Знахарь - Доленга-Мостович Тадеуш. Страница 17

– Я не боюсь боли. Что ты! Вот сам увидишь, я даже не застону. Я только прошу тебя, ты не обращай внимания, что мне больно. Я выдержу, только бы хорошо было.

– Будет хорошо.

На рассвете мельница заработала, как обычно, с той лишь разницей, что две молодые женщины помогали вместо Косибы.

– Что это ты, Прокоп, – посмеивались мужики, – с каких это пор мельницу у тебя бабы крутят?

Но Прокоп на шутки не отвечал, в голове у него роились другие мысли. Он выполнял свою работу, а в душе все время молился.

Тем временем солнце уже пробилось сквозь облака, висящие над горизонтом, и все залило своим теплым светом. В пристройке стало совсем светло.

Антоний хлопотал в пристройке с самого утра, ворча что-то себе под нос. Василь молча следил за каждым его движением. Этот бородатый великан казался ему странным, таинственным и опасным. В его поведении, поспешности и неожиданной задумчивости, в странной улыбке было что-то такое, что вызывало суеверный страх. Василь знал, что никто сейчас сюда не придет, и он теперь во власти Косибы. Знал он также и то, что никакие просьбы не помогут, что Антоний не отступит от своего плана. Ему оставалось, как обреченному, следить за непонятными движениями Антония, за тем, как обернул он себя простыней, как разложил на табурете свитки бинтов, как достал веревки…

Васильку подумалось, что так должен выглядеть палач, который готовится к казни, поэтому несказанно удивился, неожиданно услышав над собой теплый и сердечный голос, так отличающийся от обычного тона Антония.

Антоний, наклонившись над ним, говорил спокойно и ласково:

– Ну, приятель, смелее, по-мужски! Нужно немного потерпеть, если хочешь опять быть здоровым, крепким парнем. Все будет хорошо! Ну, обопрись на меня.

Он взял его на руки и уложил на столе.

– Я же говорил, что ты смелый, что сожмешь зубы и даже не пискнешь. Но нечаянно можешь вздрогнуть, и поэтому я должен тебя привязать, чтобы ты не испортил всю работу. Хорошо?

– Привязывай, – едва слышно прошептал Василь.

– И не смотри сюда. Можешь смотреть на потолок или в окно на облака.

Этот спокойный голос как бы убаюкивал Василя. Он чувствовал, как сильно опоясывают его веревки. Сейчас он был придавлен к столу так, что не мог пошевелиться. Глядя в сторону, заметил еще, что Антоний, высоко закатав рукава, долго мыл руки в горячей воде.

Потом зазвенели инструменты, еще секунда, и Василь почувствовал как бы мгновенное прикосновение раскаленной проволоки к правой ноге. Еще, и еще!.. Боль становилась все мучительнее. Василь сжимал зубы все сильнее, глаза застилали слезы. Ему казалось, что проходят часы, а боль все нарастает… В конце концов. через сжатые зубы вылетел продолжительный стон:

– Ааааа…

Внезапно на больную ногу обрушился сильный дар. Боль была такой нестерпимой, что огнем пронзила мозг и свела мышцы смертельной судорогой. В глазах парня сверкнули серебристые искры.

– Умираю, – подумал Василек и потерял сознание.

Когда он пришел в себя, первым его ощущением был привкус водки на губах. Чувствовал себя Василь совершенно ослабевшим. Он не мог открыть глаза, не мог понять, где он находится, и что с ним произошло. Затем почуял запах табачного дыма и стал различать шепот. Двое в комнате разговаривали. Василь узнал голос отца и Антония.

Он с трудом открыл глаза. Постепенно они привыкли к полумраку, царившему в комнате. Напротив, на лавке сидел, всматриваясь в него, отец. Рядом стоял Антоний.

– Он открыл глаза, – взволнованно сказал отец. – Сынок, Василек! Бог милосерден к нам грешным! Пусть его имя будет свято во веки веков! Сынок, ты живой? Живой же?..

– А чего ему не быть живым? – приблизился к кровати Антоний. – Живой и должен выздороветь.

– Это ты мне ноги составлял? – шепотом спросил Василь.

– А кто же? И все хорошо вышло. Страшно они у тебя были поломаны, а тот доктор еще хуже тебе сделал. Сейчас нужно лежать спокойно. Все должно срастись.

