Реквием (СИ) - Единак Евгений Николаевич. Страница 51

Только оказавшись на берегу, чувствовал, насколько прохладная была в ставу вода. Все начинали дрожать сначала мелкой, переходящей в крупную, дрожью. Подбородок начинал дрожать так, что при разговоре часто лязгали друг о друга зубы. Многие начинали говорить, заикаясь. У всех, накупавшихся вволю, почему-то появлялось, чернеющее грязью, пятнышко под нижней губой.

Мы ложились в центре большого круга, где трава была тщательно вытоптана, а почва измельчена в толстый слой серой пыли босыми ногами волейболистов. Волейбол неизменно сопровождал подростков и молодежь от школьной спортплощадки за сельским клубом и танцевальной площадки на бульваре, до Куболты и ставов. Пыль прогревалась гораздо быстрее, температура ее была гораздо выше, нежели травы, которая даже в знойные летние дни оставалась прохладной.

Наиболее сообразительные, выйдя из воды, выкатывали мокрое тело в пыли, а затем растягивались под щедрым летним солнцем. Образовавшаяся тонкая корка грязи активнее впитывала в себя тепловые лучи. Мы лежали, отогреваясь, и чувствовали, как живительное тепло распространяется по всему телу. Затем создавалось впечатление, что тепло плывет в такт дыханию по животу и груди теплыми одуряющими волнами. Затем накатывала дремотная истома.

Я лежал с закрытыми глазами и чувствовал, как теряется ощущение реальности. В ритм дыханию возникает чувство плавного покачивания вместе с землей. Звуки детских голосов, плеск воды под ладонями купающихся, ритмичный перестук дизельного насоса, подающего воду на огород звучали глуше, отдалялись и воспринимались как сигналы из совершенно другого мира.

Наступал момент, когда все тело прогревалось настолько, что помимо воли диафрагма сокращалась, на миг прерывая дыхание. Это был сигнал подниматься. У перегревшихся возникало неприятное чувство тошноты, которая часто заканчивалась головной болью.

Разбег. Прыжок. Вода внезапно обжигающе обволакивает все тело сразу. Еще не вынырнув, кажется, что воду можно не только пить, ею можно, широко открыв рот, еще и дышать. Преодолев соблазн, выныриваю и ложусь на спину. Над озером небо кажется насыщенно голубым, почти синим. В нескольких метрах проносятся, не замечаемые раньше ласточки, ловящие на ходу насекомых у самой воды. Глаза невольно смотрят на запад.

Из-за горизонта выползает синяя, местами почти черная туча. Переваливаясь клубами, очерченными белой каймой, туча растет, занимая уже четверть небосклона. А над ставом еще жаркое белое солнце. Пора выходить. Отмыв остатки, превратившейся в тонкий слой жидкой грязи, пыли, прополоскав несколько раз стриженную голову, неохотно покидаю воду. Надо спешить домой. Если будет ливень, то пасущие по очереди, пригонят коров раньше. А дома никого. Может влететь от родителей.

Едва высыхали дороги после дождя, нас снова, как говорили взрослые, несло на ставы. Похолодевшая за день-два ненастья вода заставляла двигаться резвее. Начинались догонялки в воде, заплывы на скорость. Из поколения в поколение на ставу устраивались игры в войну, где снарядами был, захваченный со дна, кашеобразный ил. Играли, становясь в круг, либо разделившись на команды.

Захваченный в коротком нырке ил, швыряли в голову противника. Важно было нырнуть, захватить пригоршню ила погуще, вынырнуть, отвернувшись, чтобы тебя не подкараулили при появлении из воды и, уловив момент, коварно швырнуть грязь в только показавшуюся из-под воды голову противника.

Попадали в ухо, чаще в глаза. Пораженный в глаз, покидал поле боя, подняв руку. Это означало, что раненого не бьют. Нарушившего кодекс чести били грязью всем скопом. И противники и «однополчане». Раненый промывал глаз, опуская и поднимая голову на «чистой» воде. В более серьезных случаях на помощь бросались все. К счастью, я не помню случая, чтобы в результате резкого удара илом лопнула барабанная перепонка или был поврежден глаз. В последующем, работая в ЛОР-глазном отделении, видел и то, и другое.

