Джек на Луне (СИ) - Русуберг Татьяна. Страница 15

Через пару мгновений она распахнулась. Солдат, похожий на таджика, отобрал у меня топор, бормоча что-то успокаивающее. Нас с притихшей Ленкой выставили наружу, дверь снова закрыли.

Мы пошли к остальным и, хотя не сговаривались, никому не рассказали о том, что случилось. И никогда не говорили об этом друг с другом. Тогда я, конечно, не знал, почему. Просто чувствовал, что так правильно.

Сегодня, когда почти все кончено, я знаю: наверное, в тот день в Орхусе я должен был взять топор. И тогда многое из того, что произошло потом, не случилось бы. Но все вокруг было до нереальности обычно: меня окружали десятки людей, отделенные только полотняной перегородкой, и никто из них не видел того, что видел я. Куда я должен был всадить лезвие? В Себастиана, который мне нравился, и в котором, несмотря на все, я хотел бы найти отца? Или в мать, которая пустила Себастиана в свое сердце, и вырвать оттуда этого человека, значило - разбить его? И все из-за чего? Из-за одного взгляда?

И я ничего не сделал.

Найти Немо

Оставшиеся от отпуска Себастиана недели мы почти не были дома. Отчим таскал нас по музеям, окрестным достопримечательностям, паркам развлечений и просто красивым местам – показывал, как он выразился, «незнакомую Данию». Если честно, от всех этих поездок впечатление у меня осталось очень смазанное. Уже тогда я начал выпадать. Конечно, в то время я едва ли замечал, что со мной происходит что-то странное. И уж, ясно дело, никак по-особенному это не называл. Название возникло позже, когда выпадение стало для меня состоянием привычным, вроде повторяющихся припадков у эпилептика.

Оно могло длиться днями, а могло – неделями и наступало внезапно и непредсказуемо. Реальность выцветала и распадалась на пиксели, как компьютерная игра с плохой графикой. Люди вокруг казались топорно прописанными персонажами, плоскими и похожими друг на друга. Я механически двигался среди них, стараясь прикинуться нарисованным и тоже плоским, но, на самом деле, все больше уходил в себя. Внешние события и пейзажи становились неважными, зато внутри рос чужой враждебный ландшафт, по которому я блуждал, руководствуясь вместо карты нечеткими знаками.

Если бы Мемету довелось это прочитать, в чем я глубоко сомневаюсь (Мемет не читает ничего, кроме комиксов, а в моей писанине нет ни одной картинки с Дональдом Даком), то он, наверное, сказал бы: «Я ж гворил тебе, мэн! Не мешай траву с ДХМ, башню сорвет». Цимес в том, что все время после приезда в Брюруп я оставался чист, как стеклышко. Да и эффект только отчасти похож на тот, когда от дури пробивает.

Все это трудно объяснить тому, кто никогда не испытывал подобного. Поэтому я просто расскажу, как вышло, что я выпал в первый раз.

После поездки в Орхус я был все время настороже. У меня развилось шестое чувство: детектор Себастиана. Я кожей ощущал его взгляд, улавливал каждое относящееся ко мне слово, а от его прикосновений – даже легких и случайных – меня било током, будто между нами все время накапливалось статическое напряжение. И все это – взгляды, слова, прикосновения – приобретали двойное значение, словно у каждого была выстланная черным бархатом тайная подкладка – тайная для всех, кроме нас двоих.

Наверное, я чувствовал себя тогда, как промысловое животное, вроде вездесущей в Дании косули. Самец косули знает, что по весне открывается охотничий сезон, и начинает осторожничать, держась вне расстояния выстрела от людей, которые всю зиму подкармливали его сеном и соломой. Ему трудно понять, как человек, который помог выжить в тяжелое время, может наставить на него ружье. Но косуля слышит гром далеких выстрелов, и инстинкт толкает ее в укрытие, откуда она чутко наблюдает за возможной угрозой. Об этом рассказывал мне Бо, когда по пьяни хвастался добытыми в молодости трофеями. Потому что даже самые осторожные самцы кончают на стене в виде вываренного черепа с рогами.

