Власть любви (СИ) - Караюз Алина. Страница 25

Девушка, смотревшая на нее из зеркала, была одновременно знакома и незнакома. Как будто что-то изменилось в ней за последнее время. Заострились черты, обозначились скулы. Изгиб губ стал более четким, чувственным, кожа гладкой, как мрамор. В глазах прибавилось зелени, появился загадочный блеск, да и волосы стали гуще, пышнее. Кажется, даже отрасли на пяток сантиметров, хотя, это уже кажется невозможным.

Скептично хмыкнув, Леся скинула кофту. Разорванный лифчик заставил нахмуриться. Накатили воспоминания о том, что здесь едва не произошло. И вместе с этими воспоминаниями пришла волна непонятного жара. Она зародилась где-то внутри, ниже пояса, между ног. А потом легкой дрожью пробежала по телу до самых кончиков пальцев. И доселе незнакомое томление охватило низ живота.

Этот мужчина…

Тот, который целовал ее грудь…

Он был ей знаком. Определенно знаком.

Иначе, почему от его прикосновения ее ударило, будто током? Почему, когда он коснулся, все ее тело само потянулось ему навстречу? Почему отозвалось сладкой истомой?

Она словно наяву ощутила на себе его взгляд. Тяжелый, проникновенный, полный животного голода. И нервно сглотнула застрявший в горле ком.

Что это с ней?

Тело ответило пульсацией между ног. И Леся почувствовала, как намокают трусики.

Растерянная, не понимающая, что происходит, она подняла взгляд на свое отражение. И тихо ахнула. Грудь словно приподнялась кверху, стала больше, круглее, соски сжались, будто от холода, хотя Лесю охватил жар. Лицо преобразилось, побледнело, теряя румянец, зато в глазах появилась чувственная поволока. Влажные, мягкие губы слегка приоткрылись, обнажая полоску зубов, и девушка облизнула их. Ее руки двинулись вдоль тела, словно живя собственной жизнью. Левая сжала грудь, правая нырнула в трусики, дотронулась до влажной ноющей плоти. Из горла вырвался тихий вздох.

Черт. Кажется, ей что-то подсыпали. Какую-то шпанскую мушку.

Это не может быть она!

Пальчики нырнули глубже, игнорируя беззвучный крик, в котором заходился рассудок. Второй рукой Леся коснулась соска, и вздрогнула, пронзенная сладким импульсом. Она смотрела на себя в зеркало, но видела совсем другую картину. Того мужчину. Нечеловечески красивого, хмурого, смотревшего на нее с вожделением.

Воображение, будто наяву, рисовало картины, одна смелее другой. Вот он подходит сзади, накрывает ее груди руками, его пальцы ласкают ее соски… Вот одна его рука медленно ползет вниз, проверяя гладкость ее живота, скрывается под резинкой спортивных штанов…

Она стиснула бедра, зажимая пальцы между ног. Пальцы, которые были уже мокрыми от ее внутренней влаги.

…Вот он наклоняется, касается губами ее шеи, и она добровольно откидывает голову, чтобы ему было удобней. Его поцелуи легкие, как крылья бабочки, дыхание опаляет, влажный язык вырисовывает на коже некий узор, заставляя все тело гореть от желания…

Она почти наяву ощутила эти поцелуи. Подняла руку и машинально коснулась этого места. На коже, пульсируя, краснело странное пятно, похожее на укус. Старый, уже побелевший. Но все-таки укус. Следы зубов были четко видны.

И, кажется, именно это пятно посылало по всему телу сладкие импульсы.

Черт возьми… Что происходит?!

Стук входной двери возвестил о том, что в комнату кто-то вошел. Вздрогнув, Леся прислушалась.

— Леся, деточка, — раздался голос Марго, — я тебе тут чистые вещи нашла. Ты свои снимай. Не стесняйся, я простирну.

Напряжение отпустило, и Леся ухватилась за раковину, чтобы не упасть — так резко ослабли ноги.

Так, ей нужно срочно прийти в себя.

Открыв кран над раковиной, Леся сунула голову под струю холодной воды. Туман в голове, наведенный непонятно откуда взявшимся возбуждением, начал рассеиваться. Через несколько минут девушка уже могла мыслить достаточно адекватно. Она закрыла воду, выжала мокрые волосы и посмотрела на себя в зеркало.

Бледная. Мокрая. Дрожащая. В глазах нездоровый блеск. Да уж, кажется, в гроб и то краше кладут…

— Ты скоро? — Марго постучала в дверь ванной.

