Репортаж из сумасшедшего дома - Мальцев Юрий Владимирович. Страница 7

— А-а-а! Нервы не выдержали! — ликовали больные. — Ее тоже лечить надо. В палату ее, к больным. Снимайте с нее халат!

Когда телевизор принесли, наконец, после ремонта, все больные жадно сгрудились вокруг него, как изголодавшиеся по вестям с земли люди, заброшенные на какой-нибудь необитаемый остров. Это был старый телевизор с крохотным экраном. Он поработал минут двадцать и умолк. Его попробовали починить своими силами. Он заработал, но работал плохо: изображение мутнело, искажалось, исчезало совсем, потом появлялось испещренное полосами и т. д.

Ян сказал мне, что здесь, среди нас, есть еще один литератор — Женя с телестудии. Он познакомил меня с ним. Женя повздорил в ресторане с каким-то человеком и обругал его нецензурными словами. Человек оказался следователем прокуратуры и решил возбудить против Жени уголовное дело. Боясь как бы дело это не кончилось для него очень плохо, Женя воспользовался тем, что однажды лежал уже в психиатрической больнице и сам пришел в Кащенко. Это был высокий молодой человек крепкого телосложения, с веселыми голубыми глазами и рыжей бородой. Бороду он отрастил уже здесь, в больнице, отказываясь бриться. Мудрость этого решения я постиг позже, когда через неделю пришла парикмахерша брить нас. Она должна была быстро побрить здесь около ста человек и успеть еще в другое отделение. Когда она поспешными размашистыми движениями стала тупой безопасной бритвой снимать с моих щек недельную щетину, мне показалось, что вместе с щетиной она снимает и всю кожу.

Женя обычно с благодушной улыбкой, лениво, вразвалочку, этаким увальнем, прохаживался по коридору и, казалось, чувствовал себя вполне уютно за решетками Кащенко.

— Юра, вы меня удивляете, — говорил он, развалясь на своей койке и выкуривая одну сигарету за другой. — Мне дико видеть человека, который имеет убеждения и придерживается каких-то принципов. В наше время, когда все так меняется… — он взглянул мне в лицо и расхохотался. — Вижу, вижу, о чем вы думаете: «Вот типичный представитель советской интеллигенции. Циничная продажная сволочь». Так ведь? Ха-ха-ха!… Нет, серьезно, о каких принципах может идти речь, когда приходится рвать кусок друг у друга из глотки? Ведь что такое современный автор? Вы видели этих современных авторов? У них вид боксеров. Если вы его не пустите в эфир или не напечатаете, так он вам морду набьет. А вы, должен вам сказать, ведете себя совершенно неправильно. Нужно писать то, чего требует рынок. Конечно, приятнее писать то, что думаешь. Я понимаю. Ну, а если нельзя, почему бы не заняться просто литературным ремеслом. Ведь литература, сам литературный процесс — это, в конце концов, преодоление неких чисто технических трудностей. Вы знаете, как адски трудно писать интересно о том, что тебе не интересно. Сколько я на это потратил сил!.. А вы просто даете им топтать себя. Когда я услышал, что вы разносите телеграммы на почте, я чуть не заплакал. Честное слово! Ну вот хотите, я переделаю любой ваш рассказ так, что он пойдет? Я выверну его наизнанку, там, где черное, сделаю белое, мрачное станет веселым, конец сделаю началом, и он пойдет. Ей Богу! Не верите?..

— Вы думаете, что вы нормальный человек? Юра, вы заблуждаетесь, — говорил он в другой раз. — Все мы здесь ненормальные. Нормальных людей вообще не существует. Нормальный человек — это абстракция. Вот увидите, они найдут у вас тут тысячу болезней.

А когда я удивлялся тому, как легко и спокойно переносит он жизнь в Кащенко, он мне говорил:

— Чем развитее человек, чем он умнее, тем больше он понимает, что разница между свободой и несвободой в высшей степени относительна.

Но я не мог с ним согласиться. Я очень тяжело переносил неволю. И пребывание в Кащенко только укрепило мое давнее убеждение, что неволя — это худшее из зол, неволя — это самое худшее, что может случиться с человеком, неволя хуже нужды и лишений, хуже болезни, хуже любого несчастья.

