Реквием (СИ) - Единак Евгений Николаевич. Страница 22

Лето наступало без перехода, сразу, с утра, но не первого июня, по календарю, а 24 мая, когда уже не надо было идти в школу. Первый день каникул начинался совсем по другому, чем в предыдущие дни. Солнце сразу становилось другим и светило оно по другому. Позже я открыл для себя секрет этого феномена. Когда я ходил в школу, то по утрам до школы солнце еще пряталось за домами противоположной стороны улицы. Поэтому утро было привычно обыкновенным.

В дни летних каникул я просыпался позже. Солнце уже поднималось и ярко светило ослепительными бликами сквозь не погустевшую еще листву ореховых деревьев во дворе Гусаковых. Утренний воздух был удивительно прозрачным. При дыхании он приобретал плотность, казалось, вливался в легкие живительной тугой прохладой.

Отрешенность, беззаботность и ощущение бесконечной воли длилось недолго. Мой душевный покой нарушался визгом голодных поросят, учуявших, что кто-то появился во дворе. Сквозь поросячий визг прорывался многоголосый писк цыплят. Перегнувшись через загородку выгула, я выливал в деревянное корытце запаренную утром мамой крупяную похлебку. Поросята мгновенно умолкали и принимались дружно чавкать, похрюкивая и толкая друг друга головами.

Мешанку цыплятам приходилось готовить самому. В широкую мисочку насыпал кукурузную крупу, наливал воду, добавлял оставленную мамой простоквашу, резал приготовленные на дощечке перья лука и укроп. Замешивал. Осторожно приподняв край круглой пирамидки, сплетенной дедом Михасем из прутьев вербы, чтобы не выпустить наружу цыплят, быстро просовывал в щель мисочку и тут же выдергивал руку. Из года в год, защищая цыплят, наседки оставляли на правой руке не одну ссадину. Клевали и царапали они довольно больно.

После второго класса родители уже доверяли мне ключи от замка на входной двери. А до этого, уходя в поле, они закрывали меня спящим в доме на висячий замок. Из дома я выбирался через окно, открыв створку. В дошкольном возрасте я прикрывал окно длинной палкой. А сейчас, спустившись на землю, я, приподняв пальцем шпингалет, медленно закрывал окно. Полукруглый конец шпингалета, скользя по гладкой деревянной раме, падал, наконец, в свое выдолбленное гнездо, перекрывая мне, таким образом, возможность возвращения в дом до прихода родителей.

Обед мама оставляла в относительно чистой половине сарая на столике рядом с весами. После третьего класса в пятьдесят шестом году отец вырыл и забетонировал подвал, построив над ним времянку с летней кухней и баней. С тех пор еда ждала меня уже в летней кухоньке.

Наше дневное меню не отличалось большим разнообразием. Оставляли вчерашний борщ, пшенную кашу, приправленную зажаренным луком, с шкварками, либо с молоком, вареный картофель, мамалыгу, вареники, летом — салаты. Дежурной всегда была полная кружка молока. Во второй половине лета в обеденное меню могли входить коржи с маком на молоке, арбузы, дыни.

В одиночку обедали только ребята, у которых дома были бабушки. Поскольку моя бабушка Явдоха жила относительно далеко, а бабушка София, вернувшаяся из Сибири, жила у тетки Павлины, второй старшей сестры отца, еще дальше, то я в летние дни был предоставлен сам себе. Наша стая насчитывала более дюжины ребят, живущих в центре села. Середина — так называли нашу группу, в отличие от «долишных» и «горишных».

Обед мы могли начинать в десять часов утра и растягивали его часто далеко пополудни. Обедать начинали в том дворе, где нас заставали игры, выедая все до дна, пользуясь одной ложкой, а то и без нее. Затем переходили на другой двор и так далее. Но на десерт, мы тогда не знали этого слова, оставляли двор Гориных, где жил самый младший член нашей команды — Виталик. Его отец многие десятилетия работал бригадиром в колхозе, был, как называли в селе — одним из штатных.

