Знахарь - Доленга-Мостович Тадеуш. Страница 15
– Ложись. Переночуешь тут как-нибудь. Мух уже, слава Богу, немного.
Он закрыл двери, погасил лампу и лег. Гость последовал его примеру. В большой избе воцарилась тишина. Вначале еще слышно было жужжание мух, потом и они умолкли, лишь со двора доносился спокойный монотонный шум воды на мельнице. Здесь было тихо, тепло, хорошо. Спалось легко.
И было еще темно, когда их разбудил скрип колес, топот конских копыт и крики: люди привезли зерно на мельницу. В сенях раздалось кряхтенье старого Прокопа. Виталис вскочил, и гость тоже. Они быстро засунули матрацы за печь.
Мельник вошел и пробормотал:
– Слава отцу и сыну…
– Во веки… – ответили они.
– Чего стоишь? Двигайся, черт возьми, – обратился хозяин к Виталису. – Запор открой!
Он хмуро посмотрел на гостя и добавил:
– А ты что? Берись за работу! Не слышишь? Люди зерно привезли!..
– Значит, берешь на работу? – обрадовавшись, спросил гость.
– Ладно. Возьму.
ГЛАВА VI
С того дня поселился Антоний Косиба на мельнице Прокопа Мельника. И хотя он не смеялся никогда, а улыбался очень редко, было ему там хорошо, как нигде раньше. Работы он не боялся, рук не жалел, в разговоры вдаваться не любил, поэтому старый Прокоп никаких претензий к нему не имел. Вообще он был доволен своим новым работником. Но не показывал этого, потому как не имел такой привычки. Антоний Косиба выполнял все работы, которые ему поручались. Работал он при задвижках, и на ссыпе, и с весами и при жерновах. Если что-нибудь ломалось, сразу же начинал ремонтировать. Мог заменить и кузнеца, и колесника.
– Способный ты, Антоний, – говорил Виталис. – Видно, что по свету ходил.
А потом еще добавлял:
– Ты еще не такой старый. Будешь разумно Прокопу служить, смотри, еще и жену себе выслужишь, Ольгу-вдову возьмешь…
– Говоришь, сам не знаешь что, – пожал плечами Косиба, – ни им, ни мне это не в голове. Да и к чему?
Гудело мельничное колесо, шумел бурный поток воды, скрипели жернова. Белая мучная пыль подымалась в воздух, наполняя его запахом хлеба. От светла до темна не прекращалась работа, а времени все равно не хватало. Зато в воскресенье можно было отдохнуть и распрямиться. Но и тогда Антоний не старался сблизиться ни с веселой Зоней, ни с Наталкиной матерью Ольгой, хотя обе его любили и относились к нему доброжелательно. Чаще всего свободное время он проводил с Наталкой.
Дни проходили, похожие один на другой, и ему уже казалось, что так будет всегда, когда произошел случай, который все изменил, а для семьи Прокопа Мельника стал большим событием.
А случилось вот что. В субботу, уже перед закрытием, лопнула дубовая ступица колеса. Как можно скорее ее нужно было стянуть железным обручем. Прокоп побежал за инструментами, и Косиба вкалывал почти три часа, пока не закончил ремонт. Так как больше всего старый мельник ценил инструменты и хранил их в комнате возле своей кровати, то велел сразу же отнести их на место. Антоний взял ящик на плечо и понес. В комнаты раньше он никогда не заглядывал: не интересовался, да и незачем было.
Здесь все светилось чистотой. На окнах белели накрахмаленные занавески, стояли горшки с пеларгонией. На высоких кроватях почти до потолка возвышались пирамиды пухлых подушек, пол был выкрашен.
Антоний старательно вытер ноги, и только потом вошел в комнаты. В соседней спальне он увидел Василька. Парень лежал на кровати и плакал. Увидев Антония, он постепенно начал успокаиваться, но вдруг позвал его:
– Слушай, Антоний, я больше не выдержу. Лучше смерть, чем такая жизнь. Я покончу с собой. Так уж мне на роду написано.
– Не говори лишь бы что, – спокойно ответил Косиба. – Сколько несчастий люди встречают на своем пути, а живут…
– Живут? А зачем?.. Что же я, как бревно, должен гнить?
– Зачем гнить…
– Какой из меня толк? Ни себе, ни людям. Так и будет. Лежу здесь и все время думаю. И додумался. Нет иного выхода.
