Горстка людей (Роман об утраченной России) - Вяземски Анна. Страница 12

— Это все ты приготовила? — спросила Наталия.

Она едва расслышала «да», произнесенное почти шепотом. Паша зарделась как девушка. Наталия обняла ее и звонко расцеловала в обе щеки.

— Впредь заготовкой провизии будешь заниматься ты.

Паша хотела было возразить. Но Наталия жестом остановила ее и заговорила властно, что водилось за нею редко и потому обезоруживало собеседников.

— Я так хочу. Сегодня же я соберу прислугу и скажу всем, что отныне они должны слушаться только тебя.

Она протянула Паше тетрадь в коленкоровой обложке, набила карманы орехами и, напевая, покинула кладовую. Паша шла следом. «Я велю заквасить капусту, чтобы всем хватило на весь год», — сказала она в спину Наталии. Та не отвечала, и Паша добавила: «Это всегда делают по осени».

В последние несколько дней дожди и холода совершенно преобразили парк за окнами. Дважды налетавшая буря сорвала с деревьев последние листья, и теперь они прели на земле. По аллеям, раскисшим, кое-где заваленным обломанными ветками, ходить становилось все труднее, несмотря на усердие садовников, которым было приказано их расчищать. Наталия, собиравшаяся наведаться в коровник, отказалась от этой мысли.

Наморщив от досады нос, она смотрела на дождь, который лил не переставая, заволакивая пеленой все вокруг. Зарядило, видно, надолго, и она начинала жалеть, что осталась в деревне. Адичка, боясь, что жена заскучает, не раз предлагал ей провести часть осени и зимы в Петрограде. Но Наталия отказывалась, она и помыслить не могла о разлуке с ним. Больше всего ей хотелось, чтобы они уехали вместе, и она терпеливо, насколько могла, ждала, когда он сможет вырваться. Отъезд уже несколько раз откладывался и по сей день оставался под вопросом. Многочисленные заседания в уезде и волости отнимали у Адички время, которого и без того было в обрез.

Из-за непогоды Наталия перестала ездить с мужем верхом, когда он объезжал поместье. Она теперь не гуляла, не играла в теннис. Больницей тоже больше не занималась. Оставалась школа, где она время от времени бывала, когда ее вдруг одолевало желание хоть чем-то заняться. Ей нравилось общество учителя, молодого человека, беззаветно преданного своему делу и детям. Его терпение и вера восхищали Наталию. Ничто не могло заставить его опустить руки — ни лень учеников, ни равнодушие их родителей. Его уроки были для Наталии наукой и развлечением одновременно. На ее глазах маленькие упрямцы и невежды вдруг словно выходили из спячки, пробуждаясь к новой жизни. «Возьми на себя хоть один класс, — советовала ей Ольга. — Мы все учили детей». Наталия не отказывалась прямо, но медлила. «Ладно, потом», — неопределенно отвечала она.

От большой, выложенной белым кафелем печи разливалось приятное тепло. Наталия позвонила и велела дворецкому затопить также все камины на первом этаже. Скоро стемнеет, Адичка выйдет из своего кабинета, и они смогут поболтать, помузицировать или почитать рядышком в маленькой малиновой гостиной.

Наталии было скучно. Она раздумывала, чем заняться — всплакнуть над своей горькой долей, написать родным или взяться за новый роман. А пока рассматривала свое отражение в большом венецианском зеркале. Стриженые волосы? Уже отросли. Подбородок? Слишком острый. Глаза? Слишком карие. Наталия вздохнула и попробовала принять несколько театральных поз — одна выражала печаль, другая истому, третья скорбь.

— Почему бы тебе не съездить к Козетте? До нее всего двадцать верст.

Адичка вошел бесшумно: ему были дороги эти мгновения, когда он, заставая жену одну, мог тайком любоваться ею. Он подошел к ней, поцеловал руку, запястье. Лицо Наталии тотчас просияло улыбкой.

— Я велела, чтобы затопили все камины, — серьезно сообщила она.

— Да ты становишься отменной хозяйкой!

— Я стараюсь.

Он увлек ее за собой в маленькую малиновую гостиную, где было уютней и теплей, чем в большой серо-желтой, которую они предпочитали летом. В камине пылал огонь, отсветы играли на мебели из карельской березы, зажигали блеском серебряные кубки, на которых неизвестный художник восемнадцатого века выгравировал сценки из русской жизни. Горничная уже закрыла ставни и задергивала двойные гардины. На дворе совсем стемнело, то ли оттого, что уже наступила ночь, то ли из-за низкого, набухшего тяжелыми тучами неба.

