Колонист - Лернер Марик (Ма Н Лернер) Н. "lrnr1". Страница 34

— Приходится ловить момент, не всегда возможно…

— Очень скоро ты будешь свободным, а через годик и с неплохой суммой в мошне. Крутись, не оглядываясь ни на кого. Я сказал, ты услышал. За моей спиной от моего имени не надо ни с кем ни о чем никогда подписывать ни одной бумаги даже из самых замечательных побуждений. Повторится — убью.

Кажется, поверил. И правильно сделал. Еще не хватало, чтобы кто-то свои долги посмел на меня повесить. Любая коммерция — риск. Я о нем обязан знать. Или пусть свою шею подставляет.

— Зачем? — спросил Адам, получив на руки бумагу об освобождении. Причем не при всех, а оставшись якобы поблагодарить и предварительно кивнув на Глэна. Того я уже выставил за дверь, проигнорировав недовольство. Не хуже меня рыжий понимает выгоду торчать при начальстве.

Расписку от лейтенанта я соорудил еще в лесу и таскал в кармане вполне сознательно, чтобы поистрепалась. Хорошо бы смотрелась, будь новенькой. А так сразу видно — настоящая. Тем более что реальный образец у меня имелся. Играть Кэмпбелл не умел, а хотел. Держать его на долге — не самая плохая идея. Правда, так ничего и не выгорело из-за смерти.

— Жизнь дороже богатства. Тем более чужого. Ты меня спас от индейца, я тебе помог. Не люблю долгов и всегда возвращаю.

— Это был бой, и я не тебя спасал специально.

— Да плевать, сам знаю. Все равно это моя шкура, а словами долгов не платят. Либо кровью, либо золотом.

— Не понимаю, — сказал он с сомнением. — Ты ведь и фламандца грохнул, потому что тот про расписку узнал. Про подделку. Ничего такого хозяин точно не писал, я бы знал. Ха, — ухмыльнулся он, — что я, не видел, из какого ружья выстрел и с какого расстояния?

— И промолчал?

— Не мое дело судить ваши разборки.

— Не выдумывай глупости, — отмахнулся я без запинки. — И расписка настоящая, и Питера индейцы застрелили, а ты вали на север с первой возможностью, не забыв официальный документ об освобождении, пока родичи лейтенанта не проснулись и в суд не побежали. Бог помогает тем, кто сам себе помогает.

В дверь вновь сунулся рыжий, на этот раз без стука. Ну очень ему любопытно, о чем речь.

— Там Джонатан пришел, — докладывает.

— И чего ему надо?

— Ну он того, сильно неразговорчивый, ты же знаешь.

Это знали все в Де-Труа. Обычно он мертво молчал. Когда кто-нибудь пытался задать ему вопрос, просто без слов уходил прочь. В качестве анекдота ходил рассказ про случайно отрубленный палец на ноге. Выбросив его с равнодушным видом, Джонатан ограничился для стоящих с открытыми ртами длинной фразой: «Палец ни к черту».

Ко всему имел строптивый характер и мог отказаться выполнять указания нанимателя, никак не объясняя решения. Достаточно было посмотреть на его грубо вылепленное лицо, и сразу становилось понятно: лучше не трогать. Но он был лучшим лошадником в округе, и за это ему многое прощалось. Кони составляли смысл и любовь всей его жизни. Он был настоящим мастером на все руки. Приучал крепких жеребят ходить под седлом, лечил их раны и болезни, подравнивал копыта, лично подковывал и конечно же лечил животных. Не раз случалось, уже выбракованный хромой жеребец опять нормально бегал после его конюшни.

— Ну поскольку пешком я не пойду до побережья, — сказал задумчиво Адам, — пока жду подходящее корыто, могу тебя поучить на саблях драться.

— Большое спасибо, — ответил я вполне серьезно. Дело при любом раскладе полезное. Ножом я могу неплохо, но тут совсем другое. — Больших денег платить за учебу не смогу.

— А? — Он, кажется, растерялся. Только сейчас дошло, что свободному положено за работу нечто весомое. Но ведь и кормить никто больше не станет за просто так.

— Что случилось Джонатан? — спросил я, выходя.

— Вот, — сказал тот определенно с гордой интонацией, показывая на привязанного низкорослого жеребца местной породы. — Злюка.

