Дзержинский - Тишков Арсений Васильевич. Страница 24

Сушков еще издали заметил, как многие из участников сходки что-то передают высокому мужчине, стоявшему у большого дерева. Ротмистр пришпорил лошадь и подскакал прямо к нему.

— Вы арестованы, господа. Прошу предъявить документы. У кого имеется что-либо недозволенное, извольте сдать сами, — обратился Сушков ко всем, не спуская, однако, глаз с Юзефа.

— Пожалуйста, вот мой паспорт. — И Дзержинский протянул Сушкову «липу» на имя Ивана Эдмундовича Кржечковского.

— Что вы тут делали? — спросил ротмистр, просматривая документ.

— С этими людьми у меня нет ничего общего. Не знаю, как их, а меня вы сами загнали в кучу со всеми прочими!

Краевский так и ахнул. Что же это делается? Почему Юзеф так легко отрекается от своих товарищей, а дядя Мартин даже бровью не ведет?

И как бы в ответ на свои мысли Антон услышал голос жандарма:

— А это мы сейчас проверим!

Произвели обыск. Разумеется, кроме как у Дзержинского, ничего «недозволенного» ни у кого не нашли.

«Сволочи, хотят одурачить», — выругался про себя Сушков: «дичь» без улик вроде бы и не «дичь». Ловил целую стаю, а поймал только одного,

— Вы что же, господин Кржечковский, серьезно намерены утверждать, что револьвер у ваших ног и вся найденная при вас и на земле литература принадлежит только вам?

— Совершенно серьезно, господин ротмистр, — ответил Юзеф.

Всех задержанных, а набралось их около сорока, отвели под усиленным конвоем в местечко Новоминск и поместили в небольшом доме на Варшавской улице. Вокруг дома драгуны выставили караул, в самом же помещении не было охраны, и во внутреннюю жизнь задержанных солдаты не вмешивались.

Воспользовавшись благоприятной обстановкой, делегаты закончили прерванную внезапным арестом конференцию. А затем стали развлекаться как могли. Стефания Пшедецкая рисовала портрет Матушевского, уверяя всех, что «у Мартина очень характерное лицо». Бывалые заключенные смастерили из хлебного мякиша шахматы и шашки, молодежь затеяла пение и танцы.

Под окнами собрались свободные от караула солдаты. Бросив игры и пение, арестанты принялись их агитировать. Антон видел, что самым большим успехом у солдат пользуется Юзеф, и ему было стыдно: как мог он, сопляк, хоть на минуту усомниться в Юзефе!

Под вечер, после работы, у домика собралась толпа рабочих. Теперь ораторы через головы солдат обращались к ним.

У раскрытого окна, служившего трибуной, выросла коренастая фигура Гаврилина.

— Господа, эскадронный идет. Вы уж тово, не подводите нас.

— Товарищи, всем отойти от окон! — скомандовал Дзержинский.

Когда Глебов подошел, вокруг дома царило спокойствие. На противоположной стороне улицы толпились местные жители, но вели себя мирно, тихо переговариваясь между собой. Часовые у фасада и позади дома при приближении командира вытягивались в положение «смирно» и лихо рапортовали.

Проверив, хорошо ли его подчиненные несут службу, Глебов отправился в гости к офицерам расположенного в Новоминске пехотного полка.

Митинг возобновился. Многих защитников престола потерял царь в этот вечер.

На другой день в Новоминск прибыли из Варшавы Юзеф Красный, Мариан Стахурский и Мария Альтер. По заданию оставшихся на свободе членов Главного правления и Варшавского комитета они должны были организовать освобождение Дзержинского.

В арестантском доме появился пекарь с полной корзинкой булок и всякой сдобы. Он нашел Мартина и шепнул, что на дне корзины у него лежит комплект пекарской одежды «для человека, который должен бежать».

— Давай сюда! — сказал Мартин, немедленно сообразив, о ком идет речь.

Через минуту Матушевский, Леопольд Доброчинский, Теодор Бресляуер, Стефа Пшедецкая, Антон Краевский и другие арестанты горячо убеждали Дзержинского воспользоваться случаем и бежать, переодевшись пекарем. Но он наотрез отказался.

