Пленница гарема - Уолч Джанет. Страница 40

— Мне почти пятнадцать лет, — ответил Махмуд. — Мне пора обзавестись женщиной. Я знаю, у Мустафы есть рабыни. Мне тоже нужна своя женщина.

— Я пришлю тебе одну из своих рабынь, — сказала Накшидиль, улыбаясь при мысли, что ее маленький мальчик становится мужчиной. — У меня только две рабыни, но скажи мне, которая из них тебе нравится, и она станет твоей.

Махмуд приглядывался к девушкам, пока те входили и выходили из комнаты. Перед уходом он указал на ту, которая ему понравилась.

— Махмуд, Хуррем станет твоей. Но, пожалуйста, будь осторожен. Ты ведь знаешь правила дворца. Она не должна забеременеть. А если это случится, то она умрет вместе с ребенком. И твоя жизнь окажется под угрозой.

Как только Махмуд ушел, я спросил, не опасно ли отправлять к нему пышную Хуррем.

— Она ведь совсем юная, — говорил я. — Почему бы не послать ему Бесме; она старше и уже миновала детородный возраст.

— Он пожелал именно эту девушку, — ответила Накшидиль. — Я поговорю с ней, и она должна обещать, что примет меры предосторожности.

Поскольку у Накшидиль почти не было шансов вернуться в качестве фаворитки Селима, развлечь его или поговорить с ним, время для нее текло черепашьим шагом.

Однако я был при деле. Поскольку империя находилась в состоянии войны с Францией и в Диван то приходили, то уходили посланники, главный переводчик позвал меня переводить иностранным высокопоставленным лицам, почти все из которых говорили по-французски. А главный чернокожий евнух отправил меня на базар Аврет провести осмотр девушек, которых выставят на пятничную продажу, и проверить, не найдутся ли среди них такие, которые отвечают требованиям дворца.

Каждый раз, приходя на рынок невольниц, я чувствовал, как к горлу подступает тошнота. Только что прибывшую стайку темнокожих девушек выставили на платформе на обозрение, и старики в испачканных тюрбанах грязными пальцами тискали их груди, позвякивая все время золотом в своих карманах. Я научился не выказывать своего отвращения, видя такое унижение, и сделал глубокий, вздох, твердя себе, как мне повезло, что я здесь представляю султана.

И действительно, мне оставили самых лучших девушек. Я вошел в один из закрытых салонов, устроился на удобном диване и взял чашку кофе, поданную мне на подносе. Произошел обмен обычными любезностями, и, когда я отдохнул и приготовился к осмотру, одну за другой ввели белых девушек. Большей частью они были крестьянками с огрубевшими руками и плохими зубами, и я даже не потрудился осмотреть их. Но время от времени я все же обращал на них внимание, заглядывал в рот, осматривал тела и улыбался. Поняв, что мне удалось обнаружить темноглазую красавицу с гладкой кожей, я начал торговаться и приобрел ее за выгодную цену.

К тому же я прислуживал Накшидиль, а также женам султана. Их теперь было шестеро, и они посылали меня то туда, то сюда: купить ткани у киры, когда та придет в Топкапу, приобрести безделушки на Большом базаре или мази на рынке пряностей. И всем им нужна была одна вещь — тайное зелье, которое поможет забеременеть. «Спроси, поможет ли это, — шептала одна, называя какое-то средство, о котором услышала. — Узнай, что у них есть, — просила другая, — должны же эти неверные чем-то пользоваться».

Я шел по узким дорожкам Большого базара, пробиваясь сквозь толпы нетерпеливых покупателей, и понимал, что найду здесь мало подходящего для дворца, хотя тысячи лавок торговали всем, включая доспехи, книги, ковры, шелка, тюрбаны и драгоценности. С годами я подружился с некоторыми торговцами Старого Бедестана [77], и стоило мне только войти под своды залов, где лежали самые лучшие товары, как меня встречали почтительными поклонами. Тот, кто делает закупки для гарема, считается важным человеком. Я останавливался то тут, то там, выпивал чашку кофе, прислушивался к сплетням и начинал торговаться за числившийся в моем списке товар.

