Клоака - Доктороу Эдгар Лоуренс. Страница 19

А у Сары Пембертон это вселенское терпение сквозило в каждом слове, в каждом жесте. Она терпела все и всю жизнь: терпела мужа — чудовище и вора… терпела отсутствие пасынка… терпела свое теперешнее непонятное, двусмысленное положение, о котором я был пусть немного, но осведомлен. В этом доме старой вдовы царила необычайная духота. Я не мог понять, что может заставить человека, владеющего поместьем за городом, коротать лето в духоте Манхэттена. Но оказалось, что Сара Пембертон — нищая. Согласно обязательству, которое подписал ее муж и смысла которого она не понимала, жена и наследник лишались права на Рейвенвуд и должны были поселиться у сестры Пембертона. В тайниках этой семьи таилось немало загадочных для меня головоломок.

— Так вы действительно не хотите чаю, мистер Макилвейн? Прислуга ворчит, но подчиняется.

Глава одиннадцатая

После разговора с Сарой Пембертон я не мог заснуть всю ночь. Признаюсь вам, что, по зрелом размышлении, я нашел весьма привлекательной ее способность воздерживаться от окончательных суждений. Я хочу сказать, что это была та душевная уступчивость, которая делала женщину столь желанной для любого мужчины — мужчины, которому необходимо, чтобы его принимали таким, каков он есть, со всеми вспышками его темперамента и характером. А ведь я еще не сказал ни слова о мальчике. Я не мог даже предположить, что он, строгий, задумчивый, исполненный бесконечного терпения и прижавший к груди книгу, затронет во мне самые чувствительные струны. Неужели старому холостяку достаточно увидеть мальчика с книгой, чтобы потерять способность к критическому восприятию?

Состояние Огастаса исчислялось миллионами. Как же могло случиться то, что случилось? Я спросил об этом Сару Пембертон. Как вообще такое стало возможным?

— Я почти каждый день разговариваю с его адвокатами и задаю каждому из них такой же вопрос. Можно сказать, что я посвящаю этому все свое время. Мой муж был очень скрытным человеком. Для различных дел он нанимал разных адвокатов, таким образом, каждый из них имел представление только о части его дел. Согласно завещанию я и Ноа являемся единственными наследниками его состояния. Это не подлежит никакому сомнению и не оспаривалось никем. Почему вдруг такое случилось с нашим законным правом, мы не знаем. Думаю, что нам все-таки удастся отстоять хотя бы его часть. Как только это произойдет, мы немедленно уедем отсюда. Вы видите, мы живем на верхнем этаже и вынуждены передвигаться на цыпочках, чтобы, не дай Бог, не шуметь.

Сара считала, что произошла какая-то досадная ошибка. Иначе объяснить происшедшее она была не в силах.

Некоторое время спустя мне представилась возможность посетить Рейвенвуд. Большой каменный, крытый гонтом дом стоял на вершине скалы на западном берегу Гудзона. Стены, украшенные многочисленными лоджиями и эркерами, веранда, огибающая строение и окруженная рядом сдвоенных колонн. Окна всех жилых помещений выходили на реку. Дом производил впечатление неуклюже развалившегося на земле огромного животного. Остроконечную кровлю венчал бельведер. Здание было, несомненно, задумано в викторианском стиле, но выполнено с большой примесью моды времен королевы Анны. Около основного здания располагалось несколько строений вспомогательных служб. Площадь участка земли составляла тысячу акров. Господствующий над рекой и окружающей местностью дом имел весьма вызывающий вид — обычное следствие сочетания больших денег и полного отсутствия вкуса.

Глядя на Рейвенвуд, я представлял себе, как там рос Ноа. Мог ли он играть с ребятишками из соседнего городка? Позволялось ли ему водиться с детьми прислуги? Мальчику приходилось компенсировать свое одиночество играми на тропинках близлежащего леса и в огромных залах и комнатах дома, где он мог, прячась в углах, следить за домашними. Лужайка перед домом к тому времени заросла буйной травой. Когда-то там была дорожка, полого спускавшаяся к скале. В конце дорожки в камне образовалась расселина, через которую становилось видно огромное небо. Переведя взор вниз, можно было разглядеть такие же скалы на восточном берегу Гудзона.

