Дань кровью (Роман) - Юнак Виктор. Страница 31

Князь Лазарь остановился. К нему подвели коня, любимого жеребца Серого. Князь молодцевато вскочил в седло, и конь несколько секунд, словно красуясь перед народом, прогарцевал на месте, а затем, послушный каждому движению своего хозяина, понесся вперед. Но скакать ему пришлось на сей раз недолго. Увидев впереди мрачную, скорбную и тихую толпу себров, князь натянул поводья, останавливая коня. Взмахнул рукой, давая знак остановиться и слугам. Неторопливым шагом приблизились к толпе. То, что он услышал в следующий миг, глубоко потрясло его и заставило забыть о веселье ярмарки.

— Меня зовут Исайя, — вещал сухой, седой и морщинистый старец, облаченный в черную монашескую скуфью. — Я был монахом, а теперь я старец в чине и в годах. В молодости я думал, что земля отцов для меня рай небесный, — лучшего и не желал. Я изучал мудрость древних эллинов и зрел красоты, цветущие вокруг меня. Я видел строящийся монастырь Грачаницу, видел Дечаны и церковь архангела Призренского, дороги широкие, жатвы обильные, людей здоровых и одеждой украшенных. Сегодня глаза мои другое видят: кончились добрые времена, начались злейшие из самых злых времен.

Люди, познавшие горе и исстрадавшиеся в несчастьях, слушали старца, затаив дыхание. Молча слушал и князь Лазарь. Страшная истина о Марицкой битве раскрылась ему.

— Тогда разгневался Бог на христиан, и, когда подвигнул деспот Углеша всех сербских и греческих воев и брата своего Вукашина-короля и иных великашей и пошли они в Македонию на изгнание турок-османов, не судилось им, ибо гневу Божьему никто не силен супротив стать. Турок не только не изгнали, но и сами от них убиенны были и кости их там полегли и непогребенные пребывают. И многое множество от острия меча умерших, а иные в пленение отведены были, некие же из них в бега подались. И такие нужда и злоумышления облили все города и державы наши, о каких уши не слышали и глаза не видели. По убиении же мужа сего храброго, деспота Углеши, рассыпались измаильтяне и полетели по всей земле, яко птицы по воздуху, и иных христиан мечом закололи, иных же в пленение отвели, а оставшихся смерть лютая скосила. Кого же смерть пощадила, голодом погублены были. И лишилась земля всех благ своих: и людей, и скота, и иных плодов. И нету боле князя, ни вождя, ни наставника в людях, ни избавляющего, ни спасающего, но все исполнились страха, и сердца храбрые доблестных мужей в жен слабейшие сердца переселились. В то же время и племени господ сербских конец пришел. И воистину живые позавидуют ранее умершим!

При этих словах князь Лазарь встрепенулся, поднял коня на дыбы. Толпа вздрогнула и поворотилась лицом к господину своему.

— Ты не прав, старец! — мощный голос князя прорезал тишину. — Не умерло еще племя господ сербских. Есть еще сердца храбрые, и будет вождь у народа сербского. Запомни, старец, имя князя Лазаря Хребеляновича, сына Душанова логофета Прибаца!

Часть вторая

НАЧАЛО ПРОПАСТИ

То не ветер по полю гуляет,
то не туча черная нависла,
то не волны рьяно океана
бьют в прибрежный камень в дикой злобе —
это расползаются по свету,
пожирая все своею пастью,
черные потомки Осман-хана,
кровью осквернившие Аллаха,
бога злых, коварных и неверных.
То не солнце встало над землею,
не лучи его ласкают сербов —
это огненные стрелы смерти
посылает дьявол на несчастных.
Турки жгут их города и села,
турки топчут пашни и равнины,
отрывают мать они от сына,
угоняют в рабство на чужбину,
сеют смерть, разруху, разоренье.
То не вьюга воет в междугорье,
то не гром бросает с неба вздохи —
это стонет Сербия в печали,
это плачет Сербия от скорби,
провожая в путь последний сербов.
Но слезами горю не поможешь,
лишь в единстве Сербии спасенье.
Есть ли где-нибудь герой бесстрашный,
власть могущий удержать руками?
Есть ли где-нибудь герой всеславный,
чтоб поднялся биться с черной силой?
Где живет народа предводитель,
чтоб повел его на супостатов?
Смогут ли собраться христиане
покарать жестоких иноверцев?
Бог поможет, только бы собрались.
То не чудо к нам с небес спустилось,
не гора то выросла внезапно —
то расправил плечи-великаны
князь светлейший силы непомерной.
Грудь свою он воздухом наполнил
и отчизны сладким ароматом.
Вот воздел глаза свои он к небу —
ждет от Бога он благословенья,
на неверных в бой направить хочет
силу христианскую большую
и тем самым проучить неверных.
Кровь за кровь — такая только плата.
О герой! Да будешь ты бессмертным,
славу петь тебе народам вечно,
только смерть жестокую воспримешь
ты в неравной битве с черной силой.
Ложь, лукавство, хитрость и измена —
это все в характере властелы,
что дрожит лишь за свои владенья.
Благо Сербии для них не больше
блага мелких, жалких их уделов,
гибель Сербии для них не больше
смерти жалкого последнего раба их.
Лишь в согласье Сербии спасенье,
но не все согласье принимают,
и не все хотят того единства
и усобные раздоры продолжают,
братской крови, видно, мало лилось.
Горе, стон и плачи все покрыли,
смеха и веселья больше нету.
И не скоро смех возобновится,
и не скоро солнышко осветит
край забытый, весь покрытый мраком.

Старик низко склонил голову над гуслями, не то от усталости, не то от горя и скорби. Длинные жилистые пальцы его мягко лежали на струнах. Несколько минут царило молчание, а затем старик поднял свои ясные, голубые, как безоблачное небо, очи и грустно обвел всех слушавших его — молодых и старых, мужчин и женщин, бедных и богатых — и громко, печально вздохнул.

1

Удивительно славную, героическую и в то же время глубоко трагическую судьбу наметила история славянским народам. Расселив их в самых горячих точках Европы — на крайнем востоке континента и на самом юге Балканского полуострова, то есть там, где цивилизованная Европа сталкивалась, вплотную соприкасалась с диким, воинственным, кочевым Востоком, — она вменила им в обязанность следить за границами этой цивилизации, наказала им не пропускать туда дикарские племена. Однако порой и сама цивилизованная Европа, стараясь не замечать угрожающей ей опасности, в то время когда славяне на одной границе своей державы дрались с дикой Азией, проверяла силу их мускулов на другой.