Раб (СИ) - Нэльте Нидейла. Страница 3

— Скучаешь? — подошла ко мне Олинка. На этот раз на поводке, прикрепленном к ошейнику, она вела симпатичного стройного парня. Правда, при взгляде в его глаза мне сделалось как-то не по себе, но агент Там ругнулась, заставляя себя заняться делом, и я пожала плечами:

— Осваиваюсь.

Парень был одет в блестящую чёрную кожаную жилетку, открывающую красивую мужскую грудь, и такие же узкие штаны, прямо будто только-только из стриптиз-бара.

Олинка села рядом со мной на небольшой мягчайший диванчик, парень опустился у её ног, она запустила руку в его волосы и перебирала их.

— Ну как тебе у нас? — изображает радушную хозяйку Олинка.

— Замечательно! — говорю.

— А ты уже себе раба присмотрела? — спрашивает.

— Да нет, не успела, — говорю. — Недавно же приехала, не совсем ещё знаю, что тут к чему… Слушай, мне так стыдно, позабывала половину имён, расскажи о них?

Олинка охотно принялась пересказывать местные сплетни, из которых я вычленяла крупицы полезной информации.

— А Три Главы? — спросила, когда Олинка выдохлась и начала подёргивать волосы парня сильнее, чем следовало бы. Мне хотелось напомнить ей, думаю, наверное забылась слегка… Но как-то не решилась, мало ли, что у них за отношения.

— Не знаю, — сникла Олинка. — Они такой тайной окружены, попробуй подступись. Хотя отец обещал, что когда-нибудь и я… — она запнулась, обвела языком губы, и я поняла, что ступила на скользкую стезю. Чтобы она потом не вспомнила, о чём я интересовалась, тут же перевела разговор на другое, взглянув на парня у её ног:

— Слушай, а бывает, что вольные влюбляются в рабов или рабынь?

Она посмотрела на меня таким ошарашенным взглядом, будто я сказала несусветную чушь.

— Влюбиться в раба? — она потянула его за волосы, задирая голову и по-хозяйски целуя в губы, и я заметила, как вторая рука погладила странный пульт на поясе. — Такое только жительница Амадеуса могла сказать. Повернись-ка… — потянула парня за ошейник, он встал на колени, повернувшись к ней лицом, Олинка ещё раз поцеловала его:

— Ты меня любишь, Дэн?

— Конечно, госпожа, — отозвался тот.

— Не верю, — капризно проговорила Олинка, стремительно теряя мою симпатию.

— Несравненная обожаемая госпожа, я люблю вас больше всех на свете, доставлять вам удовольствие — смысл моей жизни…

— О, как, — засмеялась Олинка, демонстративно подмигивая мне. Натолкнулась на укоризненный взгляд Корнеля, лицо её стало несколько недовольным.

— Сядь уже, — сообщила она рабу, и когда он снова умостился у её ног, так провела рукой в драгоценных кольцах по его шее, что мне стало не по себе. Будто сейчас перережет.

Что за глупости, мы же взрослые цивилизованные люди. Я знаю, что к рабам тут относятся как к вещам, ну что поделаешь, статус у них такой, исторически сложившийся. Но ведь это не значит, что они им тут глотки перерезают почём зря?

Антер

Наказан. Дрожу, каменное помещение небольшое и голое, кроме меня сегодня никого — мне так повезло под руку попасться. Через час или два ей надоест, вылечит мою спину и снова вызовет. Как же меня от тебя тошнит.

На этот раз она про меня не забывала. Изредка баловалась кнопками, передающими через пульт сигналы боли в мой чип, так что через час я был взмокший, дрожащий и согласный на что угодно, лишь бы прекратить пытку.

Как и сотни раз до того. Клялся себе больше не перечить… И мечтал о том, что получится если не сбежать — Тарин всё же — то хотя бы умереть.

Выхожу из медкабины. Точнее, вылезаю — она ждёт, и не приведите боги при ней подняться на ноги. Я не поднимаюсь, только не нужно больше боли, пожалуйста… Лучше уж обратно на астероид! Там было хоть и во сто крат тяжелее, но надсмотрщики плетями били изредка, чтобы подстегнуть, да не лишить работоспособности. А страшные кнопки — только в случае побега. И дёрнул же меня чёрт попытаться сбежать на почтовике. И ведь почти сбежал, почти вышел из радиуса действия пульта. Почти не поймали, усмехаюсь горько. Если бы я знал, куда потом продаду, лучше бы и не дёргался.

