Пилсудский (Легенды и факты) - Наленч Дарья. Страница 38

Выступление против легального порядка Речи Посполитой требовало также соответствующего пропагандистского обеспечения. В последние месяцы, предшествовавшие перевороту, Маршал уделил этой задаче повышенное внимание. Как отмечал в мемуарах Ратай, он выдвигал исключительно «негативную программу». Бичевал язвы, разъедающие политическую жизнь. Не жалел критических слов, особенно по адресу Сейма и его депутатов.

«Вообще, — говорил он в последнем перед переворотом интервью, — пренебрежение своими прямыми обязанностями, неуважительное отношение к служению государству — характерная черта подходов, демонстрируемых господами депутатами и сенаторами. Ведь их представления сводятся к тому, что каждый человек, находящийся на службе государства, должен меняться только в зависимости от того, с кем он, скажем, пил водку или кофе в буфете Сейма. <…>

Я поднимаюсь на борьбу, — заканчивал он интервью, — как и прежде, с главным злом: господством разнузданных партий над Польшей, забвением всего, что не касается денег и благ».

Решение о совершении переворота стало одним из наиболее важных элементов создания мифа — как в «белой», так и «черной» версии. Противники изображали его как свидетельство нравственного падения и симптом окончательного триумфа своекорыстия над чувством гражданской ответственности и воинским долгом. Заговорщику приписывались прямо-таки преступные инстинкты. «И зачем все это? — ставился вопрос в одной из нелегально изданных после переворота брошюр. — В награду за братоубийственную войну пан Пилсудский потребовал и получил для себя пост военного министра. Но он ведь мог его получить и без кровопролития. За пять дней до бунта социалисты через депутата Марека предлагали ему пост премьера, то есть председателя Совета министров. И тогда он по-доброму мог стать и военным министром, и премьером и проявить свое умение управлять армией и всем государством. Но он издевательски отверг предложение социалистов, потому что не желал власти по закону: он жаждал насилия, бунта, бесправия, чтобы пролилась братская кровь. Впрочем, это характерный для него ход…»

В этом и похожих на него заявлениях факты были далеки от действительности. Не в них заключался расчет, а в выводах, сделанных на их основании, и бросаемых эпитетах.

«Белая» легенда развивалась по пути, начертанному самим Маршалом. Она убеждала, что государство зависло над пропастью, а его погибель можно было предотвратить только смелыми и решительными действиями, предпринятыми именно тем человеком, который всей своей биографией доказал, что имеет право даже на самую болезненную операцию. «Из Сейма на страну разливалась волна грязи и нравственной гнили, — писал в популярной биографии Маршала Владислав Побуг-Малиновский. — Депутаты, трактуя свое избрание не как обязанность добросовестно и самоотверженно трудиться на благо государства, а как плацдарм для развития своей партии или, что еще хуже, для сколачивания капитала и личной карьеры, создавали настоящую клику, которая словно огромный отвратительный паук охватывала своей паутиной всю страну. В государственных органах всегда было полно «нахалов из Сейма», которые являлись сюда с категорическими требованиями решить их личные вопросы или же с настояниями, советами, указаниями в соответствии с партийными интересами и устремлениями; затерроризированные чиновники часто не знали, кого им слушать, министра или пана, размахивавшего депутатским удостоверением. Одновременно старались сохранить близкие и сердечные отношения с избирателями; в результате нарастала волна коррупции, толпы аферистов и спекулянтов овладевали государственным аппаратом и его учреждениями. Все шире произрастали аферы и злоупотребления…»

Это была аргументация, полностью соответствовавшая записанной Ратаем директиве Маршала, которая сводилась к «битью шлюх и воров». Ее венчал простой вывод: «Спасти государство от упадка, отстоять честь народа, сохранить его нравственное здоровье теперь уже можно было только с оружием в руках, пройдя через кровопролитие. Эту тяжелейшую ответственность взвалил на себя Пилсудский».

