Обуглившиеся мотыльки (СИ) - "Ana LaMurphy". Страница 264

— Тайлер и я поступили так, как считали нужным. Мы тоже руководствовались своими эгоистическими целями. Елена, не важно, что было. Если ты будешь цепляться за прошлое, ты навеки потеряешь настоящее. Понимаешь? Порой надо просто смириться… Ты же сама мне об этом говорила, ведь так?

Реклама давно закончилась, но фильм отлично смотрелся и без звука. Бонни снова облокотилась о спину дивана, сконцентрировав свое внимание на телевизоре. Елена вновь прижалась к подруге. Она так долго искала ответы у отца, у Тайлера и Деймона, а нашла их у Бонни. Истина действительно ближе, чем кажется на первый взгляд. Лучше вспоминать об этом почаще.

Елена заснула на плече у Бонни. Она провалилась в глубокий сон, из которого не могла выбраться. Ей снилось море — рьяное, свирепое, которое бушевало, громило и буйствовало. Ей снилось мрачное, затянутое серым шелком, небо. И солнце, прячущееся в море словно ребенок, ищущий защиты у матери. И Елена плыла в лодке вместе со своим отцом по этом безумному, рассвирепевшему морю. Она плыла с ним, сжимая его руку, и все кричала и кричала не в силах остановиться. Она вырывала слова из недр своей души, она вырывала осколки, которые вонзались в горло, вырывала последнее отчаяние, на которое еще была способна.

Она вырывала прежнюю себя.

Их лодку качало, кидая от одной волны к другой. И Елена не знала, куда они плывут и зачем, но ей так сильно хотелось, чтобы эта агрессивная стихия угомонилась, чтобы хоть кто-то приручил ее! Елена не видела никого и ничего вокруг. Кроме нее и ее оцта в этом мире не существовало больше никого, и Елена надеялась найти хоть кого-то в рассвирепевшем море, которое будто хохотало, плеская волны на берег, швыряя их о скалы как надоевших любовниц.

Когда голос сорвался, Елена упала на колени. Она больше не могла кричать и сопротивляться тоже устала. На какой-то момент ей стало все равно. На какие-то мгновения ей захотелось, чтобы море утащило ее на дно, чтобы вобрало в себя всю и больше не отпускало в тот мир, из которого Елена пыталась сбежать.

Они вышли на берег с отцом. Елена не помнила, как они добрались до берега. В снах детали всегда теряют всяческий смысл, поэтому на них никогда не обращают внимания. Грейсон коснулся руки девушки, и они пошли вдоль линии берега. Ноги утопали в зыбучем песке, идти становилось тяжелее и тяжелее. Волны продолжали биться о скалы словно истребители-бомбардировщики. Вместо дыма от взрыва — серая грозовая пелена, затянувшая небо. Вместо крови — капельки брызг, которые попадали на лицо, на тело и губы. Соленый привкус напоминал металлический привкус крови, и Елене даже показалось, что она слышит выстрелы, слышит крики и залпы. Отец остановился, а Елена пошла дальше, и ее рука выскользнула из его руки. Девушка рухнула в тот же момент на мокрый липкий песок. Она смотрела в небо, как Бонни смотрела в небо с Деймоном. Небо было безжалостным и почти черным. Оно громыхало, будто становясь с морем единым целым. И Елене сделалось еще страшнее. Она была в окружении этого безумия совершенно одна, никто не мог ее спасти… А потом девушка ощутила руки отца на своих плечах, Грейсон помог ей подняться и снова встать на ноги. Елена безразлично посмотрела на него, а потом перевела затуманенный взгляд на линию горизонта, которая напоминала ей ее мечту о светлой красивой любви: ее видно, но ее не настичь.

А потом отец рухнул у нее ног, вцепился в них, умоляя остановиться. Елена не знала, дождь это или слезы, но она ощущала крепкие объятия отца. Вот он — возле ее ног, как она и мечтала. Вот он, раскаявшийся, разбитый и уничтоженный, молящий остановиться. Его мольбы и крики прерывались раскатами грома, криками испуганных чаек и шумом волн. Оглушительная симфония становилась все громче и громче, все сильнее и сильнее. Солнце было кроваво-желтым, и оно продолжало сиять, несмотря на свирепость погоды и то, что серые тучи полотном затянули небо, не оставив и щелочки для просвета.

