Шакалота. Птичка в клетке (СИ) - Филон Елена "Helena_fi". Страница 92

— Мне плевать, что они говорят.

— Да, но в чём-то они правы. Я теперь… не совсем нормальная. У меня есть кое-что, что никогда не позволит мне стать… обычной, понимаешь?

Расстёгиваю мастерку, снимаю и бросаю на пол. Макс провожает мои действия без какого-либо выражения, лицо будто застыло, только глаза… как всегда выдают его. Сейчас он явно не понимает, что происходит. А я даже не уверена, готов ли он к тому, что я хочу ему показать.

Сжимаю в кулаках подол футболки, собираясь снять и её, но замираю на несколько секунд в ожидании, что остановит, что-нибудь скажет… но Макс молчит. Просто смотрит мне в лицо, без единой эмоции, будто провалился куда-то во времени.

— Пятнадцать месяцев назад… — выдавливаю из себя по слову, дрожу так сильно, как никогда раньше, кажется, даже ног не чувствую. Снимаю через голову футболку и отправляю вслед за мастеркой, оставаясь в простом хлопковом лифчике. — Пятнадцать месяцев назад мне сделали… это. Можешь, — тяжело сглатываю, — можешь опустить глаза.

Ещё некоторое время Макс упрямо продолжает смотреть мне в лицо, и наконец, медленно опускает взгляд ниже, скользит им по шее, а затем по груди — по толстому, ещё не успевшему побелеть шраму, который останется со мной до конца жизни после операции по пересадке сердца.

ГЛАВА 35

— Гипертрофическая кардиомиопатия, или ГКМ. У меня обнаружили её ещё в детстве. Коротко говоря — сердечная мышца утолщалась, что могло привести к закупорке. Люди, больные ГКМ находятся в группе повышенного риска внезапной смерти.

Но многие могут жить вполне нормальной жизни, не испытывая неприятных симптомов. Кому как повезёт, — горько усмехаюсь. — Мне… мне не очень повезло, требовалась трансплантация, я стояла на очереди на донорское сердце… И… и ещё… ещё я не знаю, что теперь думать, потому что ты… Просто скажи хоть что-нибудь, пожалуйста, не молчи. Я чувствую себя… Так и знала. Боже. О чём я только думала?

Подхватываю с пола футболку, спеша поскорее прикрыть уродство, как Макс ловит меня за руку, выхватывает майку и бросает её обратно на пол. А я даже в глаза ему взглянуть не могу. Опускаю голову, позволяя рваным прядям прикрывать лицо и прятать слёзы позора.

Я десятки раз проигрывала в голове эту сцену. И примерно так оно всё и было: мне неловко, а он… а Макс не знает, что сказать. Растерян, шокирован?.. Теперь это не имеет значения. Ничего уже не имеет значения.

Шрам на моей груди останется со мной до самой смерти. Толстый, длинный, ещё даже не побелевший. И теперь Макс знает всё. Мне больше нечего от него скрывать. Вопрос теперь в том — нужна ли ему девушка с такими проблемами?

— Так ты поэтому пьёшь лекарства? — наконец говорит: спокойно, тихо.

— Мне до конца жизни их пить, — не могу поднять голову. — Плюс… Да не важно.

— Что? Говори. Говори, Лиза.

— Плюс… после пересадки частота сердечных сокращений никак не хочет нормализоваться, вот что.

— И что это значит?

Слабо пожимаю плечами, прожигая взглядом футболку на полу, которую непреодолимо хочется надеть.

— Это значит, что ещё не всё в норме.

— Но всё же нормализуется? — Не могу понять тон его голоса, будто издалека слышу.

— Не знаю, — отвечаю честно.

Тишина в комнате становится давящей, как вдруг Макс отпускает мою руку и дотрагивается холодными кончиками пальцев до шрама. Дёргаюсь от неожиданности, отступаю назад и смотрю на Макса растерянным, лихорадочным взглядом. Просто… это слишком… неожиданно, я до ужаса смущена, чувствую себя абсолютно голой и уродливой.

— Какой же я мудак… — шепчет дрожащим голосом, и глаз со шрама не сводит. — Кретин! — запускает руку в волосы и тяжело выдыхает, отступая на шаг назад, пока я пытаюсь понять смысл сказанного.

Собирается сесть на кровать, но передумывает, поворачивается ко мне спиной и молча стоит какое-то время, пока я пытаюсь взять себя в руки, одеться, вызвать такси и уехать домой, или к Зое, или в другую часть света, лишь бы не чувствовать себя так паршиво, лишь бы не слышать разочарования в его голосе.

