Хрустальный поцелуй (СИ) - "свежая_мята". Страница 4

Просыпалась я всегда на кровати, в упор не помня, как там оказалась. Ханс спал рядом, на диване напротив, и мне становилось стыдно и неловко, потому что мало того, что ему, наверное, пришлось на руках меня нести в кровать, так еще и сам из-за меня был вынужден ютиться на диване.

Я доверяла ему и не раз предлагала ложиться вместе. Он только смеялся, говорил, что я глупенькая и что нельзя девушке спать с мужчиной, если они не состоят в браке. Я вспоминала известные всему детдому любовные похождения кухарки, но молчала, потому что и репутация у нее была не ахти. Я молчала и делала выводы о том, что, наверное, он бережет меня. Это казалось странным — с чего бы ему меня беречь? — но пока он был готов это делать, пока не требовал от меня чего-то взамен, я не думала сказать и слова против, разумно полагая, что так будет лучше для всех.

========== 5. ==========

При виде Ханса меня всегда охватывала дрожь. Это началось в тот момент, когда я увидела его впервые, и продолжалось каждый раз, когда мы встречались. Я видела его — и тело предательски дрожало, а по спине пробегали приятные мурашки. Он казался мне недосягаемым, чем-то настолько от меня далеким, что мне ни в жизнь до него не добраться. Думалось, что я буду просто вспоминать его всю свою жизнь. Но я и не догадывалась, что мы встретимся снова.

И снова. И снова. Что нас ждёт ещё множество встреч.

Тогда это казалось для меня волшебством — то, что мы видимся с ним так часто и что ему хватает терпения на возню со мной. Даже спустя десять встреч у меня все ещё не было ни единого предположения о его мотивах. Я не знала, что меня ждёт дальше и к чему он меня готовит. Но упорно продолжала соглашаться на встречи, даже зная, что мне придётся рискнуть ради них всем.

На одну из встреч он действительно попросил меня прийти тайно. Я удивилась, спросила: «А что, нельзя так, официально?». Он только с улыбкой погладил меня по плечу. Это было одно из первых его прикосновений, и я запомнила его навсегда — тепло его руки, уверенность его касания, невыразимую нежность этого поглаживания. Я дрожала под его рукой, и он не мог этого не почувствовать. Но тогда я дрожала от всего, что происходило, а его — попросту боялась, ведь было непонятно, чего мне следует от него ожидать.

— Нет, официально нельзя. Справишься с задачей?

Я кивнула.

Логичнее, конечно, было бы задаться вопросом, нужна ли мне эта встреча вообще. Но тогда мне хотелось доказать — и себе, и ему, — что я не трусишка, что я не зря оказалась в этом лагере для одаренных детей. И я пошла на нарушение устава, рискуя потерять все и даже собственную жизнь в случае, если меня поймают.

Я дождалась отбоя и, пока комендант закрылся у себя в каморке, прошмыгнула мимо в туалет. Я выкрутила на полную краны, зная, что шум воды привлечет его сюда, а сама быстро убежала под лестницу, ведущую на второй этаж. Меня трясло от каждого своего действия, сердце набатом стучало в ушах, и мне казалось, что этот стук слышно в каждом уголке нашего барака. Я услышала громкие шаги коменданта, который бежал в туалет, чтобы поймать нарушителя, и, пока он там возился, я забрала из его каморки запасной ключ от входной двери и побежала к выходу. Он находился далеко от комнатки коменданта, и возле выхода никогда не ставили охрану, полагая, что отсюда нам бежать некуда. В моём случае они были правы, но и это изменилось, когда я встретила Ханса. Открыв дверь, я выскользнула на улицу и прикрыла её, чтобы сквозняк случайно меня не выдал.

Ханс сказал, что будет ждать меня на парковке, в самом конце. Машин там было немного, всего четыре, и они могли послужить отличным укрытием от дозорных, курсирующих по периметру лагеря. Я сбежала с крыльца барака и, пригнувшись за живой изгородью, побежала к парковке, сильнее кутаясь в платок, чтобы его концы не застряли в листьях. От волнения мне было жарко, и декабрьский холод я совсем не чувствовала, потому что в голове держала множество других забот. Например, я шла спиной вперёд, постоянно оглядываясь и рукой скрывая следы на подмерзшей траве. Я шебуршила землю в том месте, где наступала, чтобы скрыть отпечаток своего ботинка, и действительно — земля казалась девственно замерзшей.

