Пленница гарема - Уолч Джанет. Страница 49

Затем вошли высокопоставленные лица — улемы, везиры и другие важные чиновники — каждый из них почтительно кланялся султану, касаясь земли правой рукой, затем поднимал голову и касался рукой сердца и лба. После этого он получал кусочек вышитой льняной ткани, которая коснулась накидки, и, после того как приложил ее к своей голове, отступал назад и присоединялся к остальным.

Мы стояли много часов, пока люди вериницей проходили мимо накидки, и, хотя я старался сосредоточиться на чем-то, пение из глубины помещения путало мои мысли. Я думал об этой Священной мантии, улемах, их возможном сговоре с Айшой и янычарами. Что затевала Айша — эта мысль не давала мне покоя. Я почти ничего не слышал о ней с тех пор, как ее отправили в Старый дворец. Неужели она соблюдает свое обещание хранить верность султану? Или она все еще плетет заговоры за нашими спинами?

Мимо мантии прошел последний мужчина, и теперь одна за другой начали входить женщины. Они целовали одеяния султана и кусок вышитой льняной ткани, соприкоснувшейся со Священной мантией, клали ее себе на голову и отступали, занимая почтительную позу со скрещенными на груди руками. Затем вошла валиде-султана, нежно поцеловала руку повелителя, затем символический кусок накидки, осторожно положила его на голову, повернулась и повела женщин к выходу. Наконец султан снова завернул накидку в бочи, положил все в золотую коробку и вернул ее под серебряный балдахин.

Когда наша процессия стала возвращаться в гарем, я долго смотрел на фалангу янычар, охранявших Священные реликвии. Меня поразила мысль, что физическая близость этих солдат к вещам пророка символизирует их союз с улемами. Вдруг я вспомнил молитву, произнесенную Накшидиль на латинском языке: «Да будет султан избавлен от гнева янычар, от соперничающих везиров и злобных улемов». Я вздохнул, почувствовав облегчение оттого, что в мой первый официальный священный день все прошло гладко.

22

Бух! Бух! Бух! Три раза выстрелили пушки дворца Топкапы, возвещая о рождении младенца. Конечно, мы все рассчитывали на семь залпов, но оставалось лишь надеяться, что рождение мальчика ждет нас впереди. Бух! Бух! Бух! В тот день выстрелы раздались еще пять раз. Можете вообразить нашу радость, ведь уже прошло девятнадцать лет, как у султанов не рождались дети.

Суматоха началась во вторник, спустя девять месяцев после того дня, как Фатиму отослали к Махмуду. Как только она сказала, что у нее начались боли и по ее ногам потекли струйки, я позвал повивальную бабку, и, когда она явилась к Фатиме, та сообщила, что боли настоящие и нам следует доставить сюда кресло роженицы. Фатима устроилась своим округлым телом на кресле с вырезом спереди, спинкой с высокими спицами и подлокотниками, соответствовавшими ее габаритам.

Почти тут же пришла валиде-султана в сопровождении нескольких женщин из гарема. Следом за ними шел дворцовый карлик, готовясь позабавить всех, и музыканты, собираясь продемонстрировать свое искусство. Накшидиль настояла на том, чтобы они наравне с турецкими мелодиями сыграли Генделя [91] и Баха, что поможет будущему ребенку приобщиться к двум культурам.

Сначала боли у Фатимы были недолгими и случались с большими промежутками, и, пока она восседала на своем жестком кресле, женщины, скрестив ноги, расположились на полу, диванах и пытались успокоить ее забавными историями. Фатима смеялась, когда те подражали девочкам гарема или дразнили друг друга, а когда начинались родовые схватки, она поднимала руку, прося их умолкнуть. Спустя некоторое время боли усилились, и каждый раз, когда у Фатимы начинались судороги, я видел по выражению лица Накшидиль, что та переживает за нее. Когда схватки стали продолжительнее и следовали одна за другой, одна из женщин вымыла Фатиме лицо тканью, смоченной в розовой воде, а другая помассировала ей спину и все уговаривали ее сильнее тужиться.

