Метка - Бродвей Элис. Страница 41

– Всё будет в порядке, Леора.

Едва дыша, я смотрю Оскару прямо в лицо.

Куратор музея ведёт к центральному экспонату группу посетителей, и мы с Оскаром расходимся. Гид хмуро оглядывается на нас, и, взявшись за руки, мы торопливо сворачиваем в соседний зал, пряча смущённые улыбки.

Несколько минут я стою, привыкая к сумраку, а Оскар делает шаг в сторону, натыкается на что-то с глухим стуком, и улыбка на его лице тает.

Мы забрели в зал за зелёной дверью. Посередине аквариум, в котором покачивается человек с пустой кожей. Оскар врезался в стеклянную стенку этого ящика и устроил внутри небольшие волны. Локти человека, поскрипывая, трутся о стекло.

Мы окружены. Со всех картин, со всех рисунков на стенах на нас смотрят пустые. Алебастрово-белые надгробия белокожих и их тайны. На некоторых картинах пустые изображены с раздутыми животами, словно ложь и зло, которые они скрывают, переполнили их и готовы разорвать тела изнутри. Судя по глазам, пустые слишком многое видят, слишком многое знают и слишком многое прячут от окружающих.

На одной из картин изображён пустой, отрезающий руку отмеченного знаками. Мятежник отбирает у отмеченного его годы, его знаки, его жизнь.

Зал доверху наполнен злом. Зло сочится с картин и надписей на стенах. Повсюду записи об ужасах, некогда творимых пустыми, воспоминания пострадавших отмеченных. Ничто не мешает вообразить, что мы окружены иллюстрациями к сказкам. Но всё это было на самом деле, и забывать об этом нельзя.

Фигуры пустых напоминают скелеты, нет, скорее призраков. Но нас преследуют лишь образы пустых. Сами мятежники изгнаны, их больше нет. Угрозы нет. Однако страх мой слишком настоящий, и сила пустых слишком осязаема.

– Терпеть не могу это место! – шепчу я Оскару.

Сжав мою ладонь, он что-то бормочет, похлопывая по карману, где спрятаны инструкции Верити. Слов не разобрать, но напоминает что-то вроде: «У каждого свои секреты».

Дома, едва захлопнув за собой дверь, я слышу мамин голос:

– Леора, ты пришла? Подожди, я сейчас спущусь! Мама идёт по лестнице, сжимая в руке лист бумаги. На её лице странное выражение – смесь страха и облегчения.

– Сегодня пришло письмо. Назначен день церемонии взвешивания.

Извещение на плотной гербовой бумаге гласит: взвешивание папиной души состоится через две недели.

Времени совсем мало.

Глава тридцать первая

Когда мне было семь лет, я украла печенье.

Украла прямо из пекарни, где сейчас работает Себ. Попроси я тогда маму купить сладкого, она бы отказалась – это я знала наверняка. Печенье лежало на полке, совсем близко, и я не выдержала. Дождалась, пока и пекарь и мама отвернутся, и быстро опустила в карман пальто посыпанное сахаром плоское колечко.

Подумать, где и как я буду есть печенье тайком от родителей, я не успела. До самого вечера я размышляла, как бы пробраться к вешалке у двери, не вызвав у родителей подозрений. Вина за содеянное и отчаянное желание съесть печенье поглотили меня в тот вечер. Я додумалась спуститься в холл среди ночи, дрожа в кромешной темноте. Пробралась к вешалке и под частые удары сердца запустила руку в карман. Я так боялась, что меня поймают, и так радовалась, что вот-вот съем сладкое печенье… Но пальцы нащупали лишь хлебные крошки.

Спрашивать маму, куда делось печенье, было стыдно и страшно. А может быть, сладкое колечко выпало из кармана по дороге домой?

Мама наверняка заметила мой виноватый вид или почувствовала аромат ванили, который преследовал меня целый день. Я так и не набралась храбрости спросить, что случилось с тем печеньем, но больше никогда и ничего не крала.

До сегодняшнего вечера.

Вообще-то это не совсем кража. Я забираю принадлежащее папе, а его история – моя по праву. Однако законопослушные граждане не вламываются по ночам в правительственные здания. К тому же Верити и Оскар слишком многим из-за меня рискуют. Нас всех могут объявить забытыми, если поймают, конечно. Ничего не поделаешь – другого выхода нет. Если я даже не попытаюсь спасти папу, то никогда себе этого не прощу.