Подхватываю с пола футболку, но Макс вновь успевает остановить меня.

— Мне надо идти, — шепчу надломлено.

— Да, — в глаза смотрит пристально. — Тебе надо идти. Надо бежать от такого кретина, как я… как можно дальше.

— Я…

— Но я не хочу, — перебивает, сцепляя наши пальцы в замок и крепко сжимая. — Я, сука, эгоист херов. Я не могу… не хочу тебя отпускать, понимаешь?

Нет. Ничего не понимаю, но чувствую, как тугой узел в груди дал слабину, дышать легче стало.

— Сколько дерьма я тебе сделал… — Осторожно, будто я вновь от него отпрыгну, притягивает меня ближе и припадает лбом к моему лбу.

Б*ять, Костик, помоги мне! Костик, помоги, кажется, будто подыхаю! Хочу сдохнуть, мать твою!!! Хочу испытать всю боль, которую причинил Лизе на собственной шкуре! Хочу мучиться, страдать, так же как страдала она! Собственных страданий мне мало! Я хочу больше! Хочу сделать хоть что-нибудь, хоть что-нибудь на хрен, чтобы заслужить право касаться её, быть с ней, просто смотреть на неё! Но нет у меня такого права, потому что я конченый мудак!

Костян… я задыхаюсь. Взглянуть на неё не могу, орать хочется, рыдать, как бабе хочется, головой об стену биться!

Не могу… Костик, не могу… Я такая тварь. Я не знал… не знал, почему ей пришлось уехать, не знал о её проблемах сердцем, о пересадке не знал. Никто не знал! Но это всё — ни черта не оправдание! Просто я — тварь. Для меня нет оправданий. Я был ослеплён местью, жаждой чужих страданий, всё, ради тебя, Костик, хотел заставить их мучиться, бояться… ради тебя. И Лиза… чёрт, какое право я имел поступать так с ней?! Что я наделал? Куда загнал нас обоих?!

ЧТО Я НАДЕЛАЛ, КОСТЯН?!

И самое поганое, самое болезненное, раздирающее пополам, то, что я не могу её оставить. Я просто не могу её отпустить, Костик! Не знаю почему… Не знаю, что это за чувства такие сраные, я не хотел их, не просил, сука! Но я не могу, теперь не могу отказаться от них. От Лизы. Должен, обязан, но я просто не знаю, как это сделать!

Прости, Костик. Прости, братишка, но кажется… теперь я болен, как был болен ты. Ею. Твоей Лизой.

Стыдится меня… Вижу, как прячет глаза, как хочет прикрыться, спрятаться от меня. Думает, что мне невыносимо смотреть на её шрам? И это правда. Невыносимо потому, что её шрам — ещё одного доказательство тому, какой я урод. Да плевать, что я не знал. Она знала… она всё знала, и всё равно выбрала такого, как я. За что? Почему?..

Завожу руку ей за шею, мягко, осторожно, вздрагивает от каждого моего движения. Хочу обнять её, прижать к себе, хоть и не имею на это права, я не заслужил этого.

Сбежать хочет. Отпустить? Посадить в такси, отвести домой? И что будет потом? Вот так вот всё закончится? Как я могу оставить её наедине с собственными мыслями, после того, как она мне свою душу показала?.. А я… а я не могу показать ей свою. Пока что не могу. Только не сейчас.

Что мне делать? Б*ять! Что мне делать?!

Поднимает на меня распухшие от слёз и красные от усталости глаза. И всё равно, даже сейчас, в таком измученном виде, с остриженными волосами… она такая красивая. Самая красивая. Как мог я раньше этого не замечать? Я был слепым идиотом. Она и вправду светится. Так ярко, что в глазах жжёт, зажмуриться хочется, отвернуться, чтобы моих слёз не видела. Так много всего сказать хочется… Так много…

— Я должна уйти, — повторяет слабым, неуверенным голоском.

— Посмотри на меня.

Поднимает глаза, медленно и будто стыдливо. Стыдливо? Серьёзно? Глупая… Это мне должно быть стыдно, это я глаза прятать должен.

— Останься, — прошу, медленно притягивая её к себе. Не сопротивляется. Упирается ладонями мне в грудь, но не отталкивает, и дышать как-то сразу легче становится.

Заправляю волосы ей за ухо, чтобы лучше видеть лицо. Смотрю в глаза и никуда больше. «Ну же, не отводи взгляд, пожалуйста, посмотри на меня, Лиза.»