– И буду… буду ходить?..

– Будешь.

– Как все?

– Как все.

Глаза Василя закрылись.

– Заснул. – объяснил Антоний. – Пусть спит. Сон вернет ему силы.

ГЛАВА VII

Неделю спустя у Василя спала температура и появился аппетит. Вместе с надеждой вернулось настроение. На перевязках кривился от боли, но шутил. Ухаживал за ним Антоний сам, а когда на мельнице было больше работы, больного опекали женщины.

Сохранить от них тайну было невозможно, поэтому весть об операции мигом разлетелась по округе. То один, то другой приятель Василя забегали по дороге, чтобы переброситься с ним несколькими словами. Заявлялись и любопытные бабы, чтобы выведать подробности, а потом посплетничать. Но Антония они избегали и, увидев, что он в комнате, быстренько исчезали.

Так миновал октябрь, за ним ноябрь. Накануне Рождества Василь стал просить Антония, чтобы тот позволил ему попробовать свои силы.

Однако Антоний только прикрикнул на него.

– Лежи и даже не думай об этом! Сам скажу, когда можно вставать!

Только под конец января он объявил, что можно снимать бинты. Вся семья хотела присутствовать при этом, но Антоний никого не пустил. Он сам очень волновался, и руки у него дрожали, когда он снимал бинты.

Ноги Василька еще больше похудели, мышцы еще больше одрябли. Но раны зажили хорошо и, что самое главное, исчезли шишки и искривления.

Антоний осторожно, сантиметр за сантиметром ощупывал через тонкую кожу кости, закрыв при этом глаза, будто они ему мешали.

Наконец перевел дыхание и попросил:

– Пошевели пальцами… А сейчас осторожно стопами… Больно?

– Нет, не больно, – срывающимся от волнения голосом ответил Василь.

– А сейчас попробуй согнуть колени…

– Боюсь.

– Смелее, ну!

Василь согнул колени и глазами полными слез посмотрел на Антония.

– Могу согнуть! Могу!

Подожди, не все сразу. Сейчас подними немного эту ногу… вот так, а сейчас ту…

Напрягаясь и от волнения дрожа всем телом, Василь выполнял требуемые движения.

– А сейчас накройся и лежи. Неделю полежишь, а потом начнешь вставать.

– Антоний!

– Что?

– Это значит… это значит, что я… смогу ходить?

– Так же, как и я. Не сразу, конечно. Нужно поучиться будет. Сразу, как малый ребенок, на ногах не устоишь.

Так оно и было. Только через две недели после того, как были сняты повязки, Василь смог самостоятельно обойти комнату. Вот тогда Антоний созвал в пристройку всю семью. Пришел Прокоп с Агатой, обе молодые женщины и маленькая Наталка.

Василь сидел на кровати уже одетый и ждал. Когда собрались все, он встал и обошел комнату медленным, слабым, но ровным шагом, а затем остановился и рассмеялся.

И тогда женщины разразились таким плачем и причитаниями, точно на них свалилось самое большое несчастье. Сотрясаемая рыданиями мать Агата обняла сына. Только старый Прокоп стоял неподвижно, но и у него по усам и бороде катились слезы.

Пока женщины, не переставая, то плакали, то смеялись, Прокоп кивнул головой Антонию:

– Пойдем со мной.

Выйдя из пристройки, они обошли дом и вошли в сени.

– Давай свою шапку. – распорядился Прокоп.

Взяв ее. он исчез за дверью. Через несколько минут дверь отворилась и на пороге появился мельник. В обеих руках старик держал шапку. Он протянул ее Антонию.

– Вот, бери! Самые настоящие царские империалы. Этого тебе хватит до конца жизни. Того, что ты для меня сделал, деньгами не оплатишь, но, что имею, то даю. Бери!

Антоний посмотрел на него, потом на шапку: она до краев была заполнена золотыми монетами.

– Что ты, Прокоп?! – Антоний отступил на шаг. – Что ты? С ума сошел?

– Бери, – повторил мельник.

– А зачем мне это?! Мне не нужно. Перестань, Прокоп. Разве я ради денег?.. Я от всего сердца, за твою доброту! И парня жалко было.

– Возьми.

– Не возьму, – решительно ответил Антоний.

– Почему?..

– Не нужно мне это богатство. Не возьму!