Помню, как мы впервые поехали на море – мама, Себастиан и я. Жара стояла жуткая, в тени доходило до тридцати градусов, что для Дании полный апокалипсец. Я вышел из кондиционированной прохлады дома, таща сумку-холодильник. Гравий обжег пятки через тонкие подошвы сланцев, а солнце – голые руки. Я пожалел, что напялил майку, - плечи теперь точно обгорят. Себастиан топал сзади, нагруженный пляжным тентом и полотенцами. Ма в соломенной шляпе и с полосатой корзинкой через локоток замыкала процессию.

Мерс уже стоял у крыльца. Себастиан распахнул багажник, и, хотя машина была только что из гаража, на меня пахнуло горячим воздухом, как из духовки.

- Поставь холодильник туда, к самой стенке, - велел он. - А провод воткни в розетку.

Мне пришлось засунуться в автомобильное нутро до пояса, чтобы задвинуть сумку на место – багажник в минивэне был такой, что я мог бы там спать, вытянувшись в полный рост. Розетка все никак не находилась, наверное, тоже пряталась за какой-то панелью.

- Ну что ты возишься, Жень? – донесся снаружи капризный голос ма. – Я тут спекусь совсем.

Я встал одной коленкой на край багажника, шаря пальцами по обитой серой шерстью задней стенке и держа вилку в другой руке, как вдруг почувствовал движение сзади.

- Давай я тебе помогу, - Себастиан навалился, прижимая меня к коврику своим телом. Ладонь провела по предплечью от локтя, взяла из ослабевших пальцев провод и ловко воткнула в обнаружившееся под неприметной крышечкой отверстие. – Вот так это делается, - шепнул он на ухо и чуть надавил пахом на мой зад, прежде чем отпустить.

Сказать, что я охренел, значило ничего не сказать. Мать стояла рядом, нетерпеливо подскакивая на месте, как девчонка, и ела Себастиана влюбленным взглядом. Все, что она видела - ее замечательный муженек помог сыну. Я машинально стал запихивать чехол с тентом в багажник, но тот не лез, как я его ни поворачивал. Руки словно онемели и стали неуклюжими, так что под конец я вывалил на гравий пляжные полотенца.

- Растяпа! – сокрушенно покачала шляпой ма. – Садись лучше в машину, мы сами справимся.

Пока ехали к морю, я размышлял над тем, что произошло, иногда ловя на себе взгляд отчима в зеркальце. Нормальный такой взгляд, теплый и немного смешливый. Может, я все себе напридумывал? Может, я просто на измене, и паранойя крепчает? Потом мы выехали на побережье, за окном стало интересно, и я немного успокоился. Пялился на крутые дюны, поросшие белесой травой, и похожие на горбы спящих верблюдов. Трава колыхалась волнами, будто море началось уже здесь, омывая аккуратные дачные домики с шезлонгами и висящими для просушки полотенцами.

Домиков становилось все больше, чем ближе мы подъезжали к морю. Мимо промелькнули несколько кемпингов, потом крошечный городок с кафешками и магазинчиками для туристов. Наконец, бибикая и распугивая ленивых немцев, обвешанных сопливыми отпрысками, толстыми женами и сумками с пивом, мы выехали по узкой дороге на песок.

Раньше я никогда не бывал на пляже, куда можно заезжать прямо в тачках. Белая, слепящая, мелкозернистая полоса тянулась от дюн до моря метров на триста. У самых дюн песок был более рыхлым и неровным, потом становился утрамбованным и накатанным многочисленными колесами, а ближе к воде размягчался снова, и тут кишело отдыхающими. Пестрели яркие пляжные тенты и зонтики от солнца, плясали в бездонном небе бумажные змеи, а дальше, над морем, парашюты кайтсерфингистов, иногда неотличимые от парусов далеких яхт. Тела различной степени поджаренности заполняли пространство между запаркованными тачками и серо-стальными волнами, лениво лижущими берег.

- Поздно приехали, - разочарованно вздохнула ма, поправляя темные очки. – Тут яблоку негде упасть.

- Яблоку? – нахмурился Себастиан, пытаясь вникнуть в смысл выражения, которое мама перевела на датский буквально. – А-а, не волнуйся, - вспыхнул он улыбкой понимания. – Мы проедем дальше, там будет свободно.

Ма воспряла духом, а я прилип к окну, глазея на парней, рассекающих на бич-багги, девчонок, играющих в волейбол, тряся упругими сиськами, и внедорожник, вытаскивающий завязший по пузо в песке «гольф».