Пленница гарема - Уолч Джанет. Страница 29

Бесме пользовалась репутацией заслуживающей доверие хиромантки. Она протянула руку к Накшидиль.

— Дайте свою руку, пожалуйста, — сказала рабыня и медленно провела по линиям на ее изящной ладони. На устах Бесме появилась улыбка. — Вас ждет море счастья! — воскликнула она, но тут ее лицо вытянулось.

— Что такое? В чем дело? — спросила Накшидиль.

— Вы велели мне молчать о неприятных вещах.

Накшидиль отказалась от своих слов.

— Прошу тебя, продолжай, — сказала она.

— Я вижу, как в ваше море счастья врываются волны, неистовые волны…

— А что дальше?

Девушка рассматривала линии руки Накшидиль.

— Продолжай, — молила Накшидиль.

— Я не вижу. Нет, я не могу сказать, что будет дальше, — ответила хиромантка. — Я вижу перемену, но не знаю, к добру она или злу. Нам остается лишь ждать.

Накшидиль отняла руку.

— Больше не гадай мне, Бесме. Не желаю слышать эти глупости. Иди работать. В банях девочкам может понадобиться твоя помощь.

Хаммам давала девушкам благоприятную возможность передохнуть, но Накшидиль бани казались золотым бассейном, где полно скорпионов. Она понимала потребность султана в многочисленных женах и наложницах — свирепствовала ужасная смертность среди детей, а султану нужно было обзавестись множеством потомков, дабы среди них нашелся наследник трона — тем не менее ей причиняло боль то, что Селим завел двух кадин и в десять раз больше наложниц. Не радовали ее ни другие фаворитки — хотя многие из них считали друг друга сестрами, — ни слухи о том, что Селим иногда скрывается за тайной решеткой и подсматривает, как нагие девушки резвятся в бассейнах. Однажды ранней осенью она неожиданно столкнулась с Айшой, но и это не принесло ей утешения.

Оставшись в полном одиночестве, Накшидиль сидела в банях на краю мраморной скамейки, ожидая процедуру депиляции. Поблизости я заметил Айшу и хотел предупредить Накшидиль быть начеку, но, поскольку я шел помочь кому-то еще, Айша оказалась рядом с ней. Когда я вернулся, Накшидиль была в смятении и сказала, что чуть не сгорела. Я пытался успокоить ее и спросил, что произошло. Видно, рабыня нанесла пасту мышьяка ей на руки, ноги и интимные части тела, после чего забыла про нее.

— Такое иногда случается, — сказал я.

— Паста оставалась на моем теле ужасно долго, — продолжила Накшидиль. — Я чувствовала, как она проникает сквозь кожу.

— Что вы сделали?

— Я искала глазами, кого бы позвать на помощь, когда подошла Айша. Должно быть, она заметила мой тревожный взгляд и спросила, что случилось. Когда я рассказала ей, она тут же нашла рабыню и велела ей удалить пасту. Слава богу, рабыня успела как раз вовремя. Теперь я поняла, что осталась бы обезображенной на всю жизнь, если бы рабыня пришла хоть на минуту позже.

— А где была первая рабыня?

— Айша позвала ее к себе.

Я скорчил гримасу, и Накшидиль уставилась на меня.

— Ты ведь не хочешь сказать, что Айша умышленно отвлекла ее?

— Этого мы никогда не узнаем, — ответил я. — Но в одном нет сомнений — лучше держаться от нее подальше.

— Тюльпан, наверное, ты прав. На этот раз мне показалось, что она собирается помочь мне. Я всегда слишком поздно понимаю, что опять ошиблась.

Видя, как расстроена Накшидиль, к ней подошла другая девушка. Пока она шла, ее полотенце раскрылось, и я заметил татуировку, прямо над ее интимным местом. Я отошел, однако, зная, какой репутацией пользуется Зейнаб, держался в пределах слышимости.

— Моя дорогая, расскажи, что тебя так удручает, — заговорила Зейнаб, проводя пальцами по длинным светлым волосам Накшидиль. — Ничто не доставило бы мне такой радости, как стать твоей любящей подругой.

Накшидиль улыбнулась:

— Твоя дружба мне пришлась бы по душе. Но я тоскую по мужской любви.

Тут темнокожая девушка обняла ее.