Амира подходит, тошнотворный запах её духов и каких-то втираний, её тела, отвратительный, въевшийся навсегда запах, чёрт, кажется, сейчас меня стошнит… Видеть не могу её ноги.

Позывы почти невыносимы, может, специально с утра в еду подсунула чего? А что, хорошее развлечение. Хотя, наверное, тогда поостереглась бы подходить сама…

Судорожно дёргаюсь, отворачиваюсь, желудок поджимается к горлу и выворачивается прямо на ковёр. Амира с визгом отскакивает, лупит меня забрызганными ногами:

— Ты что себе позволяешь, раб?!

— Простите, госпожа, наверное, съел что-то не то…

— Ты хочешь сказать, что я плохо вас кормлю?!

— Что вы, госпожа, вы лучшая хозяйка из всех, что у меня были… — кажется, лицо кривится в болезненной судороге, лучшая, как же, боюсь, самая худшая… К зубам снова приливает, сцепив их пытаюсь ещё что-то добавить…

— Чего мямлишь? — сердито. — Убрал за собой и марш обратно в кабину! Вылезешь — я с тобой разберусь.

Запускаю уборщика, с этой станется спохватиться и заставить меня убирать руками, но она отвлеклась на новенького, что-то ему внушает. Кажись, идут отмывать её ноженьки. Голова кружится, ничего не соображаю, снова лезу в кабину.

Когда вылезаю обратно — уже не тошнит, но хочется упасть. Кабина сообщает, что мне необходим какой-то препарат, которые уже закончились, требуется дозаправка, но хозяйка не собирается изводить их на меня, считает, обойдусь. Стараюсь не шататься, она сидит в кресле, новый массирует её ноги. Хозяйка кривится на моё приближение:

— Ну, покажи мне, на что ты сейчас способен…

А на что я, по-твоему, могу быть способен?!

— Что-то в последнее время на тебя слишком много таблеток уходит, — говорит, — дорого мне обходишься.

Стою на коленях, соглашаюсь, извиняюсь, говорю такое, о чём вспоминать потом тошно, с ужасом думаю о таблетке, которая заливает сознание, вызывает тошнотворное, постылое возбуждение, после которого приходится приближаться к этому жирному дряблому телу, и никуда не деться от запаха, и невозможно отмыться… А потом лежишь на своём матрасе, молча скулишь, закусывая угол подушки, ненавидишь себя и презираешь, и не чувствуешь ни мужчиной, ни просто человеком — вещью, бесправным рабом, который нужен единственно для того, чтобы исполнять любые прихоти хозяев, и со стыдом понимаешь, что будешь их исполнять, потому что одного нажатия на кнопку достаточно, чтобы забыть о том, что такое гордость, достоинство, свои желания…

Но нет, у неё уже есть новая игрушка, а я слишком дорого обхожусь. По-хозяйски разочарованно ощупывает меня, умоляю себя хоть разок, ну пожалуйста, представь себе другую, красивую, ласковую, добрую… а такие разве бывают? Ну представь сексуальную, молодую, стройную… Не хочу никакую, не могу, сейчас снова тошнить начнёт…

— Да, — разочарованно, — пора продавать, совсем от тебя ничего не осталось. А такой молоденький, такой хорошенький, я прямо нарадоваться не могла, какой мужчина попался. Думала, как обучу тебя — долго замены не захочу…

Молчу. Отпусти. Я посплю немного, соберусь с силами… Может быть…

— Наказание! — сообщает радостно. Кажется, всхлипываю, начинаю умолять, Кнат смеётся, урод, подожди, и до тебя дойдёт. Она довольна — не то слово. Боже, заткнись… Затыкаюсь: бесполезно. Закусываю губу.

— Ну что же ты, — говорит, — мне понравилось, можешь продолжать…

— Прекраснейшая госпожа отменит наказание?

— Продолжай, там посмотрим.

Продолжаю. А вдруг отменит. Ненавижу себя, противен себе, знаю, что не отменит, получит удовольствие и сделает по-своему. Убей ты уже меня.

— Кольца, — сообщает счастливо. — Лицом.

Поднимаюсь после третьего разрешения, бьёт дрожь, лицом — значит, что-то ужасное придумала, берусь, она заставляет Кната закрепить плотно руки и ноги, боже, что меня ждёт.

— Убей меня, госпожа… — не выдерживаю, скалится:

— Нет, так не интересно, бесценный. Мы сейчас послание следующему владельцу напишем.