Советник Аида (СИ) - Мишарин Борис Петрович. Страница 51

Гвоздь вошел в камеру с матрацем под мышкой. Дверь за ним захлопнулась, он осмотрелся, пока не проходя дальше внутрь и продолжая держать матрац. Четыре глаза уставились на него в упор со своих шконок. Здесь каждый считался лишним, ибо камера частично проветривалась, когда открывалось небольшое оконце для обеденных тарелок, на шмоне между дежурными сменами. А в остальное время писать, какать и пукать - всё в камере без форточек и проветриваний. Спертый тюремный воздух сразу шибанул в нос, хотя настоящего с куревом и множеством потных тел Гвоздь так и не почувствует никогда.

Домбровский понял, что здесь он обоснуется надолго. Возможно, на год и больше. Следствие, суд... никто торопиться не станет. Он уперся взглядом в сорокалетнего крепкого мужчину в углу у окна.

- Теперь это мое место, вали отсюда, - властно произнес Гвоздь.

Мужичек ухмыльнулся, взглянув на дряхлого старичка за шестьдесят лет. Ничего не ответил, отвернувшись.

Его игнорируют - такого Гвоздь позволить не мог. Он бросил свернутый матрац на свободную койку и быстро направился в угол к окну. Мужчина повернулся к нему, видимо, желая урезонить старичка, но тот внезапно схватил его за нижнюю губу. Что за прием такой необычный? Обезумевшие глаза мужика смотрели на новенького, руки метались, то хватая, то отпуская старческую кисть, вцепившуюся мертвой хваткой в губу двумя пальцами и готовую отделить ее от кости. Старик водил его за губу, словно собаку за поводок, и мужчина, повинуясь каждому движению, уже мычал что-то нечленораздельное, но понятное. Он повиновался и был готов переместиться хоть на парашу.

Гвоздь скинул на пол матрац и покрывало доктора, а это был именно он, прикрикнул для острастки:

- Быстро смотался отсюда, иначе следующей станет не губа, а яйца, - он махнул рукой и добавил: - постель мою уложи сюда, гнида, и затухни надолго.

Заняв угол у окна, самое престижное место в камере, Домбровский прилег на шконку и задумался. Пожизненного не будет, но лет десять дадут точно за заказ Громова и его бабы. Десять лет колонии в его возрасте - это конец. Может и выйдет овощем, но кому такая жизнь нужна? Значит, ему предложат свободу за всё движимое и недвижимое имущество, мелочиться не станут. Предложит кто? Станут предлагать многие - полиция, ФСБ, следственный комитет и даже ГУФСИН. Но он понимал, что никто из вышеперечисленных настоящей властью не обладает и пальцем не шевельнет для освобождения - отдай он им всё. Адвокат... это будет его собственный адвокат, который предложит ему небольшой домик в деревне. Домик в деревне... Зачем он мне? Колоть дрова, топить печку... Нет, надо просить хотя бы однушку в городе, пусть в другом городе, это даже лучше. Мысли прервались в связи с открывшейся дверью. Вошедший коридорный крикнул:

- Домбровский, на выход.

"Лицом к стене, вперед, направо, налево, лицом к стене, вперед" ... Шли долго, выполняя эти непривычные команды, пока его не ввели в большой кабинет. Привели к хозяину, понял Домбровский. Полковник показал рукой на стул и Гвоздь присел, не представляясь, как положено зэку.

- Не я тебя посадил, Константин Павлович, - начал без предисловий полковник, - не мне тебе и срок отмерять. Годик ты здесь точно пробудешь или что-то около этого. Потом на этап и в колонию срок свой досиживать. Но этот годик здесь можно по-разному провести. В камере с урками, где тебя если не опустят, то офоршмачат точно. И станешь ты не петухом, но и не мужиком. Так... нечто средненькое и поганенькое между ними. Можно тебя напрямую к петухам посадить и выйдешь ты оттуда таким же. Можно все оставить по-прежнему, как сейчас - хорошая коечка в углу у окна и народ рядом интеллигентный. Можно к тубикам бросить, а потом в карцер холодный. Все у нас можно и все по правилам. Правдой или неправдой, но люди найдутся, кто все твое имущество к рукам приберет, а мне многого не надо - подпишешь генеральную доверенность на три гостиницы в центре и живи спокойно. Так куда тебя возвращать - к уркам или туда, где был?