Верити, моя милая чудесная Верити, нарисовала план здания и путь к комнате, где хранятся доказательства. Мы с Оскаром договорились встретиться на улице и залезть внутрь через окно на южной стороне здания. За окном должна быть запертая кладовка, ключ от которой обычно хранится на полке. Другой ключ, полученный от Верити, должен отпереть дверь в комнату, где хранится конфискованное у Коннора Дрю. Не представляю, как ей удалось всё это разузнать и раздобыть, надеюсь только, что подругу никто не заподозрит.

Глухой ночью я собираюсь незаметно выскользнуть из дома, и меня охватывают те же самые чувства вины и страха, как давным-давно, когда мне было семь лет и я на цыпочках спускалась по лестнице в поисках украденного печенья. Холодно, забраться бы в постель и притвориться, что всё в порядке. Натягивая самую тёмную одежду, я оглядываю метки на своей коже: полоска растяжки на груди темнее и будто бы колеблется в неверном свете ночника, впереди на плече проступает след от ногтей Карла. Если так пойдёт, у меня появится больше меток от растяжек, шрамов и ссадин, чем татуировок. Зашнуровав мягкие полусапожки, пробираюсь мимо маминой комнаты и осторожно закрываю за собой входную дверь. Ключ, который мне дала Верити, тяжело оттягивает карман.

По ночам главная площадь залита светом фонарей, поэтому мы с Оскаром договорились встретиться на задворках, где темно и никого не встретишь. Свернув за угол, я едва не сбиваю на землю огромную урну для мусора, и до меня доносится приглушённый смех.

– Да, так тихо ходят только настоящие шпионы! – шепчет Оскар.

Вглядываясь в темноту, я наконец различаю, как поблёскивают впереди стёкла его очков.

– Ш-ш-ш-ш… – выдыхаю я, пытаясь удержаться на ногах.

Выставив вперёд руку, нащупываю пальто Оскара, и он подтаскивает меня к себе. Мы оба дрожим в темноте, и, встав на цыпочки, я шепчу ему на ухо:

– Ты нашёл окно? В чернильной тьме мелькают белые зубы Оскара: он улыбается. Наверное, сейчас у него на щеках ямочки. Вот ведь глупости лезут в голову… И как не вовремя! Оскар ведёт меня к стене здания.

– Должно быть где-то здесь, – говорит он, останавливаясь у окна, сквозь матированные стёкла которого пробивается достаточно света, чтобы разглядеть щеколду, о которой предупреждала Верити.

– Если просунуть нож между створками, то откроем, – говорю я. Вместо ножа Оскар достаёт из сумки металлическую линейку.

– Не хватало ещё попасться с оружием! – ухмыляется он.

Просунув линейку между оконными створками, Оскар с силой пропихивает её вперёд. Краска крошится и падает нам под ноги, но он упорно толкает линейку в узкую щель, пока я беспокойно оглядываюсь вокруг. Пару раз металлическая щеколда почти поддаётся, но потом снова с лязганьем падает на место. Оставив линейку торчать в щели, Оскар вытирает руки о штаны и делает ещё одну попытку. Наконец щеколда откинута. Покачиваясь на петлях, окно со скрипом открывается, и Оскар помогает мне залезть внутрь. И там я с грохотом приземляюсь на железное ведро. Надеюсь, Верити не ошиблась и в здании нет ночных охранников, иначе я их только что разбудила. Освобождаю место для Оскара и отправляюсь шарить по верхней полке. Ключ действительно нас ждёт. Осторожно отпираю дверь – замок открывается беззвучно – какая удача! – и мы выходим в коридор. Под громкий стук сердца никак не получается вспомнить план здания, который нарисовала мне Верити. Прикрыв на секунду глаза, делаю глубокий вдох и всматриваюсь в длинный коридор, пустой и мрачный. Наконец инструкции Верити оживают в памяти.

– Сначала направо, потом налево, за угол, и третья дверь слева. Оскар кивает в ответ, прижимает к груди сумку, и мы медленно крадёмся вперёд. Пахнет полированным деревом, как в школе. В тусклом свете ламп стены и двери кажутся зеленоватыми. Я несколько раз оборачиваюсь, словно ожидая нападения. Но всё идёт именно так, как предупреждала Верити. Даже слишком просто. Дверь не заперта и со скрипом открывается, повинуясь Оскару. В маленькой комнате окон нет: здесь поддерживают нужную температуру. Повсюду аккуратными рядами расставлены коробки.