– Оставь свои глупости, – проворчал Антоний, скрывая волнение. – Ты еще молодой.
– Что из того, что молодой. Какая же это молодость, если на собственных ногах удержаться не могу. Если бы старый был. то пусть… А то кара Божья за грехи отца! Почему я должен за него отвечать? Разве ж я у дядьки отнял его часть?.. Не я! Не я! Отец. За что мне это увечье?..
Антоний опустил глаза. Он просто не мог смотреть на этого симпатичного парня, почти ребенка, горюющего над собой.
– Ты думай о чем-нибудь другом, – неубедительно сказал Антоний.
– О чем же я могу думать, о чем? Как гляну на свои ноги, так свет не мил становится! Вот, смотри!
Василек рванул на себя одеяло и открыл ноги.
Исхудавшие, неестественно тонкие, они были покрыты на голенях розовыми шрамами, которые еще не успели побелеть, и утолщениями.
Василь что-то говорил, но Антоний Косиба не слышал его, не различал слов. Он смотрел как завороженный, чувствовал, что с ним происходит что-то странное. Ему казалось, что он когда-то уже видел такую картину, что так и должно быть. Непреодолимая сила заставила его наклониться над лежащим Васильком. Он вытянул руки и стал ощупывать колени и голени. Его толстые пальцы, покрывшиеся затвердевшей кожей, с безошибочной точностью находили, надавливая на дряблые мышцы калеки, кривизну неправильно сложенных костей.
Антоний тяжело дышал, точно при большом напряжении. Он боролся с потоком мыслей, захлестнувших его. Ну конечно, так, все правильно. Он с удивительной ясностью понимал, что здесь произошло: кости срослись неправильно. Так не должно быть. И здесь то же самое. Как же так!
Он выпрямился и вытер рукавом пот со лба. Глаза его светились, но он так побледнел, что Василек спросил:
– Что с тобой?
– Подожди, Василь, – отозвался Антоний охрипшим вдруг голосом, – ты давно упал и поломал ноги?
– Пятый месяц… Но…
– Пятый? Но тебе их сложили?
– Сложили. Доктор из Радолишек.
– И что?
– И сказал, что буду здоровым. Он прибинтовал к ногам дощечки. Два месяца я лежал, а как снял…
– Что случилось?
– Тогда он сказал, что никто уже не поможет. Такой перелом, что нет способа помочь.
– Нет?
– Нет! Отец хотел меня в Вильно везти, в больницу. Но доктор сказал, сам Бог уже не поможет.
Антоний засмеялся.
– Неправда.
– Как это неправда? – дрожащим голосом спросил Василь.
– А так, что неправда. Ну-ка пошевели пальцами!.. Вот, видишь… Неправда! Если бы не мог пошевелить, тогда конец. А стопами?
– Не могу, – скривился Василь, – больно.
– Болит?.. И должно болеть. Значит, все правильно.
Он нахмурил брови и, казалось, о чем-то сосредоточенно думал, а потом, наконец, сказал с уверенностью:
– Нужно ноги тебе сломать снова и правильно составить кости, как должны быть. И выздоровеешь. Если бы пальцами не мог пошевелить, то пиши пропало, а так… можно.
Изумленный Василь всматривался в него.
– А ты, Антоний, откуда знаешь?
– Откуда?.. – заколебался Антоний. – Не знаю, откуда. Но это не трудно. Вот, смотри. Здесь срослось криво и здесь, а на этой ноге еще хуже. Здесь трещина, видимо, почти до колена.
Он надавил и спросил:
– Болит?
– Очень.
– Ну, видишь. И здесь, наверное, то же самое!
Василь вздрогнул при прикосновении пальца.
Антоний улыбнулся.
– Видишь!.. Здесь нужно разрезать кожу и мышцы. А потом молоточком… или пилкой. Правильно составить.
Обычно спокойный, скорее даже флегматичный, Косиба сейчас изменился до неузнаваемости. Он оживленно объяснял Василю, что нельзя терять времени и нужно делать это быстро.
– Доктор Павлицкий не согласится, – покачал головой Василь. – Он если один раз скажет, то потом и слушать не хочет. Разве что в Вильно ехать?
Василек весь дрожал под влиянием охватившей его надежды, которую вселил в него Косиба и с беспокойством всматривался в него.
– Не нужно в Вильно! – раздраженно ответил Антоний. – Не нужно никого. Я сам! Я сам это сделаю!..