Кардинал Ришелье и становление Франции - Леви Энтони. Страница 65

Ришелье весьма преуспел в деле удаления грандов с постов провинциальных губернаторов, хотя он не так эффективно использовал интендантов, как это будет делать Кольбер в правление Людовика XIV. При Ришелье они оставались уполномоченными (commissaries) с особыми временными правами и предписаниями, впрочем, вполне достаточными для того, чтобы вызывать ненависть у провинциальных парламентов, поскольку прибытие интендантов часто возвещало об увеличении налогов или об их принудительном сборе. К тому же они часто обладали властью регистрировать королевские указы, особенно финансовые, что на деле вело к временному лишению парламентов и судов их юридических полномочий. [262]

Хотя на Собрании нотаблей 1626–1627 гг. Ришелье утверждал, что новые налоги вводить нельзя, поскольку народ просто не в состоянии их платить, к 1637 г. он был вынужден предложить большие субсидии как шведам, так и голландцам, даже не представляя себе, откуда взять на это средства. [263] Франция нуждалась в помощи шведов, для того чтобы отвлечь имперские армии от ее восточных границ, а в голландцах — для того чтобы те атаковали либо Дюнкерк, либо Антверпен. Бюльон был не в состоянии собрать деньги, и выплата обещанных сумм постоянно откладывалась. В «Политическом завещании» ясно говорится о необходимости соблюдать нужную пропорцию между экономическими требованиями, необходимыми, с точки зрения Ришелье, для того, чтобы напомнить подданным об их подчиненном положении и принудить «оставаться в границах их обязательств», и реальной способностью людей нести эту ношу. Когда нужды государства становятся неотложными, суверену следует обратиться к богатым, прежде чем снова «пускать кровь бедным». [264]

Задаваясь вопросом о том, как в свете тех лишений, которые терпело государство, рассматривать свойственную Ришелье показную роскошь, следует помнить, что gloire, хотя и основанная на личных достоинствах, тем не менее требовала своего воплощения в общественном статусе и его внешнем проявлении — богатстве, — которое само по себе считалось стимулом к стяжанию добродетели. За полстолетия до описываемых событий идея gloire была с нарочитым презрением раскритикована в одной из глав «Опытов» Монтеня, названной «О славе», но уже дю Вэр рассматривал ее как побуждение к добродетели, а не как награду за нее. Если обратиться к семнадцатому столетию, то Шаррон, чье сочинение «О мудрости» (De la Sagesse, 1601) тесно связано с идеями Монтеня, считал gloire синонимом чести. В пьесах Корнеля есть места, где сила духа мудреца-стоика, которую восхваляли Монтень и дю Вэр, трансформируется на сцене в поистине героическое нравственное величие. [265]

Богатство Ришелье, несомненно, не уступало его могуществу, хотя практически невозможно описать в реальных цифрах стоимость его имущества, хотя бы только потому, что комплекс Папе-Кардиналя был спроектирован как огромный королевский дворец (каковым он собственно и стал впоследствии), а установить более-менее определенно денежную стоимость столь дорогой недвижимости просто нельзя. [266] В 1631 г. Гастон обвинял Ришелье в том, что тот втянул Францию в Мантуанскую войну из соображений личной выгоды, хотя Ришелье сам ссужал деньги казне. Впрочем, он извлек личную выгоду из побега Гастона в Нанси в 1631 г., прибрав к рукам губернаторство в Бретани, которое он добавил к гаврскому, приобретенному в 1626 г. за 345 000 ливров — сумму, возможно впоследствии возмещенную королем. То, что он предоставлял в распоряжение короны часть своих личных средств, было не более чем поведением, которого ожидали от людей, весьма обогатившихся благодаря государственным должностям, и он всегда делал это в разумных пропорциях, несомненно помня о малой вероятности возвращения долга, по крайней мере после 1635 г. В 1640 г. он писал Бюльону, суперинтенданту финансов, что его парижские коллекции серебра и драгоценностей стоят по 150 000 ливров каждая, и что в случае необходимости они доступны в качестве залогового обеспечения государственных займов. [267]