После этого я направлялся к торговым рядам, прохаживался мимо тысяч ярких мешков, наполненных до краев пряностями и травами: гашишем, хной, гиацинтом, тмином, сандаловым деревом, корицей, льняными семенами, мятой, белым маком, опиумом, амброй, имбирем, мускатным орехом и тысячелистником. Снова вернувшись в излюбленные лавки, я пил кофе, обдумывал услышанные новости и, все еще помня мольбы девушки, покупал новейший эликсир. Но все тщетно: известий о наследниках султана не приходило.

Даже Накшидиль отправила меня на базар, но с совершенно другой просьбой.

— Я хорошо припрятала свои книги, но очень боюсь, как бы Мухаммед Раким не обнаружил их и не подверг меня наказанию, — сказала она. — Мне жаль с ними расставаться, но посмотри, что можно за них получить. Вырученные деньги совсем не помешают.

Спрос на французские книги упал. Все, что было связано с Францией, вызывало косые взгляды. Однако я делал, что мог, уламывая торговцев, будто те были юными девственницами, и потихоньку продал почти все ее книги. Осталась всего одна или две. Одним зимним днем я вернулся с базара и зашел к Накшидиль.

— По ту сторону реки, в Пере, царит большое оживление, — сообщил я.

— С чем это связано? — спросила она.

— Видите ли, для нас пока все еще идет тысяча двести четырнадцатый год. Однако для неверных старый век истек и начался новый.

— Боже мой, — сказала она. — Неужели уже наступил тысяча восьмисотый год? Тюльпан, это означает, что я здесь провела уже двенадцать лет.

— А я здесь уже двадцать пять.

В декабре того года, спустя двенадцать месяцев после того, как Накшидиль отправила Хуррем к Махмуду, эта девушка вдруг неожиданно вернулась. Она пришла ближе к вечеру, неся под рукой толстую бочу.

— Пожалуйста, пожалуйста, — прошептала она сразу, как закрылась дверь.

— Что случилось? — нетерпеливо спросила Накшидиль.

Пухленькая Хуррем положила сверток на диван и осторожно развернула его содержимое. В нескольких слоях кашемира был завернут только что родившийся ребенок. Во рту у него был кляп из куска ткани, не позволявший кричать.

— Боже мой, Хуррем, ты с ума сошла? — воскликнула Накшидиль.

— Ах, моя госпожа, я так волнуюсь, — пропищала Хуррем. — Когда я обнаружила, что со мной произошло, я так заволновалась, что захотела всем рассказать об этом.

— Надеюсь, ты об этом никому не сказала, — сказал я.

— Кто-нибудь обратил внимание на твой живот? — спросила Накшидиль.

Я взглянул на пышное тело девушки и уже знал, каков будет ответ.

— Это было нетрудно, — честно призналась она. — Я не очень худая, а много слоев одежды позволили мне скрыть живот.

— И когда ты родила? — начала выяснять Накшидиль.

— Сегодня, рано утром.

— Кто-нибудь знает об этом? — спросил я.

— Вряд ли. Я изо всех сил старалась, чтобы все прошло тихо. Он… он заплакал раз или два до того, как я дала ему грудь.

— Если кто-то заметит ребенка, его задушат, — сказал я. — Тебе придется отказаться от него.

Девушка была так взволнована, что не слушала.

— Только представьте, дочь султана! — произнесла она.

— Он еще не султан и никогда не станет им, если это обнаружится, — сказала Накшидиль. — Махмуда за это могут убить. И тебя тоже.

Хуррем пыталась возразить, но Накшидиль не захотела ее выслушать. Она была права. Риск был слишком велик. Она дала мне знак пройти к ней в спальню. Накшидиль вся напряглась, она стояла опустив плечи и плотно прижав скрещенные руки к груди.

— Тюльпан, что нам делать? — простонала она. — Мы не можем оставить этого ребенка здесь.

— Я думаю, — ответил я, — и, похоже, уже нашел решение. Завтра сюда придет кира Эстер. Хуррем проведет ночь здесь и накормит ребенка, а потом я заверну ребенка в бочу. Дай бог, чтобы он не издал ни звука. Я передам новорожденную Эстер. Она пристроит ее в какую-нибудь семью.

— Ах, Тюльпан, ты всегда найдешь самый лучший выход, — сказала Накшидиль и поцеловала мне руку. — А что будет с этой девушкой? Если она кому-нибудь расскажет об этом, нам всем конец. О лучшем поводе устранить Махмуда Мустафа и мечтать не может. Он расскажет все имамам, а те вызовут палача.