— Я могу подарить тебе больше любви, чем любой мужчина, — ворковала она. Не успела Накшидиль вздохнуть и закрыть глаза, как Зейнаб начала ласкать ей одну грудь. Накшидиль вскочила и быстро отодвинулась. — Тебе страшно, хемширем [61]? — спросила Зейнаб и недобро рассмеялась.

Накшидиль, почувствовавшая отвращение, лишь сказала: — Не льсти себя надеждой, что сможешь называть меня сестрой.

— В тех, кто желают меня, нет отбоя, — фыркнула Зейнаб, откинула голову и спокойно ушла.

Воистину, она сказала правду. По коридорам ходили девушки, жизни которых были опустошены. Некоторые старались заполнить эту пустоту любой дружбой. Но женские ласки не могли заменить Накшидиль любовь Селима. Она лишь все больше печалилась и мрачнела.

Несколько дней спустя она снова пришла на урок музыки, и мы оба убедились, что роман между Пересту и учителем в самом разгаре. Она снова отозвала подругу в сторону.

— Что происходит между тобой и учителем музыки? — спросила Накшидиль.

— О Накшидиль, Садулла-ага сказал мне, что я единственная любовь в его жизни. Я так счастлива, что мне не хватает слов. Прошу тебя, порадуйся за меня, — умоляла Пересту. Она улыбнулась, и ямочки на ее щеках показались глубже, чем прежде.

Однако я понял всю глубину печали Накшидиль, когда увидел, что она с трудом сдерживает слезы.

Спустя мгновение в класс вошел дьявол в лице Айши, за ней тенью следовал Нарцисс.

— Как противно слышать этот европейский шум, — громко сказала Айша. Она обвела глазами помещение, будто запоминала лица еретичек. Вдруг она заметила Пересту, и ее взгляд остановился на девушке. — Так больше не может продолжаться, — выпалила Айша, обращаясь ко мне.

— Я нахожу эту музыку очень красивой, — ответил я.

— Я говорю не о музыке. Она просто скверна. Но я наслышана об этой Пересту и ее романе с учителем музыки.

— О, я думаю, что это всего лишь слухи, — пробормотал я, теперь уже по-настоящему беспокоясь за эту девушку.

— Такие истории не возникают из воздуха. В них всегда есть доля правды. Об этом следует донести главному чернокожему евнуху.

— Но ее ведь… ее убьют, — заикаясь, сказал я, — и его тоже.

— Они оба ведь знали, на что идут.

— Все же, — возражал я, — они ведь никому не причиняют вреда.

— Они вредят мне, — заявила она. Сказав это, Айша подошла к Пересту, указала на нее пальцем и сказала: — Отвратительное создание, ты тайком заигрываешь с мужчиной. Что ты себе позволяешь? — Тут она вцепилась Пересту в волосы.

Мы не успели опомниться, как уже Пересту тащила Айшу за волосы. Нарцисс пытался вступиться, но Садулла-ага остановил его. Обе женщины катались по полу, визжали, пинали друг друга и таскали за волосы. Накшидиль молила меня остановить их, но вмешаться означало бы то же самое, что войти в логово льва с куском сырого мяса в руке. Я никогда ничего подобного не видел в гареме. Но самое плохое было еще впереди.

Пересту хотела встать, но только она попыталась подняться, Айша потянула ее назад и укусила за лицо. Если бы меня не волновала Пересту, я бы сказал, что этот спектакль оказался лучше, чем борьба янычар, тела которых смазаны маслом. По правде говоря, было ужасно смотреть на этот взрыв ревности. Я знал, что Пересту грозят неприятности за то, что она напала на Айшу, даже если поступила так, защищая себя. Румынка лежала на полу и стонала от боли, по ее щеке струилась кровь. Накшидиль бросилась к ней, а Айша ушла и приказала мне тут же сообщить обо всем Билал-аге. У меня не было выбора. Эта женщина все же приходилась матерью принца Мустафы, наследника престола. Я умолял главного чернокожего евнуха сжалиться над Пересту и учителем музыки.

— Его тут же заключат в тюрьму, — ответил тот.

— А что будет с ней? — спросил я.

В ответ он закатил глаза. Следующим утром я узнал, что султан потребовал смерти Садулла-аги. Это была последняя новость, какая достигла моих ушей перед тем, как спустя два дня султан, устав от государственных дел, объявил о представлении накануне месяца Рамадана. Кукольный театр и концерт должны были внести хотя бы некоторое разнообразие в жизнь султана.