Адичка устроился в кресле, лицом к огню, а Наталия, по своему обыкновению, на низкой скамеечке у его ног. Они поговорили немного о реке, грозившей выйти из берегов, потом оба умолкли. Дождь яростно хлестал по ставням: похоже, надвигалась новая буря. Адичка первым нарушил затянувшееся молчание:

— Сегодня утром я получил письмо от мамы. В Петрограде хуже день ото дня, обстановка скверная, кругом клевета и подозрительность… Ходят слухи о бойне на передовой и об оргиях в тылу… Пресса помалкивает, но по рукам ходят карикатуры, изображающие Распутина и императрицу в непристойных позах… Повсюду у продуктовых магазинов очереди, и цены постоянно растут… Да еще с каждым днем все больше забастовок и демонстраций! Как спасти нашу страну?

— Убить Распутина.

Ее ответ — а говорила она вполне серьезно — Адичку не шокировал. Наталия в своей непосредственности выпалила то, что многие думали, а кое-кто и говорил открыто.

— Мама пишет, что молодые люди затевают заговор против Распутина и что среди них наш Миша…

Адичка достал письмо из кармана куртки. Наталия узнала изящный почерк свекрови, и внушительное количество листков было ей не в новинку. Ей даже почудилось, что от письма исходит едва уловимый аромат мелиссы. И от этого запаха ей вдруг непонятно почему захотелось горячего шоколада. Она представила себе чашку шоколада, очень темного и очень сладкого, — и хорошо бы к нему подали толстые куски хлеба с маслом.

Адичка наклонился к лампе, чтобы легче было читать.

— «Миша перед отъездом на фронт провел несколько дней у нас на Фонтанке. Он еще не забыл, как нашего чемпиона обошли на сентябрьских бегах, но говорит об этом меньше. Зато чересчур много говорит о неком заговоре с целью устранения Распутина. Он и многие из его друзей, очевидно, готовы на его убийство. На словах, по крайней мере… Я уговаривала его молчать и хранить это в тайне. Но ты же знаешь, какой он: беспечный, ребячливый, любит прихвастнуть. Он и его друзья уже видят себя освободителями России. Миша также возобновил знакомство с великим князем Дмитрием Павловичем, двоюродным братом императора, с которым он дружил когда-то в Царском Селе. Что до Ксении, то она с восторгом нянчит детей и составляет гороскопы о судьбе России, один другого трагичнее. Мы, хоть и призываем ее к благоразумию, все же порой невольно поражаемся ее прогнозам. Так, она убеждена, что Распутин будет убит до конца года».

Он сложил письмо и, казалось, погрузился в мрачные думы. Наталия, не сводя с него внимательных глаз, раздумывала: попросить сейчас же горячего шоколада или подождать, пока он заговорит? Но он так и не заговорил, обуреваемый противоречивыми и печальными размышлениями. Может ли смерть одного человека что-либо изменить в нынешнем бедственном положении России? Можно ли желать смерти этого человека, сколь бы пагубны ни были его дела? Адичка с горечью думал обо всех молодых людях, которых ему опять предстояло забрить в солдаты, чтобы пополнить гибнущую армию. Как не думать о том, что он посылает их на верную смерть? «На бойню, — говорил Игорь и часто добавлял: — Что с того, что мало пушек, если пушечного мяса хватает».

Наталия придвинулась поближе к камину из розового мрамора, который она находила самым изящным в доме — отчасти потому, что он был невелик, но особенно из-за цвета, напоминавшего ей об Италии и французской Ривьере. От жара у нее запылали щеки, а в голове все крутилась мысль о горячем шоколаде: «К нему бы рулет с вареньем. Или кусок торта. Орехового торта, готовят ли здесь такой?» Она хотела было позвонить горничной и вдруг услышала, как муж тихо произнес: «Нет». Безнадежная усталость отразилась в его глазах, и Наталия поняла, что он забыл о ее присутствии, что был сейчас у огня один. Это отчаяние, которого она не должна была видеть, ужаснуло ее. Она ведь так в него верила! Что станется с ними всеми, если он поддастся страху и унынию?