствия переноса Матрицы по ЧВП-шной методике? А может быть господин Риш намедни перелишил какой-то дряни? Мне больно даже глаза открыть. Я знаю, что увижу ярко освещенное сочетание синего и желтого. И это заранее раздражает меня.

Но глаза открывать надо. Надо, чтобы узнать, сколько ещё осталось до встречи с капитаном. Вдруг не больше пяти минут. Делаю над собой усилие и открываю один глаз. Время побери этого стюарда! На таймере — двенадцать десять. Но ничего не поделаешь, надо вставать, раз проснулся.

Потягиваюсь, спускаю ноги на пол. Ступни утопают в тёплом, фиолетовом с желтыми узорами ковре. Шлепаю в туалетную комнату, где принимаю различные души: и контрастный, и ароматический, и ионный. Вроде бы, взбодрился, но отвратительный привкус во рту и свинец в голове не исчезли.

С робкой надеждой подхожу к бару. Ну, конечно! Он удручающе пуст. Надо идти в ресторан, пока есть время. С сомнением смотрю на одежду, лежащую в кресле. В здравом уме и трезвом рассудке я такое никогда бы не надел. Но в чужой монастырь со своим уставом не лезут. Тем более что мне, как хроноагенту, не пристало кочевряжиться. Разбираюсь, что к чему. Н-да!

Вздохнув тяжко, натягиваю синие чулки, сродни дамским, только не прозрачные, а плотные. Влезаю в обтягивающие задницу и верхнюю часть бёдер фиолетовые шорты с широким салатным поясом и такой же каймой по низу коротеньких штанин. Почти плавки, только подлиннее. Натягиваю тонкий ядовито-зелёный свитер с короткими, до локтей, широкими рукавами. На спинке кресла висит синяя мантия из тонкой замши, на ней по краям идут затейливые серебряные узоры.

Смотрю на обувь, и мне становится жутковато. Живо вспоминаются Ленины любимые босоножки с плетением до колен и сандалии Ялы. Здесь примерно то же самое, только ремешки короче, и они серебряного цвета. Как же я с ними справлюсь? В конце концов, решаю не перетруждать свою голову, а довериться моторной памяти хозяина моего тела.

Закрываю глаза и начинаю обуваться. Вроде получилось. На моих ногах сандалии, состоящие их серебряных ремешков, которые оплетают крест-накрест весь подъём и застёгиваются над лодыжкой Хорошо еще, что не на высоком каблуке. Накидываю на плечи короткую, чуть ниже пояса, мантию, застёгиваю её на шее серебряной пряжкой в виде скрещенных ног и подхожу к зеркалу.

Великое Время! Ну и вид! Вся одежда, за исключением замшевой мантии, выполнена из эластичной ткани, отливающей серебром и ярко сверкающей при каждом движении. Только сейчас до меня доходит, что такую ткань, такое сочетание цветов и такой фасон одежды я видел на Мефе. Что же из этого следует? А следует то, что Меф — выходец из этой Фазы. Интересно! Теперь понятно, почему он с таким знанием дела описывал Плей, «Алмазную пыль» и царящие там нравы. По возвращении надо будет поинтересоваться, не состоял ли он в мафии, контролирующей «Алмазную пыль»?