Украденное имя (Почему русины стали украинцами) - Наконечный Евгений. Страница 45

Евгэн Гребинка перевел так:

Давно без батьківської слави
Ми, як воли, в ярмі жили,
У підданстві або Варшави,
Або великої Москви.
Возиться годі з москалями
Украйні царством буть пора [632].

Выражение Пушкина «Когда Россия молодая» Гребенка перекладывает «Московщина». Строфа «Казак на север держит путь» — «Козак в Московщину летить». Слова «И след ее существования пропал, как будто звук пустой» Гребинка уточняет «в чужбині — що звуть Сибір» и т. д.

А вот, например, отрывки из драматической поэмы «Боярыня» Леси Украинки:

«Іван. Однаково чиї лизати пяти, чи лядські, чи московські!

Оксана. Не вимовлю. Проте ж воно нічого і по-московському, хто добре вміє. А як по-їхньому Оксана буде?

Ганна. Аксинья чи Аксюша.

Оксана. Щось негарно.

<…>

Оксана. Як я умру, ти не бери вдруге українки, візьми московку ліпше…» [633]

В 1860 г. Анатолий Свидницкий создал знаменитую песню «Вже більше літ двісті», очень популярную в свое время на восточноукраинских землях. Приводим некоторые отрывки:

Вже більше літ двісті
Як козаку неволі, —
По-над Дніпром ходить,
Викликає долю:
Гей вийди, вийди із води
Визволь мене, серденько, із біди!
Не вийду, козаче,
Не вийду, соколе!
Хоч рада — б я вийти,
Та й сама в неволі, —
Гей, у неволі, у тюрмі
Під московським караулом, у ярмі [634].

В другом произведении этот же А. Свидницкий пишет: «В духовних школах після обіду пишуть було упражнєнія: або з латинського чи грецького на московське перекладають, або з московського на латинське чи грецьке» [635].

Можно еще вспомнить популярную песню «Стоїть явір над водою», которая имеет такое продолжение:

Ой поїхав в Московщину козак молоденький,
Горіхове сіделечко, ще й кінь вороненький,
Ой поїхав в Московщину то там і загинув,
Свою рідну Україну на віки покинув.

Приведем отрывок из переписки двух классиков украинской литературы. В письме к Б. Гринченко от 22 февраля 1899 г. корифей украинской драматургии М. Кропивницкий пишет: «Все то, что говорят нам москали о братстве и благосклонности, все это бредни и вранье. Нет этого ничего: надевай косоворотку, зипун и кацапься, но и тогда не будешь ему родным. Те, что здесь живут, наши — они совсем не наши; прикидываются только нашими постольку-поскольку им это полезно. Нет, пусть уже кто другой ездит, а я уже удовлетворился вволю. Спасибо за хлеб, соль и за квасок. Или знаете вы это, что иные коренные кацапы нас имеют будто за калмыков или киргизов? Меня спросил один купец: „Скажите, пожалуйста, хохлы, они православные?“ А одна курсистка, кровная москвичка, на вопрос моей жены „почему вы не хотите смотреть малороссов?“ ответила: „Да ведь это же цыгане“» [636].

В свою очередь Борис Гринченко тоже постоянно употреблял термины москаль, москали, Московщина. Например: «Выходило так, что на Украине живут будто бы то два народа, две национальности: простой народ рабочий были украинцы, а господа — москали» [637]. В другом месте этой написанной для простого, малообразованного народа книжечке, он употребляет этот этнонимический термин со всеми его тогдашними синонимами: «Тогда же начался спор и с москалями (русскими, великороссами, кацапами)» [638]. Относительно российского языка он везде употребляет термин «язык московский».

Чтобы чрезмерно не перегружать повествование цитатами по данному вопросу (а их из казны украинской классической литературы можно набирать целыми пригоршнями), мы ограничимся здесь последней уже цитатой из творчества такого знатока языка и украинской терминологии, как Иван Нечуй-Левицкий: «Кто из киевлян не помнит времени перед Севастопольской войной?

Это было тяжелое время для Украины, это было ее тяжелое время. Простой народ стонал в тяжелой неволе под господами, должен был молчать и терпеть хуже, чем до Хмельницкого. А за каждый стон его по московским обычаям подвергали казни. Украина забыла исторические предания и не могла наукой дойти до утраченных идей.

На обоих берегах Днепра оказались в чужих устоях, в чужой шкуре, набирались чужого языка, забывали свой. Пропала наука, пропало просвещение, оставаясь только в схоластических латинских духовных школах. Университетская наука была всего лишь азбукой европейского просвещения, обрезанного по казенным меркам.

Эта наука хотела выучить людей на москалей, для войска, для правительства. Из украинских университетов и других школ повыходили халтурщики, взяточники-урядники, неправедные судьи, которые правого делали виновным, а виноватого правым, — те консерваторы учителя и профессора, которые вертели историей по московскому приказу, и офицеры-москали, которые забивали свой же народ на экзекуциях.

А народ делал барщину, а помещики-ляхи и москали сдирали последнюю шкуру из Украины, тем временем как наши патриоты-украинцы за свою молодую украинскую идею сидели уже в неволе, на далеком московском севере. Это было тяжелое время, пусть оно не возвращается» [639].

Думаем, что вышеприведенные цитаты из творчества таких мастеров украинского слова, как И. Котляревский, Т. Шевченко, I. Франко, П. Гулак-Артемовский, Е. Гребинка, Леся Украинка, И. Нечуй-Левицкий, Б. Гринченко, Г. Кропивницкий, А. Свидницкий, а к этому перечню можно было бы добавить целый ряд других, достаточно убедительно свидетельствуют, что когда-то нормой украинского языка были термины «москаль», «Московщина» и производные. Эта норма выводилась из живого разговорного языка украинского народа и широко отображалась в фольклоре.

Для Западной Украины, в силу исторических причин, с термином москаль возникла определенная сложность. Надо было объяснять возникновение этого названия и проблемы изменения этнонима. Выдающийся общественный деятель, педагог, журналист и композитор Анатоль Вахнянин толковал этнонимическое российское хулиганство таким образом: «Чтобы дальше осветить, каким образом суздальцы или северяне, чужие по роду, это наше имя себе присвоили, поставим этот небольшой вопрос: какое бы носила название сегодня Германия, если бы призвала на цезарский трон князей из русского рода, или когда бы те князья самые подчинили бы ее своей власти? Не иначе как просто носила бы название она земли русской — Русь, а народ — Русины.

Или невидаль теперь, что северу, то есть Суздальцам, пришлось имя Руси? Нет. Он, подпав под волю князей из того самого русского рода, должен был или насильно, или нехотя принять это имя, однако же только в значении политическом, а никогда в этнографическом, потому что Русью в значении этнографическом называли так все соседи, а ранее и сам север, только наш юго-западный край. Северян же называет наш народ, как и все соседние, москалями» [640].

На восточно-украинских землях, где издавна за употребление этих терминов преследовали, они, как не удивительно, бытуют по сей день. Вот, например, данные этнографической экспедиции, которая исследовала пограничные районы Сумской и Харьковской областей. «В прошлом в селе Алешши, как и во всех других селах на исследуемой территории, россияне называли украинцев хохлами, украинцы россиян — кацапами, москалями» [641]. Далее в сообщении экспедиции подается запись беседы с «обруселым» украинским крестьянином: «Наши деды были хохлами, — рассказывает Кучеренко (1890 г. н.), — а мы смесь, оборотни. Постепенно наш язык смешался с русским, живем среди москалей и разговаривать стали по-москальски» [642].