Дзержинский - Тишков Арсений Васильевич. Страница 25

Но был район, очень важный, где забастовка запаздывала, — Домбровский угольный бассейн. Дзержинский бросился туда. В Сосновце разыскал Станислава Бобин-ского. Вопрос в упор:

— В чем дело?

— Все дело упирается в Гуту Банкову [10]. Ты у нас не впервые, знаешь, что еще издавна повелось: нигде не бросят работу, пока не остановится Гута Банкова.

— А что же там?

— Там и наше влияние, и влияние ППС. Не только остановить завод, но даже общезаводской митинг собрать не можем.

Дзержинский, Бобинский и еще несколько местных активистов направились на завод. Дзержинский и сам не знал; что он там будет делать, в голове только настойчиво билась мысль: «Надо остановить завод».

У заводских ворот Юзеф с товарищами оказались к окончанию обеденного перерыва. Привратник наотрез отказался пропустить на завод посторонних. Дзержинский стал его уговаривать, но тут кто-то из администрации приказал закрыть ворога.

Решение пришло молниеносно. Юзеф просунул сапог в оставшуюся щель и всем телом навалился на ворота. Товарищи бросились к нему на помощь, но и к сторожу подоспело подкрепление. Несколько минут борьба шла с переменным успехом, створки ворот колебались то туда, то сюда. Запереть ворота мешала нога Юзефа. Наконец, когда сопротивление защитников ворот на какую-то секунду ослабло, под дружным натиском Юзефовой дружины они распахнулись.

— На митинг, на митинг! — звали рабочих пришедшие с Юзефом социал-демократы. Видно, призыв попал на благоприятную почву. И вскоре тысячная толпа заполнила заводской двор.

Первым говорил Бобинский. После него в поддержку забастовки выступил рабочий социал-демократ из местной организации. Все шло хорошо. Но вот на трибуну поднялся худой старик с орлиным носом и обвислыми усами.

— Какое нам, полякам, дело до кацапов? — говорил он, окидывая всех грозным взглядом из-под кустистых седых бровей. — Пусть себе больше дерутся между собой, скорее свободной станет Польша!

По толпе прошел одобрительный гул.

— Кто это? — спросил Дзержинский стоявшего рядом социал-демократа.

— Павел Венцковский, прекрасный работник, уважаемый человек и, к сожалению, эндек [11].

Венцковского поддержал пепеэсовец. Положение становилось критическим. И тогда взял слово Дзержинский:

— Товарищи! Пан Венцковский спрашивал: какое нам дело до кацапов? Сейчас московские рабочие умирают на баррикадах не только за свою, но и за нашу свободу. А кто расстрелял первомайскую демонстрацию в Варшаве? Поляк, граф Пшездецкий! Теперь спросите сами себя: с кем же вам по пути — с русскими рабочими или с польскими панами? — Юзеф остановился, чтобы передохнуть, но продолжить речь ему не пришлось. Раздался крик: «Солдаты!» — и все увидели, как со стороны доменного цеха по двору бежит офицер с отрядом солдат.

— Спокойно! — зазвенел голос Дзержинского. — Голосую. Кто за забастовку?

Поднялся лес рук. А офицер с солдатами уже пробирался сквозь толпу к трибуне.

— Абсолютное большинство! — выкрикнул Юзеф и спрыгнул в толпу.

Поднялась сумятица. Одни бежали в свои цехи, к станкам. Другие, наоборот, к воротам, домой. Третьи оставались во дворе, ругались с солдатами, которые, образовав цепь, начали теснить всех в дальний угол двора.

Бобинский упустил Юзефа из вида.

— Сирена, где сирена? — услышал он голос Дзержинского.

«Вот молодец, только один Юзеф не забыл о сирене», — подумал Бобинский.

— Знаешь, где сирена? — схватил за рукав пробегавшего мимо молодого рабочего.

— Знаю.

И они вместе кинулись в один из заводских корпусов. И как раз вовремя, потому что вслед за ними у дверей встали часовые.

Через минуту мощный рев сирены всколыхнул воздух.

По улицам разъезжали казаки. Но со всех сторон уже призывно раздавались гудки заводов и шахт.