Платок на голове сбился, как бы я не старалась держать его рукой, и к моменту, когда я добралась до парковки, волосы из косы лезли мне в глаза. За первой же машиной я пригнулась и переплела косу, выжидая, пока охранник пройдёт мимо. Едва он скрылся из моего поля зрения, я побежала дальше. Я уже видела тёмный силуэт Ханса, которого нельзя было с кем-то спутать — он был высоким и статным, выше, чем все остальные в лагере. Завидев его, я ускорила шан и за пару мгновений добралась до него.

В тот вечер охрана меня не поймала. В тот вечер меня поймал только он: раскинул руки, ожидая, что я обниму его. И я обняла, прижалась к нему так близко, будто пыталась передать ему собственную дрожь. А он тут же накинул на меня своё пальто — чтобы не мерзла, как он объяснил. Неужели не догадывался, что это совсем не от мороза?

В тот вечер многое было впервые. Я впервые нарушила правила лагеря, впервые обманула охранников и коменданта, впервые выбралась куда-то после отбоя. И впервые оказалась у Ханса дома — ну, или в той самой квартире, куда он меня всегда возил.

И уснула на кухне я в тот вечер тоже впервые. Вышла из душа, кутаясь в его халат, как в одеяло, и стараясь впитать его запах, запомнить и навсегда сохранить глубоко внутри. Его запах успокаивал, обнадеживал, будто скрывал от всех злых духов и тяжких забот этого мира и обещал подарить дом и тепло. От каждого моего движения запах, казалось, взвивался в воздух тонкими, прозрачными частичками и щекотал мой нос. Я пару раз чихнула — прямо у него на глазах! — а он улыбнулся и сказал, что я похожа на воробья. Я спросила: «Почему?», а он только, плечами пожав, ответил: «Такая же взъерошенная, маленькая и напуганная». Я тут же гордо вздернула нос — не хотела, чтобы он во мне только ребёнка видел. А он рассмеялся, потрепал меня по ещё влажным волосам и закрылся в ванной, предоставив меня саму себе.

Я запомнила этот вечер навсегда. Как ела печенье, запивая чаем, и была готова заплакать. Как смотрела в темноту за окном и хотела увидеть свет. И то, как утром проснулась и почувствовала стыд, увидев его на диване напротив. А он, проснувшись, улыбнулся и снова напоил меня чаем, а потом отвез в лагерь.

Комендант, увидев меня, только покачал головой — догадался, кто вчера шумел в туалете, но ничего не сказал, ведь на столе лежал приказ, подписанный начальником лагеря, и, согласно ему, я официально отсутствовала в бараке.

После, конечно, мне приходилось придумывать разные способы побега. Я вылезала через окно, воровала ключи, однажды даже подкупила охранника — он был испуганнее меня и согласился за еду пропустить меня в свою смену. Но каждый раз, возвращаясь в лагерь, я видела приказ начальника лагеря и не понимала, почему же тогда я вынуждена сбегать.

Ханс молчал, да и я не спрашивала, чего-то опасаясь.

Но потом я начала подозревать, что так будет лучше для меня — все-таки я нахожусь в лагере для одаренных детей, для будущих военных, как догадывалась я сама, а военным ведь нужны ум, хитрость и изворотливость?

Я не задавала Хансу вопросов, каждый раз сталкиваясь с его взглядом, но в тот раз, когда я догадалась, зачем я постоянно сбегаю, я хотела спросить, верны ли мои догадки, и, увидев его взгляд и еле заметную, но гордую улыбку, поняла — верны.

========== 6. ==========

Я не хранила себя для Ханса. У меня никогда не было такой цели, но так вышло. Я ни с кем не сходилась близко, чаще всего была замкнутой и не особо общительной, хотя в местных шутках всегда участвовала с удовольствием. Мне нравилось чувство единения, царившее среди нас в такие моменты, мы были действительно одной большой если не семьей, то хотя бы группой очень близких людей. Мы делили смех и шутки, рассказывали друг другу разные истории, а по вечерам иногда собирались в комнате и пугали друг друга страшилками. Если отбросить все то, что происходило вокруг, все те странные настроения, витавшие в воздухе, все то нависшее над нами напряжение — мы ведь были просто детьми. Кто-то, как я, был детдомовским, а кого-то сюда привезли из семей. Мы боялись и переживали, но вместе с тем — с ужасающим трепетом ждали, что же случится дальше, что же будет, чем же кончится наше здесь пребывание. Мы ждали первой крови и будто поводили носом, как волчата, почуявшие запах добычи вдалеке. Мы ждали, уже ощущая вокруг металлический привкус на губах.