Цветы и сталь (СИ) - Никонов Петр. Страница 15

Деревня Лиагайла находилась в глубине леса в стороне от обеих больших дорог, идущих от замка Флернох к восточной границе баронства и сходившихся вместе у пограничной заставы на мосту через Морайне. Собственно, и деревней-то Лиагайлу назвать было сложно. Так, восемь маленьких бревенчатых домиков, в которых жили лесорубы с семьями, небольшой амбар, баня, лесопилка и дровяной склад. Расположение поселения определялось близостью древесины. Время от времени, примерно раз в два года, когда поблизости рубить уже было особо нечего, лесорубы разбирали свои нехитрые хаты и возводили новые, такие же простые и убогие, постройки на новом месте. Тем самым, деревня постепенно продвигалась всё глубже и глубже в лес.

Морбуд увидел просветы впереди между деревьями и понял, что он уже совсем близко с дровяной вырубкой и, соответственно, с Лиагайлой. И правда, не прошло и десяти минут, как перед ним открылось широкое поле пней, между которыми зеленели молодые деревца - лесорубы не только уничтожали, но и сажали новые деревья, заботясь о работе для своих детей и внуков.

Впереди ютились покосившиеся и почерневшие низкие бревенчатые избы, покрытые давно перепревшей соломой. Морбуд потянулся и сладко зевнул. Слегка подстегнув мерина, заставил его идти быстрее. Очень хотелось побыстрее разобраться с лесорубами, потом побыстрее в замок, а там и отдохнуть можно будет. Он облизнулся, вспомнив о веселой вдовушке и об ее мягких грудях с большими темными сосками.

Отнюдь не проявляя чудеса быстроты, мерин потихоньку ввез воз в деревню и потрусил к в центр поселения, к амбару. «Совсем опустились лесники», - подумал Морбуд Толстозад, увидев какую-то кучу тряпья прямо посреди дороги. «Раскидали тут, нет, чтоб убрать...».

Морбуд остановил мерина и со вздохом слез с козел, чтобы откинуть тряпье с дороги, уже собрался пнуть его ногой. И вдруг увидел, что из тряпья неуклюже торчит рука. Женская рука. Протер глаза, присмотрелся, и увидел натекшую из-под тряпок какую-то густую темно-красную жидкость. Непонимающе выпрямился, огляделся, и только сейчас понял, как здесь тихо. Не слышно было ни звука, кроме монотонного, настойчивого и громкого жужжания мух. Морбуд схватился за голову, полуприсел, обернулся, и почти лицом к лицу столкнулся с пятилетним примерно мальчиком, чьи глаза были прямо напротив глаз Морбуда. Потому как голова мальчика была проткнута и насажена на жердь палисада у хаты, а тело его было вскрыто от шеи до ног, вывалив внутренности, лежавшие бесформенной кучей у грязных ног мальчика, висящих в воздухе.

Морбуд упал на колени и блевал. Потом, как был, на четвереньках, попытался побежать, споткнулся, закопался лицом в песок дороги, приподнялся и снова блевал. Блевал долго, казалось, что все его внутренности сейчас выпадут на дорогу, как у того мальчика. От этой мысли Морбуда накрыл новый позыв рвоты. Смертельно бледный, он, наконец, смог встать и неуклюже, сначала медленно, а потом всё быстрее, побежал по дороге прочь из деревни, забыв и про воз, и про мерина, и про муку. Кричать он почему-то не мог, и только тихо, не переставая, подвывал на бегу.

***

В этот раз Гленард даже не подумал ехать шагом. Его гнедой Окунь, взметая клубы пыли и песка с высохшей дороги, галопом буквально на одном дыхании преодолел семь километров от замка до деревни Лиагайлы. Точнее, до того, что раньше было деревней Лиагайлой. За Гленардом, отставая, но не сдаваясь, пытались поспеть Костис и Бовард. Серьезность произошедшего требовала пренебречь обычными правилами оставлять кого-то из них в замке на случай визита посетителей.

Гленард въехал в деревню первым и резко осадил коня.

- Костис, Бовард, - скомандовал он - Всех зевак отогнать за деревню, хоть бы и пинками. Охранять, никого не пускать, кроме гарнизонных и барона, он тоже должен прибыть.

- Есть, командир! - гаркнул Костис и бегом бросился выполнять приказ: отгонять небольшую кучку успевших понабежать крестьян из соседней деревни, куда, вконец обессиленный, добрался-таки трясущийся мельник Морбуд Толстозад.

Крестьяне в деревеньку заходить боялись, топчась у крайней хаты и испуганно осеняя себя защитными жестами. Это было хорошо: давало надежду на то, что следы затоптали несильно.