Вечером к окну пробрался Красный.

— В чем дело, Юзеф? Почему не бежишь?

— Я должен отдаться той же участи, что и другие, среди арестованных много молодых, пусть никто не подумает, что мы создаем привилегии для партийных «генералов», — ответил Дзержинский.

В Варшаве всех доставили в следственную тюрьму «Павиак». Всех, кроме Юзефа. Его как опасного преступника сразу увезли в X павильон Варшавской цитадели.

Но на этот раз Феликсу Эдмундовичу Дзержинскому не пришлось долго сидеть. Серым осенним днем дверь камеры открылась, и голос надзирателя возвестил:

— С вещами на выход!

«Неужели и вправду свобода?» — сердце екнуло от радости.

Нельзя сказать, чтобы освобождение явилось для Дзержинского полной неожиданностью. Уже два дня тюрьма жила слухами о том, что царь, напуганный небывалым размахом всероссийской политической забастовки, парализовавшей страну, издал манифест с обещанием разных реформ и амнистий политзаключенным. Но точного текста манифеста никто из заключенных не знал, и потому каждый жил в напряженном ожидании, коснется его амнистия или нет.

Дзержинский шел в канцелярию тюрьмы, нес нехитрый свой скарб и тоже сомневался: свобода или перевод в другую тюрьму? И только тогда поверил в свободу, когда расписался в толстой книге в том, что он, «Феликс Эдмундович Дзержинский, 1905-го года, октября 20-го сего дня, освобожден по амнистии и принадлежащие ему вещи и деньги получил сполна».

За воротами тюрьмы Феликса ждал Генрик Валецкий. Его освободили несколькими минутами раньше. Обнялись. Вспомнили побег из Верхоленска. Но предаваться воспоминаниям о прошлом не было времени. Бурное сегодня захватило их, закружило как в водовороте.

В Варшаве продолжалась всеобщая забастовка, не работали ни трамваи, ни извозчики, а улицы были запружены народом. То там, то тут выступали ораторы всевозможных политических партий и направлений. И ни одного полицейского.

Пришлось идти в город пешком. Навстречу попался рабочий с гармошкой. Он был немного навеселе, лихо растягивал мехи своей трехрядки и во весь голос пел:

В следующую минуту Дзержинский уже взобрался на ближайший фонарный столб и обратился к окружавшей его толпе с горячим призывом:

— Не верьте царским подачкам! Не верьте буржуазии! У рабочих свои цели…

Тут и нашел его гонец от партийной конференции, посланный к X павильону встречать освобождаемых из тюрьмы социал-демократов.

Когда Дзержинский и другие бывшие узники появились на квартире Францишки Ляндау на улице Цегляной, в доме № 4, где проходила конференция, их встретили аплодисменты и приветственные возгласы. С трудом удалось председателю собрания Якову Гольденбергу (в подполье Станиславу) восстановить тишину. Он сказал:

— Товарищи! Предлагаю избрать председателем нашей конференции товарища Юзефа!

Первыми словами нового председателя были:

— Теперь к оружию, к оружию и только к оружию! Царю и буржуазии верить нельзя…

И эти слова вскоре оправдались: через одиннадцать дней после объявления манифеста на всей территории Королевства Польского было восстановлено военное положение с его свирепыми законами. На рабочий класс и его партию обрушились новые репрессии. «Мертвым свободу, живых под арест!»

Своего апогея революция достигла в декабре. Началось вооруженное восстание московских рабочих. Покрылась баррикадами Красная Пресня.

— Товарищи! Варшавский генерал-губернатор получил секретное распоряжение отправить в Москву часть войск, находящихся в Польше, — информировал членов Главного правления и Варшавского комитета Мартин.

— Будет величайшим позором, граничащим с предательством, если мы допустим это, — выразил общую точку зрения Дзержинский.

Главное правление социал-демократии Польши и Литвы призвало польских трудящихся к всеобщей забастовке солидарности с московскими рабочими. И рабочий класс Польши, бастовавший почти непрерывно вот уже около двух лет, понесший тяжелые жертвы от жестоких репрессий, вновь поднялся на борьбу. Первыми забастовали железнодорожники, затем Варшава и все другие промышленные центры Королевства Польского.