Наконец повивальная бабка опустила взор и заявила, что видит головку младенца. Фатима пронзительно завопила и стала тужиться изо всех сил. Мы все произнесли: «Аллах велик!» Фатима снова пронзительно закричала. Затем раздался еще один крик, Фатима напряглась, и, о чудо из чудес, появился драгоценный младенец. Все тут же произнесли фразу «Во имя Аллаха милостивого, милосердного» и слова, с которых начинается любая молитва: «Свидетельствую, что не буду поклоняться иному божеству, кроме Аллаха». После этого повивальная бабка вымыла младенца и отрезала пуповину. «Да будет у нее красивый голос!» — произнесла она и окропила малышку семенами сладкого укропа.

Накшидиль отвела Фатиму вместе с несколькими женщинами в свои покои, а другие остались с повивальной бабкой, чтобы запеленать ребенка. Так быстро, как это было возможно, мы завернули младенца в позолоченную парчу и обвязали по середине шелковым поясом. Пока крики малышки щекотали нам слух, мы подняли ее сморщенную головку и покрыли позолоченной шапочкой, в которой были зашиты золотые монеты, зубчики чеснока и голубые стеклянные бусинки. Также мы прикрепили кисточку из бриллиантов и на всякий случай, дабы отвадить дурной глаз, добавили золотой ткани с вышитыми несколькими строчками из Корана.

Когда малышку укутали и ее лицо покрывал зеленый шифон, мы вложили ее в руки эбэ. Мы тронулись с места в сопровождении музыкантов, и я повел эту маленькую процессию к покоям Накшидиль, чтобы вернуть Фатиме очаровательное дитя. Милая Фатима лежала на своем перламутровом диване, вытянувшись на стеганых одеялах из красного атласа, который был усыпан изумрудами и жемчугами. Она вовсю улыбалась. Но никто так не радовался, как валиде-султана.

— Я бабушка, — шепнула она мне на ухо. — Только представь: я стала бабушкой! Посмотри на этого очаровательного ребенка. — Она умолкла, и я заметил, как изменилось выражение ее лица. — Где Махмуд? Это его ребенок.

— Не сомневаюсь, что он придет в комнату для приемов, — ответил я.

Накшидиль печально покачала головой:

— Если бы родился мальчик, он бы пришел сегодня.

— Наоборот, хорошо, что родилась девочка, — сказал я. — Она воспользуется всеми привилегиями ребенка султана — большим пожизненным жалованьем, красивыми дворцами, множеством рабов и не будет подвержена опасностям, которые грозят принцу. Никто не будет пытаться убить ее, чтобы заполучить трон, или отнимать жизнь у ее матери.

— Это правда, — согласилась Накшидиль. — Дочь султана обладает определенной свободой и не испытывает никаких страхов. Она даже сама выбирает себе мужа.

На следующий день, когда загрохотали пушки, в гости явилась целая толпа женщин. Им не терпелось поздравить Фатиму и валиде-султана. Принцессы, жены везиров, улемов, дворцовых чиновников и другие женщины, чьи мужья занимали важные посты, пришли засвидетельствовать свое почтение. Вереница гостей тянулась вдоль коридоров, лестниц и двора. Можно представить, как потрясен я был в конце дня, когда увидел принцессу Бейхан и еще одну гостью со спины.

— Этого не может быть, — шепотом сказал я Накшидиль.

— Чего не может быть? — спросила она.

— Это невозможно.

— Что невозможно? Прошу тебя, Тюльпан, говори понятнее.

— Сколько жен знатных лиц с рыжими волосами мы знаем?

— Я не могу припомнить ни одной.

— Вот и я подумал то же самое.

— Тогда почему ты спрашиваешь?

— Потому что впереди очереди стоит рыжеволосая женщина.

— Наверное, это жена какого-то иностранного посланника.

— Или жена покойного султана.

— Право, Тюльпан, ты сводишь меня с ума. Что ты хочешь этим сказать?

— Какую рыжеволосую женщину мы оба знаем?

Накшидиль на мгновение задумалась.

— Эта ведь Айша, — вдруг сказала она, и, будто собственные слова поразили ее, громко спросила: — Что она здесь делает?

— Не знаю.

— Тогда, — заговорила она, понизив голос, — узнай это.

Я подал принцессе Бейхан знак, что хочу поговорить с ней, и тут же передал Накшидиль то, что мне удалось узнать.