В самом деле, деятельность парламента в канун мая 1926 года могла вызвать протесты. Однако обвинение его во всех грехах, творившихся в государстве, как это делал Маршал и его сторонники, было явным преувеличением, не говоря уже о, как правило, высосанных из пальца обвинениях в коррупции. Пилсудский безо всяких на то оснований корил Сейм, что он погряз в оргии интриг, не в состоянии сформировать прочного правящего большинства и, таким образом, втянул страну в мир партийного соперничества. Это было обычным для Маршала приемом, когда местами менялись следствия и причины. Общество все более поляризовалось в своих политических взглядах не потому, что на улице Венской не было согласия. Наоборот, именно расстановка сил в Сейме отражала политическое лицо тогдашней Польши, ее политическую, социальную, национальную дифференциацию. В этих условиях демократическое управление страной формировалось с трудом. Это требовало времени и терпения, необходимых для выработки соответствующей модели осуществления власти. Ведь та, которую санкционировала мартовская конституция, функционировала не лучшим образом и требовала корректировок. Пилсудский о таких намерениях заявил, но примененное им лекарство вместо выздоровления пациента привело к его смерти. И не в результате невольно допущенной ошибки, а вследствие сознательной политики, с самого начала сориентированной на внедрение в Польше системы правления, имеющей мало общего с демократией.

Спор между историками об оценке предвоенного парламента все еще продолжается и, похоже, решен будет не скоро. Как считает наиболее видный знаток этого вопроса профессор Анджей Айненкель, «Сейм сохранял свою самостоятельность весьма недолго, утратил свои полномочия при слишком драматических обстоятельствах, чтобы можно было бы дать ему максимально объективную оценку. Можно, однако, рискнуть утверждать, что он являлся органом, функционирующим довольно неплохо, несмотря на разного рода сбои».

Момент для проведения переворота был избран исключительно верно. Очередной правительственный кризис, начавшийся 5 мая 1926 года отставкой кабинета Скшиньского, затягивался. Сторонники «отшельника из Сулеювека» не предпринимали ничего такого, чтобы способствовать его завершению. Образ безвольного Сейма, который не в состоянии осуществлять управление страной, был им исключительно на руку. И надо признать, что его депутаты вели себя так, словно хотели облегчить задачу Маршалу.

«Кризис, вызванный отставкой правительства Скшиньского, продолжался очень долго, — вспоминал настроение тех дней Винценты Витое. — Ему сопутствовали хаос, суматоха, усиливавшиеся с каждым днем. <…> Тянувшиеся почти без перерыва заседания парламентских клубов партий ни на шаг не продвигали дело вперед. Общество кипело от гнева на Сейм и политиков. Повсеместно говорилось, что власть унижена и выброшена на улицу именно теми, кто должен был стоять на ее страже. <…> Депутаты, а в особенности руководители депутатских клубов, блуждали по Сейму как тени. В кулуарах царило мрачное и одновременно странное настроение. Журналисты насмехались над Сеймом, над депутатами и даже над президентом. В отдельных депутатских клубах царила полная апатия. Люди, проходя мимо друг друга, даже не заговаривали. Президент Войцеховский ходил удрученный, заявляя о намерении сложить свои полномочия».

В такой атмосфере Маршал пошел ва-банк. Он поднял преданные ему воинские части, рассчитывая, что демонстрация силы убедит президента, испугает противников и в результате принесет ему победу и власть. Возможность боев на улицах Варшавы он скорее всего исключал, хотя, будучи военным человеком, должен был отдавать себе отчет в том, что выход армии из казарм даже против непопулярной, но легальной власти может закончиться стрельбой. Задумав вооруженную демонстрацию, он подбил преданного ему военного министра генерала Желиговского [127] провести сбор соответствующим образом отобранных частей в районе Рембертува [128]. Они якобы должны были провести маневры под личным командованием Маршала. Приказ об этом появился уже 18 апреля 1926 года, что свидетельствовало, что вся операция была тщательно подготовлена значительно раньше. Рембертувская группировка должна была быть готова выступить 10 мая.