Виталик рос очень худеньким, болезненным, его всегда преследовали неприятности, малые и большие. То его заклюет наш драчливый белый петух, оставив на лбу и носу отметины на всю жизнь, то по невнимательности близкого родственника ударит до потери сознания по переносице вращающаяся ручка колодезного ворота. А однажды он чуть не задохнулся в полужидкой грязи в канаве возле своих ворот, куда его столкнул ближайший сосед Женя Суслов.

Для укрепления здоровья мама ежедневно варила Виталику «каву» — какао с молоком и сахаром, благо вечером постоянно обнаруживала кастрюлю пустой. Наивно полагая, что сынок с аппетитом выпивает всю каву, мама готовила ее постоянно. Влетев всей стаей во двор Гориных, мы устремлялись к дворовой плите под навесом, где нас ждала заветная кастрюля. Наливая каву в одну на всех чашечку, мы бдительно следили, чтобы кто-нибудь не выпил на глоток больше. При этом всех, да и самого Виталика, меньше всего заботило то, сколько выпил он сам.

По соседству с Гориными жили Кордибановские: тетя Раина, с сыном Адольфом, ровесником моего брата. Тетя Раина была дочерью старого Марка Ткачука, имя которого носит мост напротив его двора. На широком, заросшем одуванчиками, уклоне от дома до ворот было множество нор пауков-тарантулов. Шарик смолы, закрепленный на узелке прочной нитки был почти у каждого в кармане. Присев на корточки, мы опускали и поднимали смоляной шарик в норке.

После нескольких неудачных попыток, разозленный паук прочно стискивал коготками челюстей край шарика, прочно увязая в липкой смоле. Вытащенный на свет божий, паук разжимал, наконец, челюсти и вставал на дыбы в оборонительной позе. Если удавалось схватить за спинку двумя пальцами, а если нет, то палочками, паук водружался в круглую жестяную коробочку из-под сапожной ваксы.

Стыдно признаться, но из песни слова не выкинешь. Мы разводили маленький костер из листов бумаги и прямо в закрытых коробочках жарили пауков. Услышав хлопок с последующим шипением, мы констатировали готовность паука.

Уже не помню, чья была идея, но жаренным пауком мы угощали того же Виталика. Вероятно, в знак признательности за каву. Это событие было вытеснено из моей памяти, но через много лет напомнил об этом, уже будучи моим непосредственным начальником, тоже ставший врачом, все тот же Виталий Васильевич Горин.

Делая небольшое отступление, связанное с поджариванием пауков, должен сказать, что с раннего возраста у меня была почти патологическая тяга к огню. А может просто не была развита охранительная реакция, включающае страх к огню, несмотря на то, что воспитательные воздействия со стороны родителей проводились адекватно и регулярно.

В пятилетнем возрасте родители оставили меня на воскресенье у тетки Марии, уехав к каким-то родственникам на свадьбу. Возле плиты на полочке лежали спички, которыми я игрался. Чиркнув по коробку, я зажег спичку. Вероятно, сам опешив, я быстро сунул шипящую спичку в коробок, из которого тут же вырвался факел пламени. В результате мне сильно обожгло брови, ресницы и часть волос на передней части головы, а у тетки, и без того страдающей высоким кровяным давлением, по ее словам, до вечера больно бухало в затылке.

А в шестилетнем возрасте едва не случилась непоправимая трагедия, которая могла могла охватить все село. В один из знойных засушливых дней, когда весь колхоз вышел на уборку хлеба, я, будучи старшим в компании нескольких детей, нашел дохлого кота.

Мы решили его зашмалить, как взрослые шмалят зарезанную свинью. В конце нашего двора стояла большая скирда только привезенной соломы. Под ней мы и решили ошмалить «свинью». Обложив кота соломой, я собирался чиркнуть спичкой. Соседка тетя Маша Ставнич случайно увидела нашу возню и поспешила посмотреть. В результате, без преувеличения, село было спасено.

Сейчас пишу об этом тяжело, не без содрогания. Только счастливая, редкая случайность застала соседку в нужном месте в нужное время.

Тогда я стал более осторожным и осмотрительным в манипуляциях с огнем, но страха так и не было. Настоящий, леденящий душу, лишающий воли, страх перед огненной стихией, пришел ко мне через шестьдесят лет, когда бушующий огонь с клубами черного дыма за короткое время сожрал собственность одних из самых близких мне людей. Дважды. Спасибо, что без жертв.