Грязновато-коричневый окрас, и смотрит как-то недобро. Ездить верхом, безусловно, учить меня не требуется, да и в лошадях достаточно разбираюсь. Не воодушевляет внешний вид. И как ноги ставит — тоже.

— У меня уже есть, — осторожно сказал, возобновляя изучение нежданного предложения и продолжая недоумевать от неказистого вида.

И действительно имеются. Аж два, принадлежащих армии. Собирался отдать их в форт, но поскольку стал большим начальником, с какой стати. Офицеру положено. Я, правда, не в курсе, за свой счет или государственный, но все равно за них не платил и не собираюсь. Кормиться, безусловно, станут из интендантского фуража. Проверены в реальном походе. Один бывший лейтенантский темно-гнедой жеребец, с белым носом и тремя белыми чулками, словно созданный для быстрой скачки и, по опыту, достаточно выносливый. Мне редко встречались такие чудесные животные. Весил он за тысячу фунтов и для здешней округи был довольно крупным. Второй — мерин мышиной масти с красивой головой и мощным крупом. Он был меньше первого, но и в нем ощущалась сила.

— Такого нет!

— И сколько хочешь?

— Тысячу экю!

Слушатели в виде Глэна и Адама дружно выругались. Даже рыжий уже представлял стоимость разного скота хотя бы приблизительно. Столько могли бы попросить за породистую скаковую лошадь, а не это подозрительное недоразумение.

— У меня нет столько сейчас, — сообщил я с облегчением.

Между прочим, с такими тратами никакого майорского жалованья не хватит, как ни старайся. Причем мне пока никто ни денье не дал.

— По частям заплатишь.

Неужели эта животина такая ценность? Ну глупо было бы всучать за такую сумму никчемное животное и портить себе репутацию навечно.

— Возьму, — решился я, — платежами, при условии… — сказал, осененный мыслью. Его конюшня тоже сгорела, почти всех своих коней потерял так или иначе. — …Что возьмешь на себя заботу обо всех моих лошадях и отрядных. Второе — за отдельные деньги.

— Идет, — согласился он, прежде чем я успел озвучить жалованье.

Вот и хорошо. Один полезный человек у меня уже имеется. Теперь с сержантами разобраться бы. Наверняка недовольные новым назначением найдутся и станут показывать характер. Одно дело — в лесу, когда страх продирает насквозь, слушаться, и совсем иное — в спокойной обстановке.

Иоахима Рибовски точно придется жестко ставить на место. Он был тем, кем я еще недавно надеялся стать, — вояжером. Территория, на которую распространялась в Америке власть Соединенных Королевств, невообразимо огромна. Поселки колонистов ограничиваются Аппалачами с запада да местами вроде нашего. Все остальное — безграничное море деревьев и степей, где присутствуют исключительно немногочисленные индейцы.

В Канаде, да и в Мичигане, работа фермеров отнюдь не высокоприбыльна, и многие имели родственников или сами подключались к созданной системе. Все начиналось с обычных парней, таскавших на себе товары и обменивающих их на шкуры ценных зверей, затем уходившие в Европу. Со временем наладился определенный порядок. На низшем уровне иерархии стояли рядовые вояжеры — «гребцы на каноэ», или «верблюды», которые на лодке и в пешем порядке перемещали пушнину по воде, а также тащили ее волоком по суше.

Это были «пожиратели свинины» из-за солонины — основного продукта питания, входившего в их рацион. Термин считался уничижительным, и те, кто его употреблял, рисковали зачастую остаться без зубов. Были и «зимовщики», постоянно находящиеся на поставленных в оживленных местах факториях и занимающиеся непосредственно торговлей. Ступенькой выше числились «приказчики». В начале рабочего года они отправлялись на рандеву — ежегодный сбор вояжеров, чтобы посчитать, оценить собранный товар, рассчитаться с поставщиками, выплатить зарплату перевозчикам и «зимовщикам». Вся прибыль, поступавшая от продажи меха, сначала записывалась на счета артели, а потом соответственно распределялась. За всем этим строго следили «приказчики», и от их честности, педантичности и добросовестности зависел весь бизнес. Видимо, одному из таких и принадлежало доставшееся нам с Дениз по случаю золото.