Ришелье жил под постоянной угрозой смерти от руки наемного убийцы и был серьезно болен, поэтому не мог выполнять возложенные на него обязанности без вооруженной охраны и медицинского штата — в дополнение к многочисленной домашней челяди. В Париже вряд ли можно было чувствовать себя в безопасности без внушительной личной гвардии, которую нужно было обеспечивать жильем и питанием. [268] Сами по себе соображения безопасности уже требовали большого и изолированного дома с усадьбой вблизи Лувра. Ришелье также представлял Францию в иностранных дипломатических миссиях и должен был являть собой воплощение могущества своей страны не только перед дипломатами, но и перед теми, кто мог почувствовать искушение подвергнуть сомнению авторитет короля.

Как и большое поместье в Ришелье, навестить которое кардинал так и не нашел времени, Пале-Кардиналь и внешние атрибуты образа жизни Ришелье служили общественным и политическим целям. В представлении его современников они не противоречили христианским принципам праведной жизни и даже идее смирения, которое позже в том же столетии Ларошфуко называл краеугольным камнем подлинной добродетели. Возможно даже, что необходимость такой демонстрации своего богатства порождала в душе Ришелье, часто скрывавшейся под массой высокомерия, еще более глубокое чувство смирения. Он никогда не проявлял никаких признаков того, что считает свои личные достоинства основанием для выставления напоказ своего образа жизни. Он мог недопонимать как суть, так и степень общественной реакции на эту показную роскошь, но обвинения в личной жадности и в потворстве своим слабостям, столь часто звучавшие в его адрес, все же кажутся несправедливыми.

Ришелье был склонен преувеличивать как свою бедность в ранние годы, так и последующие расходы, необходимые для человека, занимающего его положение. Так, например, в 1629 г. он заявил, что, в то время как его траты возросли вчетверо, ему не удалось за предшествующие десять лет заметно увеличить свои доходы, которые оставались на уровне 50 000 ливров в год. Теперь известно, что в течение того периода его доходы возросли впятеро. Можно найти подтверждения тому, что в последние шесть лет своей жизни Ришелье получал из известных источников от 900 000 до 1 100 000 ливров ежегодного дохода, в то время как расходы на содержание его двора составляли около 500 000 ливров в год. [269]

Счетная палата (Chambre des comptes) — независимый суд, который проводил проверку отчетности королевских должностных лиц, отвечавших за финансы, — позже сочла 1630 г. поворотным моментом в состоянии экономики страны: по ее мнению после этой даты оно стало просто бедственным. По свидетельству Монгла, Бюльон, отчитываясь перед королем за управление финансами в течение 1630 г., заявил, что во французской финансовой системе есть три бездонные пропасти — морской флот, артиллерия и «двор кардинала». Все три этих статьи находились в непосредственном ведении Ришелье, но обвинение Бюльона несправедливо. [270] В нашем распоряжении имеется большинство счетов Ришелье за 1639 г. Некоторые из листов утрачены, но остальные бумаги свидетельствуют, что его общие траты не превышали расходов других видных персон того времени.

Издатель этих документов Максимин Делош, возможно, прав в своей трактовке их как ответа Ришелье на заявление Бюльона и широко распространенные слухи, преувеличивающие великолепие образа жизни кардинала и противопоставляющие эту роскошь реальным бедствиям французского народа. Ришелье вполне мог составить точный до мелочей, удостоверенный подписью, полуофициальный отчет о своих расходах, предназначенный преимущественно для глаз короля и призванный опровергнуть голословные обвинения. Нет никаких указаний на то, что документ 1639 г. — единственный случайно сохранившийся до наших дней экземпляр из множества ежегодных отчетов, хотя подобные отчеты, по-видимому, составлялись, пусть и в менее официальной манере и не с таким стремлением дотошно подтвердить каждый пункт.