Установилась прочная многолетняя традиция: каждое лето углублять гуркало (омут, водоворот, водопад — укр.) — яму в толстом слое ила в метрах двадцати от берега. Орудиями производства служили только наши руки. Нырнув на самое дно гуркала, пригоршней захватывали побольше ила и проплыв под водой, вываливали его в двух-трех метрах от ямы. После выныривания — небольшой отдых и снова все повторялось сначала. После боев и углубления гуркала вода надолго оставалась мутной, казалось, густела.

В большом ставу несколько десятилетий дрейфовал «дуб». Так мы называли толстенное, потемневшее от времени и постоянного пребывания в воде бревно. По центру его был глубокий седловидный прогиб. Сам «дуб» был, скорее всего, стволом старой, возможно, вековой ивы. По словам деда Михася, «дуб» плавал в ставу ещё до войны. Его медленно носило ветром по всему озеру и прибивало к берегу в самых неожиданных местах. Зимой наш «дуб» прочно вмерзал в лёд.

С наступлением купального сезона «дуб» подволакивали к южному берегу, к месту нашего постоянного купания. Так и колыхался он на волнах, прибитый к берегу, в одиночестве, пока его не седлал кто-либо из ребятни. Тут же, как по сигналу, к «дубу» устремлялась стайка мальчишек, стремясь устроиться в седловине бревна, как на лошади. Вместе легче грести ладонями. Двух-трёх всадников «дуб» выдерживал, заметно погружаясь в воду. Но как только еще кто-либо пытался оседлать водяного коня, бревно начинало медленно, а потом с ускорением поворачиваться вокруг своей оси. Мы мгновенно покидали плавсредство, остерегаясь ударов, появляющихся из-под воды, толстых, неровно спиленных, чёрных ветвей. Перевернувшись, «дуб» снова принимал исходное положение и, мерно покачиваясь, ждал новых седоков.

По воскресеньям берега большого става становились особенно многолюдными. Часто приходили ребята и молодежь постарше из Плоп. Приходили, как правило, с волейбольным мячом и аккордеоном. Стихийно образовывались смешанные команды. В волейбол играли, используя вместо сетки туго натянутую между деревьями веревку.

После купания под аккордеон пели песни. Особо чистым тенором выделялся голос Митики, закончившего медицинский техникум одновременно с братом Алексеем. Сейчас это уже был Дмитрий Андреевич Руссу, уважаемый всеми фельдшер Дондюшанской амбулатории при сахарном заводе.

Сейчас встречи молодежи венчаются чаще всего застольями с алкоголем, подчас драками. Тогда я не помню случая, чтобы кто-то принес с собой на став спиртное. Расходились одновременно. Каждая группа шагала в свое село под общую песню. Пели общим хором, пока были слышны звуки аккордеона.

Накупавшись, я любил в одиночестве обследовать территорию Одаи. Пляж, если так можно было назвать участок величиной с волейбольную площадку, переходил в малинник, заложенный, по словам деда, много десятилетий назад еще паном Соломкой. Несмотря на одичалость зарослей малинника, каждое лето мы вволю лакомились крупными ароматными ягодами.

Женщины из огородной бригады почти ежедневно в июле собирали ягоды для колхозного ларька. Мы поглощали малину рядом с убиравшими ее женщинами. Не было случая, чтобы ребятне запрещали заходить в малинник. Условием было одно. Не сходить с протоптанных дорожек и не ломать побеги.

За малинником длинной полосой располагалась колхозная пасека. Дальше росла группа огромных ореховых деревьев. Деревья были настолько старыми, что гниль сердцевины образовывала дупло. В дуплах устраивали гнезда различные птицы. Однажды, засунув руку в глубокое дупло, я схватил что-то мягкое и теплое и тут же почувствовал сильную боль на кончике среднего пальца.

Невзирая на боль, я вытащил из дупла летучую мышь. Она была так удивительно хороша, что я положил ее в нагрудный карман рубашки, застегнул клапан и принес домой. Дома я поместил ее в небольшую картонную коробочку, предварительно насыпав туда пшеницы и семечек, наивно полагая, что летучие мыши питаются также, как и обычные.