Прошло шесть дней после начала всеобщей политической стачки в Польше. В Варшавский комитет социал-демократии Королевства Польского и Литвы пришли печальные вести. Царские войска потопили в крови восстание московских рабочих. Всеобщая забастовка в Петербурге прекращена. Потеряла смысл и была прекращена всеобщая забастовка и в Польше.

На улицах Стокгольма весной 1906 года прохожие часто слышали русскую речь. Особенно много русских попадалось вблизи Народного дома. И неудивительно: сюда, на IV съезд Российской социал-демократической рабочей партии, съехались 112 делегатов с решающим голосом, представлявших 57 местных организаций, да еще 22 делегата с совещательным. Кроме них, были делегаты от социал-демократии Польши и Литвы, Бунда, Латышской социал-демократической рабочей партии, от Украинской социал-демократической рабочей партии и Финляндской рабочей партии. Словом, съехались социал-демократы из всех частей Российской империи.

Очередное заседание съезда еще не началось. В просторном фойе Народного дома, который шведские социал-демократы любезно предоставили в распоряжение своих русских товарищей, у большого окна стоял Феликс Эдмундович Дзержинский и с любопытством наблюдал за делегатами, которые прохаживались по залу или собирались группами, оживленно разговаривая и жестикулируя.

Феликс заметил, что делегаты группируются, как правило, по своим прежним фракциям: большевики с большевиками, меньшевики с меньшевиками. И та и другая фракции вышли на съезд со своими платформами, каждая яростно отстаивала свои взгляды на движущие силы революции, на тактику, по-своему оценивая обстановку.

Дзержинский уже знал, что среди делегатов съезда преобладают меньшевики. На 46 большевиков приходилось 62 меньшевика. Это неизбежно сказывалось и на принятых решениях: проходили предложенные меньшевиками. «Трудно ожидать, чтобы съезд в таких условиях выработал действительно четкую революционную линию, да и объединение будет, видно, чисто формальным, слишком велика пропасть…»

Его размышления прервал веселый голос:

— Здравствуйте, товарищ!

Перед Дзержинским стоял худощавый, крепко сбитый паренек лет двадцати двух — двадцати четырех. Вздернутый нос и пшеничный чуб надо лбом придавали лицу его задиристое выражение, но слегка прищуренные глаза доброжелательно улыбались.

— Говорят, вы из Польши, — продолжал он. — А я из Донбасса. Есть такой город Луганск, может, слышали?

— Ну как же, слышал. А я действительно из Польши. Меня зовут Юзеф Доманский, — представился Дзержинский. Паренек из Донбасса ему как-то сразу понравился, и лицо Феликса осветилось доброй улыбкой.

— А меня Володя. Владимир Антимеков, — отрекомендовался, в свою очередь, новый знакомый. — С чем же вы, товарищи поляки, пожаловали на наш съезд?

— Чтобы объединиться с российской социал-демократией.

— Ну, это известно из повестки дня. А вот с каких позиций будете объединяться? С большевистских или меньшевистских?

Это начинало походить на допрос. Дзержинский ответил сухо:

— Делегация социал-демократии Польши и Литвы ознакомлена со съездовскими документами и целиком поддерживает платформу большевиков.

— Вот это здорово. Это по-нашему, по-рабочему, — воскликнул Володя, и лицо его снова просияло.

— Прошу прощения, — перебил их беседу подошедший Варский, — пойдем, Юзеф, я представлю тебя Владимиру Ильичу.

Ленин сидел за столом президиума и что-то быстро писал в развернутом блокноте. Когда Варский и Дзержинский подошли, он встал и вышел из-за стола.

— Здравствуйте, здравствуйте, — говорил Ильич, протягивая руку Дзержинскому. — Очень рад с вами познакомиться, товарищ Юзеф!

Владимир Ильич часто председательствовал на заседаниях съезда, неоднократно выступал, и потому Дзержинский успел хорошо изучить его лицо, движения, жесты, манеру говорить. И сейчас Феликсу казалось, что знает он Ильича давно и что встретились они вовсе не впервые, а как добрые друзья после долгой разлуки.

— Ну как вам наш съезд? — спрашивал Владимир Ильич. — Меньшевики-то каковы. Мартынов договорился до открытого отрицания гегемонии пролетариата в революции! Что вы на это скажете? — Ленин слегка прищурился и немного отодвинулся, как бы для того, чтобы лучше видеть собеседника. Его поза, выражение лица — все говорило о живейшем интересе.