Гленард огляделся. Низкие деревянные хаты вдоль дороги, по обе стороны. Ограда палисадов, плетеная из мелких ветвей, опирающихся на высокие жерди, на некоторых их которых были развешаны на просушку котелки и предметы женской и мужской одежды. Какой-то большой серый мерин, запряженный в нагруженный с горкой мешками воз, мирно жевал капустные листы, перегнувшись через низкую ограду у одной из изб. И тишина. Точнее, звонкий, нудящий и раздражающий гул мух, стоящий в воздухе. Гленард хорошо знал этот звук. Слишком хорошо.

Он прошел чуть дальше по улице вглубь деревни. Шел по дороге, внимательно рассматривая землю в поисках следов. Между второй парой домов от въезда в деревню прямо посреди дороги лежал труп молодой девушки. Гленард нагнулся и перевернул тело. Удар по шее толстым, широким и тяжелым лезвием. Голова почти отсечена. Захлебнулась кровью. Рядом, на заборе, висело тело пятилетнего ребенка. Убит, видимо, ударом по голове, потом насажен головой на жердь, потом вскрыт. Широким тяжелым лезвием, одним ударом.

На траве следов нет. Но их хватает на дороге. Ни ночью, ни утром дождя не было. Следы убитой девушки. Девушка убегала из дверей хаты слева. Следы того, кто ее догнал и убил. Грубые широкие сапоги небольшого размера. «Охо-хо...», грустно подумал Гленард. «А я ведь видел уже такие следы, у того амбара, ну что ж, проверим».

Гленард прошел по улице дальше, вышел на середину деревни к маленькому амбару и большому дровяному складу напротив. Здесь дорога расширялась, явно для того, чтобы телегам было проще разворачиваться. Следов здесь было много. Следы коней с подковами зоргов. Следы широких, грубых сапог. Много следов, разные ноги. Но нет огромных, в полтора человеческих размера ноги, следов, обычно оставляемых зоргами. Гленард знал размер ступней зоргов очень хорошо. С ним в десятке какое-то время служил зорг даджид по имени Холтсорн, вечно была проблема ему форменные сапоги подобрать.

В центре своеобразной площади лежал какой-то предмет одежды. Гленард осторожно подошел, присел, внимательно осмотрел, прежде чем трогать - вдруг, ловушка. Вроде бы всё было нормально. Гленард поднял предмет. Куртка. Грубая кожаная куртка из овчины, мехом внутрь, плохо выделанная. Такие носят зорги. И только они. Гленард принюхался к куртке. Странно, не было резкого грубого запаха пота зоргов, который обычно сопровождает всю их одежду после первой же носки.

У края площади, рядом с баней, там, где дорога вела к оставшимся четырем избам, Гленард нашел подкову. Осмотрел. Подкова зорговская. Гленард внимательно осмотрел дорогу, ища следы лошади с тремя подковами. Не нашел. Все лошади были хорошо подкованными, подкову никто не терял. Откуда же тогда она? Гленард покачал головой. Похоже, всё-таки какая-то подстава.

Гленард подошел к следующим избам. Двери в них были приоткрыты, у правой избы дверь сорвана с петель. Гленард, поколебавшись, зашел в дом. Он знал, что он там увидит, и видеть это ему совсем не хотелось. Всё было точно так, как он и предполагал. Накрытый стол, видимо, для ужина. Перевернутые миски. Перевернутые стулья. Кровь. Мухи. Труп мускулистого молодого мужчины лежал первым, видимо пытался защитить семью. Удар по лицу, слева направо. Широким тяжелым клинком. Вероятно, зорговским. Тянул руку к жене и детям, видимо, умер не сразу. Труп молодой женщины, беременной. Отрублена голова. Труп девочки лет трех, проткнут живот, умирала мучительно, сучила ногами, изгрызла все губы от боли. У окна маленькая кроватка. Мальчик лет полутора. Разрублен почти пополам вместе с кроваткой. Этот хоть умер относительно быстро.

Гленард вышел на воздух. Очень хотелось ругаться и пить. Пить суровую северную водку, стакан за стаканом. Пить по-черному, из пивных кружек, до беспамятства. Это была не первая подобная картина, которую он видел. Вспомнился детский приют, до которого добралась банда, так называемых, Вольных всадников во время войны. Десяток Гленарда тогда не успел, пришли всего через час после того, как всё кончилось. Они шли по большому дому, сквозь тишину, отчаянно выбирая пустое место среди десятков детских тел, а их сапоги грубо чавкали в глубоких лужах еще теплой детской крови.