Гвоздь-Домбровский смотрел на полковника с презрением и свысока, не скрывая своего взгляда. Казалось, что он сейчас сплюнет на пол сквозь зубы и произнесет что-то блатное-обидное. Но ответ по форме прозвучал вполне интеллигентно:

- Да, полковник, не ты меня посадил - не тебе и судьбу мою решать. Поставлен ты на эту должность закон соблюдать, а ты откровенным вымогательством занялся, попирая законность. Значит, и я могу в отношении тебя этот закон нарушить, не я первый начал. За хамство, дерзость, наглость и подлость твою пришлось принять соответствующие меры. Жену твою уже имеют сейчас по полной программе три мужика одновременно, но дочек пока не трогают. Ты можешь позвонить супруге и удостовериться лично - потом и дальше поговорим.

Полковник побагровел от ярости, сжал кулаки и вскочил с кресла.

- Да я тебя, сволочь...

Гвоздь перебил его мгновенно, закричав тоже:

- Заткнись, иначе займутся твоей дочкой старшей. Ей двадцать и от нее не убудет, а вот младшенькой, которой всего десять, дяденьки могут не понравиться. Заткнись, сука тюремная, позвони жене и слушай дальше. Гостиницы он захотел... урод долбанный...

Полковник с трудом набрал трясущимися руками номер телефона своей жены. Ответ поверг его в ужас. Жена кричала истошно, что ее насилуют омоновцы и просила помощи. Домбровский налил воды в стакан и подал полковнику, но он разлил половину, сумев сделать всего лишь глоток.

- Омоновцы ряженые, конечно, сам понимаешь, а жена пострадала за подлую жадность твою, полковник, дочек пока никто не трогал. Их всех сейчас отпустят домой, а ты, надеюсь, сделал уже правильный вывод. Но хочу напомнить тебе, гнида, что при попытке отомстить мне лет так через надцать - девочек твоих поимеют во все дырки обязательно и бесповоротно. Занимайся своими делами, дядя, а мое имущество и без тебя успешно пристроят.

Домбровский встал и направился к двери. Уже на койке он недоуменно размышлял - откуда он мог знать о полковничьей жене и дочках? Откуда в его голове появились все эти мысли и уверенность в происходящих событиях? Но вопросы возникали где-то в глубине подкорки и особо не волновали - Громов решал еще и не такие проблемы. Он вдруг вспомнил Экклезиаста и понял, что тот был не прав, сказав однажды: "Что было, то и будет, и что творилось, то творится". Громов не древняя легенда - он из будущего и его воспринимают беспрекословно и неосознанно. Так должно быть и все на этом. Экклезиаст... есть ли такой на самом деле? Ведь это царь Соломон назвал себя в ветхозаветной книге Экклезиастом.

Долго еще Домбровский рассуждал о Громове, Экклезиасте, царе Соломоне, о книге, написанной мусульманином и принимаемой христианской церковью в Ветхом Завете. И пришел к выводу, что не стоит мудрить. Сам Экклезиаст разочаровался в смысле мудрости и говорил, что единственно достойная жизненная позиция═- не пытаться усовершенствовать мир и общество, а получать удовольствие от самого процесса жизни.

"Да-а-а, хорошенькое дело получать удовольствие в камере", - вздохнул Домбровский. Но он уже знал уготовленную Громовым участь. Забытая Богом деревенька и созидательный труд. Сбор ягод, грибов, рыбалка, охота - прокорми себя сам и не мешай более никому.

* * *

Кресло-качалка на веранде практически не шевелилась, изредка все-таки слегка покачиваясь вперед-назад. Ольга Громова в тени крыши и ближайшей сосны отдыхала с закрытыми веками. Нет, она не спала и ее мысли плавно кружились около дома, мужа, поездки в Париж и предстоящей работы.

В квартире и коттедже она убиралась без напряга, варила супы, жарила котлетки и готовила другую еду. Все делалось не в тягость и с удовольствием, но она не желала всю жизнь называться домохозяйкой. Ходить в салоны красоты, фитнес-клубы, отдыхать на природе и за границей - это прелестно, но чем-то необходимо заняться и для души. Не для салатов и супов она заканчивала университет.