Маркиз де Сад - Томас Дональд Серрелл. Страница 3

— Неужели Жан Кокто на самом деле сказал это? — с сомнением спросил председатель. Таким образом, послание мало чем могло помочь Саду или Поверу.

Заявление в пользу защиты также сделал Андре Бретон, но оно куда-то запропастилось и на рассмотрение суда представлено не было. Это пессимистическое откровение и завершило рассмотрение дела издателя.

Обвинение, допуская, что Повер действовал заодно с полицией, оспаривало утверждение о выпуске ограниченного тиража. Было объявлено о публичной подписке и проведена рекламная кампания в журналах. Тома издания имелись в открытой продаже в лавках букинистов на набережной Сены, да и реклама не молчала. Если Повера оправдают, что помешает ему издать Сада в бумажных обложках как литературу для массового читателя? Это случится десятилетием позже, хотя на сей раз издателем будет не он. Являлся ли Сад оскорблением общественной морали или нет? Именно в этом и заключалась проблема, возникшая перед судом.

Морис Гарсон оказался прав, когда предпринял атаку на цензуру и репрессивные меры, продемонстрировав тем самым вполне понятную истину: общественная мораль не находится в статичном состоянии, а эволюционирует. Гарсон выбрал правильную тактику, затеяв формальный спор и пытаясь склонить на свою сторону суд присяжных. Повер, напротив, получил плохой совет, когда хотел выиграть на иллюзорном преимуществе ограниченного тиража. Председатель суда, искушенный игрок, отбил его атаки по всем направлениям спора. Наиболее скандальные работы Сада стоило либо печатать, либо вообще отказаться от публикации. Вопрос ограниченности тиража мог послужить причиной либо для избежания судебного преследования, либо для смягчения наказания, но позволить добиться оправдания не мог. В этом Повер просчитался. 10 января 1957 года уголовный суд признал его виновным и присудил штраф. Четыре наиболее спорных романа Сада пополнили список запрещенных книг.

Верховный суд после изучения собраний сочинений Сада в 1958 году принял окончательное решение. Тома, не вызывающие сомнений, эротические произведения и работы с элементами мягкого садизма к опубликованию допускались. Вышеупомянутые четыре работы, составлявшие четырнадцать томов издания и ставшие причиной судебного разбирательства 1956 года, подлежали запрету.

После такого продолжительного юридического спора решение суда тем не менее вскоре подвергли пересмотру в свете новых веяний, коснувшихся свободы публикаций в шестидесятые годы. Малые тиражи романов Сада появлялись во Франции без всякого труда. И хотя это небольшое число экземпляров имело проставленные внутри номера, ограниченный тираж мог равняться тиражу неограниченному и достигать пяти-восьми тысяч копий. Английские переводы в обязательных розовых или желтых обложках продавались в книжных лавках, тянущихся вдоль набережной Сены на протяжении всех пятидесятых. Речь идет об «Альковных философах» и «Праведном поведении, подвергнутом суровому наказанию». В конце концов появились и французские тексты в бумажных обложках, выпущенные «Фолио» и «Ливр дю Пош» и предназначенные для широкого круга читателей.

В утопающем в исках и встречных исках судебного процесса Дворце Правосудия всегда незримо присутствовал его сардонический и мстительный призрак, вызывающий у моралиста страх и благоговейный ужас. Разбитое недугами, распухшее тело его престарелого автора в 1814 году отправилось к месту его безвестного захоронения на кладбище в Шарантоне. Но его жестокий ум продолжает жить в его романах и диатрибах. Одним из наиболее характерных и неприятных свойств этого интеллекта была его гибкость, которую не сумели сломать ни два смертных приговора суда, которых едва удалось избежать, ни двадцать семь лет, проведенных в тюрьмах и психиатрических лечебницах старого режима и эпохи Революции. Такой опыт не мог не расцвести пышным цветом альтернативной философии человеческого поведения, тайно излагаемой длинными месяцами и годами тюремного заключения. В этом новом устройстве садовской вселенной словно не существовало ни Бога, ни нравственности, ни любви, ни надежды — только вырождающееся человечество, охваченное последним эротическим экстазом и братоубийственным безумием. Убийства, грабежи, насилие, мужеложество, кровосмешение, проституция — вот логические средства, ведущие к этому финалу. Но, если бы Сад действительно выступал в качестве проповедника этой системы, ему не нужно было бы отвергать существующий порядок. Источником вдохновения его трудов стали темные годы Террора и жестокого правосудия Бурбонов.