— Д-да, — Леся откашлялась и уже более уверенным тоном добавила: — Еще десять минут.

— Ну, давай. Я тебя подожду. Я тут еще завтрак принесла. Надеюсь, ты любишь оладушки с медом и молоком?

Желудок Леси сжал голодный спазм.

О, да, оладушки с медом она очень любила. Но сейчас больше подошел бы большой кусок свинины, зажаренный так, чтобы сверху образовалась румяная корочка, а внутри осталось нежное, розовое мясо. Она даже представила, как вонзает в эту корочку зубы, та лопает, и наружу брызжет ароматный прозрачный сок…

— Эй, ты там в порядке? — не дождавшись ответа, Марго обеспокоенно подергала ручку двери. — Тебе помочь?

— Нет. Не надо.

Сделав глубокий вздох, Леся стала сбрасывать с себя остатки одежды. Последними на пол упали влажные, терпко пахнущие трусики. Девушка, закусив губу, посмотрела на них, и ей показалось, будто она опять слышит вой. Протяжный, чуть слышный, полный невыразимой тоски. Она потрясла головой, отгоняя видение, и залезла в душевую кабинку.

* * *

Степан Ермилов еще с полчаса лежал на снегу, устремив стеклянный взгляд в ночное небо, затянутое тучами. Понемногу крепчал мороз и поднимался ветер, но ему было на это плевать. У него забрали единственное, ради чего он жил в этом мире. Забрали то, ради чего он дышал, просыпался каждое утро, совершал нехитрые, привычные ритуалы, ел, зарабатывал деньги, возвращался домой.

У него отняли дочь.

Жизнь в одно мгновение утратила смысл. Даже раскуроченный фургон и труп напарника, лежавший где-то внутри него, стали для Степана чем-то далеким и незначительным. Весь мир, все мысли заслонило ночное небо. Снежинки, падая, ложились на искривленное мукой лицо охотника и тут же таяли, чтобы стечь по его морщинистой коже прозрачными каплями, будто слезы. И он сам хотел бы расплакаться. Хотел бы! Рыдания душили его, сжимали горло, стискивали сердце, перехватывали дыхание. Но не могли выйти наружу. Слишком часто он доказывал себе, что мужчины не плачут.

Знакомая синтезированная мелодия заставила его очнуться. Удивленный, он повернул голову в сторону фургона, откуда она доносилась, и прислушался.

Телефон. Это звонил телефон Боброва. Еле слышно, точно мобильник лежал, зарытый, под грудой одеял, но Степан ни с чем не спутал бы этот рингтон. Эта мелодия означала, что звонят из Института. А с этими ребятами не стоит шутить. Если он сейчас не поднимет трубку, уже через час здесь будет поисковая группа, оснащенная по последнему слову техники.

Стиснув зубы от боли в помятых ребрах, он встал. Подобрал с земли бесполезное теперь уже ружье и, используя его вместо палки, направился к фургону. Холодный ветер швырнул в лицо горсть колючего снега. Погода портилась на глазах.

Мелодия на пару секунд прервалась, а потом началась по новой. Звонивший, судя по всему, был очень настырным.

Выругавшись сквозь зубы, Степан заглянул в фургон. Картина, представшая его взору, заставила его на секунду оцепенеть. Здесь все было изломано, искорежено, измочалено, будто в неистовой ярости. Тот, кто устроил все это, обладал нечеловеческой силой. Потому что ни один человек, пусть даже самый знаменитый стронгмен, не в силах согнуть железные стойки толщиной в руку. А здесь они были не только согнуты, но еще скручены в узел, вырваны из пазов и брошены поверх кучи остального хлама, в который превратилось охотничье снаряжение. Картину разгрома довершал остывающий труп.

Макс Бобров — точнее, то, что от него осталось — лежал чуть поодаль от входа, раскинув руки и ноги и уставившись в потолок остановившимся взглядом. Именно с его стороны звучал телефон.

Морщась от боли и от того, что сейчас предстояло сделать, Степан забрался в фургон. Жалости к Боброву он не испытывал, может быть, легкое сожаление, что тот оказался таким дураком — но не более. В этом мире выживает либо сильнейший, либо хитрейший. Либо тот, у кого есть цель, ради которой он будет жить. Раньше Степан причислял себя к третьему виду, а теперь поймал себя на том, что даже завидует мертвому напарнику. Тому уже на все наплевать. С мертвого взятки гладки.