Этот дом был настоящим апофеозом работорговли. Пембертон выстроил его как прижизненный монумент самому себе. Красивая жена и сын служили удачным дополнением памятнику.

В нескольких милях от Рейвенвуда находилась деревушка, через которую проходила железная дорога. Но по реке курсировал пароходик, он приставал к берегу, когда на вершине лестницы, ведущей со скалы к реке, вывешивали флаг. Я совершенно явственно представил себе, как мать и сын покидали этот дом. Вот они открывают тяжелые дубовые двери с овальными стеклами в филенках, спускаются по широким ступеням подъезда и пересекают посыпанную гравием дорогу, по которой к дому обычно подъезжают кареты. Впереди идут мужчины с притороченными к их спинам сундуками и чемоданами, набитыми домашним скарбом. Эти носильщики идут по высокой мокрой траве, как проводники-аборигены из приключенческих рассказов для детей. Я последовал за ними в своем воображении. Лужайка обрывалась внезапно. Впереди отвесная пропасть и маленькая узкая тропка, ведущая вниз. Ощущение было такое, словно ты находишься в небе. Иллюзия поддерживалась видом чаек, снующих под ногами над поверхностью реки.

Тропка вела к верхней площадке лестницы, спускающейся к воде. Что касается Сары, то она оставляла Рейвенвуд, наученная горьким опытом любви Огастаса Пембертона. Что же касается Ноа, то он был потрясен видом парохода, не понимая, что покидает единственный в своей жизни родной дом.

Катастрофическая потеря дома обрушилась на них внезапно, без предупреждения. На осмысление драмы матери и сыну было отпущено всего несколько мгновений, но, кто знает, может, это и к лучшему… И я вновь дал волю своему воображению. Вот они осторожно спускаются по ступенькам крутой лестницы к пристани. Ноа первым вступает на борт и находит два места на верхней палубе, продуваемой всеми ветрами. Сара завязывает под подбородком ленточки шляпы, пассажиры внимательно разглядывают вновь прибывших, а Ноа становится рядом с матерью, положив ей на плечо свою руку.

Капитан коснулся пальцами полей шляпы, концы отданы, и пароходик медленно отваливает от пристани, беря курс на Манхэттен.

Мне приходилось плавать вниз по реке на колесных пароходах, ходивших в то время от Пафкипси до Медвежьей горы. Ветер и течение добавляли кораблям скорости, и Саре Пембертон, скорее всего, казалось, что они не плывут, а летят навстречу своей судьбе. Приблизительно через час мать и сын уже увидели небо над городом, затянутое дымом бесчисленных заводских труб. На западе виднелся порт с массой корабельных мачт, устремленных в небо. Казалось, что это иглы, намертво пришившие небо к земле. Но вот судно приблизилось к северному берегу острова, и взору Сары Пембертон открылся гигантский сияющий и гремящий мир. Это совершенно небывалое ощущение. Вам начинает казаться, что ваше суденышко превращается в ничтожную песчинку. Вокруг вас беспрестанно движутся огромные паромы, сама вода начинает бурлить и клокотать, как… Нью-Йорк. Вы продвигаетесь мимо леса гигантских мачт, слышите пронзительные крики портовых грузчиков, огибаете батарею старинных береговых орудий, горизонт кажется вам скоплением парусов и труб, горделивых клиперов и кораблей береговой охраны. Временами рядом с вами, заслоняя небо, вырастает железный борт лихтера, о который с гулом бьются морские волны.

Вот так миссис Пембертон и ее сын приплыли в наш город. В моих бессонных грезах мне привиделось, как Ноа окунается в водоворот той жизни, где дети лишены имен. Мне кажется, что современная цивилизация демонстрирует нам полную неспособность общества сохранить имена всех своих детей. Вас это не потрясает? В племенах дикарей и в деревнях современных пастухов каждый ребенок имеет свое имя. Но в нашем великом промышленном городе дети лишены этой роскоши. Даже в наших газетах, из которых мы черпаем знания о самих себе, дети единственные, кто остается безымянными.