В один из долгих кащенских вечеров Женя рассказал мне очень забавную историю о том, как американцы снимали в сотрудничестве с нашим телевидением документальный фильм «По Волге». Сотрудничество состояло в том, что наши изо всех сил старались помешать американцам снять что-нибудь неприглядное и для нас нежелательное. Американцы же со своей стороны старались изо всех сил обмануть своих советских сотрудников и снять именно что-нибудь «нежелательное». Разумеется, победа осталась за американцами, потому что нежелательного вокруг было столько, что стоило нацелить объектив наугад в любую точку, как получался нежелательный кадр. В окончательный вариант фильма вошел даже такой уникальный кадр: на экране показывается ссора на базаре, как вдруг объектив перекрывает чья-то пятерня. Голос диктора говорит: «А это рука нашего советского сотрудника, помогающего нам в нашей работе».

Был в 5-ом отделении и еще один представитель художественного мира — Володя, наркоман. «Художник с Мосфильма, а жена из бардака», — как он сам рекомендовался. «Привел мне раз приятель б…дь, я по пьянке и женился». Собирая вокруг себя слушателей, Володя с увлечением рассказывал о том, какими способами он любил свою жену-блядь. Некоторые из этих способов он даже наглядно демонстрировал, производя соответствующие телодвижения и беря себе моделью кого-нибудь из слушателей. Таких способов, как он утверждал, они с женой практиковали около пятидесяти. Вот как выгодно иметь жену-б…дь, заключал он.

Володя всегда находился в непрестанном движении. Этот человек жил в темпе Allegro vivace. Он непрерывно двигался, говорил без умолку, при этом разговаривая с одним человеком, он успевал в то же время вставлять реплики в чей-нибудь чужой разговор, принимался за какое-нибудь дело и тут же бросал его, хватался за другое. Когда спал этот человек и спал ли он вообще, я не знаю. Поздно вечером, засыпая, я слышал его голос, а на рассвете меня будило шарканье, раздававшееся у меня под самым ухом — это Володя натирал щеткой паркет в коридоре (моя кровать была в коридоре). Санитарки благоразумно решали: чем пропадать зря такой неиссякаемой энергии, лучше использовать ее производительно, и давали ему щетку.

С Мосфильма же был и Лева Н. Странная мысль засела у него в голове. Ему казалось, что его матерью, в молодости, овладел Сталин, и что он, Лева, не кто иной, как сын самого Иосифа Сталина.

Как-то я бродил в задумчивости по коридору, и при каждом повороте сталкивался с молодым человеком, который так же, как я, прохаживался из конца в конец — коридор, уставленный кроватями, был слишком узок, чтобы в нем могли разойтись двое, и мы на поворотах чуть не стукались лбами. В отличие от меня молодой человек был, видимо, в веселом расположении духа и беспечно напевал что-то. Я прислушался и с удивлением услышал, что он веселым голосом пел: «…горе горькое по свету шлялося и на нас невзначай набрело». Я заговорил с ним. Он работал разметчиком на заводе «Красный пролетарий». Его привезли в Кащенко прямо с завода, где он, в цеху, стал призывать людей верить в Бога.

— А давно ли вы сами верите в Бога? — спросил я.

— Да в общем, с детства. Меня мать в детстве всегда водила в церковь. Но как-то особенно сильно я почувствовал, что Бог есть, после смерти матери. Не знаю почему, но появилось у меня такое чувство. А тут, понимаете, пошел я в Донской монастырь. Мне говорили, что там есть чудотворное распятие Христа. Я расспросил старушек, где оно. Они мне показали. Подошел я к распятию и стал молиться. Я просил Бога, чтоб он дал мне голос. Петь хотелось. А потом, ночью — я еще не спал, а так лежал и дремал — вдруг почувствовал его рядом, Бога. Видеть я его не видел, но чувствовал и слышал его голос. Он мне сказал, что даст мне голос и чтоб я пошел с этим голосом по Руси петь и просить милостыню. Нет, побираться я не буду, сказал я ему. Это стыдно. Утром я встал и чувствую вдруг, что голос у меня появился. Дал он мне голос, да какой замечательный голос! Я запел, и теща похвалила меня. Сказала, что очень хорошо пою. Я шел на завод и всем людям, встречным говорил: «Бог есть! Верите вы в это или не верите, а он есть». Пришел я на завод и стал петь в цеху. Ах, как я пел! Даже слезы у меня по щекам текли. А потом стал говорить всем: «Люди, верьте мне, Бог есть!» Ну, они взяли меня и привезли сюда. На следующий день голос у меня пропал. Только один день и был. Но какой голос!.. А теперь врач говорит мне: пока не перестанешь верить в Бога, не выйдешь отсюда. А я никогда не перестану. Я верю в него и всегда буду верить.