Если бы в этом и заключалась мечта сумасшедшего, не было бы ни издания собрания сочинений, ни судебного процесса 1956 года. Но интерпретация Сада с изумительной точностью соответствует извечной вселенской утрате божественной силы, обществу, где разум находит оправдание лишь законам, продиктованным природой. В его эпоху герои и героини творений автора томились в безысходности своих величайших замыслов. Для разрушения существующего мира у них не хватало ни сил, ни власти. В «Жюльетте» героиня сожалеет о невозможности погубить город, вызвав извержение Везувия. Вместо этого она должна довольствоваться пыткой молодой женщины, которую затем сбрасывает в кипящую лаву вулкана. Какое-то успокоение наступает позже, после того, как отравив систему водоснабжения города, героиня погубила полторы тысячи людей. К 1956 году наука значительно преуспела в этом, обуздав ядерную реакцию и добившись невиданных достижений в бактериологии, благодаря чему стало возможным уничтожение жизни на всей земле. Двух столетий научного прогресса хватило на то, чтобы в свете амбиций военных стратегов и их оружейников померкли честолюбивые помыслы Жюльетты и ее друзей.

Безусловно, велись споры относительно романов Сада, показывающих последствия того, что произойдет, если человечеству вздумается отвергнуть мир божественных нравственных устоев. Но этот протест служил желанию подчеркнуть двусмысленность, присутствующую если не в его работе, то в его жизни. Отвергал Сад божественный уклад мира или нет, но эта его одержимость Провидением и искаженные фразы сквернословия дают все основания предположить — его основная мания носила скорее религиозный, чем сексуальный характер. На протяжении двух сотен лет он являлся, пожалуй, единственным крупным писателем, задумавшимся над невозможным и отразившим свои выводы в форме повествований, которые считались непечатными как в его собственное время, так и два столетия спустя. Вольтер показал, что в этом лучшем из возможных миров далеко не все дано во благо. Но даже голос этого мыслителя казался слабым отзвуком на фоне садовского срывания завесы с вселенной, где балом правит зло и погибель, где не обделенные разумом мужчины и женщины предаются усладе в этой грубой эротической прелюдии к никем не оплакиваемому забвению рода человеческого.

После провала процесса, возбужденного в 1960 году в Англии против «Любовника леди Чаттерлей», и проигранных процессов против этой же книги и «Тропика Рака» Генри Миллера в Соединенных Штатах в 1959 и 1964 годах, книги Сада начали публиковаться более широко. В Англии подобные издания выходили в значительной степени подчищенными. Так продолжалось до появления в 1989 году романа «120 дней Содома». В Нью-Йорке и Лос-Анжелесе переводы появлялись в красочном оформлении, без каких-либо пропусков и сопровождались комментариями академиков и литературоведов, в которых делался упор на важность публикаций. Имени Сада, предусмотрительно вымаранному из сообщений об эпохе Просвещения и Революции, при публичном одобрении критиков и ученых теперь снова вернули его политическую и культурную ценность. Предание его забвению в девятнадцатом веке по причине, лаконично суммированной в высказывании Мишле «страшный безумец», представлялось теперь поспешным. Действительно, его работы, с которыми в шестидесятые годы столкнулся Западный мир, приобрели особое значение для нового поколения, рожденного революционными потрясениями.

Сад стал символом этих лет, каким за тридцать лет до этого он являлся для сюрреалистов. Все же основными покупателями его книг оказались не интеллектуалы Нового Левого крыла. Они относились к публике, которую можно было встретить на таких фильмах ужасов, как «Дом, где в почете плети» или на гетеросексуальной оргии «Я больше не люблю тебя». Их субкультура отражала героя, превозносимого выше некуда в «Марат-Саде» Вейсса, или критикой фашизма в картине Пазолини «Садо: 120 дней», появившейся на экранах в 1974 году.