Надежды вновь будто не стало…

Она вцепилась в плечи отца, она хотела оттолкнуть его от себя, как он оттолкнул ее, когда ей минуло шестнадцать. Она уже смогла однажды вырвать его из своего сердца, у нее должно получиться и сейчас. Ведь ее семья — лишь потонувший в морской пучине корабль, а царапать руки об обломки воспоминаний Елена больше не хотела. Она не хотела принимать отца, вновь впуская его в свою жизнь. Разочарование, боль и усталость стали верными спутницами, и девушке не хотелось снова оказаться в их компании. Единственный выход — оттолкнуть отца, отшвырнуть его, не давая ему шансов, как он не дал ей шансов.

Но она ослабла, и сил у нее не осталось. Она лишь испуганная, обессилившая чайка, тающая в своем крике, поглощенная в собственном море противоречий, в собственном буйстве мрачных красок. Она не может оттолкнуть отца, не может избавиться от него, потому что он — часть ее сущности, часть ее души, часть ее жизни.

Она вновь закричала, вновь запила о том, что он обрезал ей крылья, что она не позволит ему бросить ее в пучину снова. Она зашипела как озлобленная кошка, и кашель сковал ее горло. Елена схватилась за горло, оттолкнув отца не потому, что она этого хотела, а потому, что приступ сотрясал ее исхудавшее, побитое тело. Кашель царапал горло, и Елена кидалась из одной стороны в другую. Жажда стала ее мучить, а море лишь усиливало желание напиться свежей и чистой водой. А потом она рухнула на песок, а к ее ногам вновь припал ее отец, такой же рассвирепевший, такой же одинокий и непринятый, как и она сама. Елена ощутила привкус песка в своем рту. Она смотрела на бесчувственное серое небо, которое всегда было бесстрастно к ее проблемам. Ей хотелось оттолкнуть отца вновь, сказав ему самые грозные слова, которые она подбирала долгими вечерами, представляя их встречу. Ей хотелось уничтожить его, как он уничтожил ее. Она даже засмеялась, вспоминая прошлые сюжеты их встреч. Отец что-то говорил и говорил, но Елена больше не слышала слов. Родной язык стал иностранным, непонятным, неродным. Море бушевало, а дождь понемногу переставал идти. Елена закрыла глаза, раскинула руки. Она слышала шепот, который что-то напевал ей о Тайлере, о Бонни, о Деймоне и матери. Который что-то все продолжал и продолжал говорить, заставляя вспоминать чуть ли не каждый момент, который она прожила с октября по февраль. Почти полгода жизни в никуда. И все, что остается в завершении — безумная стихия и испуганные чайки. А еще отец у твоих ног, которого не можешь простить и выгнать тоже уже не можешь.

Елена проснулась. Она открыла глаза, не сразу понимая, где она. Страх и отчаяние, которые она испытывала, еще были властны на дней какие-то пару секунд. А потом Елена осознала — кошмар закончился. Последнее, что контролировало ее, осталось в прошлом, и теперь единственное, что стоит сделать — забыть об этом страшном сне и продолжать жить дальше.

Гилберт скинула с себя теплый плед и села на диване. Бонни поблизости не было. На улице начинало светать. Девушка вспомнила о сне, который уже наполовину забыла. Кошмары легко забываются, что бы кто ни говорил. Елена снова легла на диван, накрылась одеялом. Тепло вновь обволокло ее, и уют был таким родным, таким важны сейчас. Елена вновь провалилась в сон, и в этот раз ей уже ничего не снилось.

3.

В кафе помимо Тайлера было еще два человека. Один из них — пенсионер лет семидесяти, Локвуд помахал ему рукой, улыбнувшись. Другой — сонный официант, стоящий за барной стойкой. По помещению разносилась приятная слуху мелодия. Спокойная, навевающая дремоту, но какая-то чарующая. Горячий чай зимним утром пробуждал от долгой спячки, а приближение весны немного окрыляло. Тайлер пришел бы сюда и раньше, но кафе открывается только в восемь, да и Деймон на более ранний чай не согласился бы встретиться.

Он пришел к половине девятого, как они и условились. Мужчины поздоровались, пожав друг другу руки и сели за столик. Тайлер подозвал официанта и заказал черный кофе без сахара. Подумать только, еще пару месяцев назад в этом кафе Локвуд просил Сальваторе присмотреть за своей подружкой, и теперь он собирался сделать то же самое! В жизни никакого разнообразия, подумал Локвуд.