Джек на Луне (СИ) - Русуберг Татьяна. Страница 31

Отвечаю терпеливо:

- Из Силкеборга.

Она ротик кривит:

- Нет, по-настоящему откуда?

Ну да. Куда же от этого деться. Самый насущный вопрос. Хоть я и выгляжу, как дак, а акцент-то выдает. Пусть и легкий он совсем, не такой, как у матери, которая «рычит» и ø не выговаривает.

- Из России, - говорю.

Тут началось:

- А почему ты сюда приехал? А там холодно? Тебе нравится в Дании? А почему у тебя носки разные? Это такая русская мода?

При чем тут носки?! Я вниз глянул. Ёпт! Точно разные. Один белый короткий, второй – длинный, сиренево-желто-черный, явно из маминой парижской коллекции. Блин, и как только этот уродец мне под руку с утра заполз? Ладно бы еще джинсы длинные, а то я шорты напялил – не оттого, что было особенно жарко. Просто они ближе всего к кровати валялись.

Спасла меня очкастая Кирстен:

- Ребята, у вас так много вопросов. Будет лучше, если Джек ответит на них на перемене. Кстати, у нас в этом году по истории будет тема Холодной Войны, - и мне такая. - Надеюсь, у нас получится интересное обсуждение с твоим участием.

Да, блин, Джек – красная угроза в цветных носках. Мне теперь что, за всю нацию отдуваться?

Сел я на место весь подавленный.

- Тебя как звать? – спрашиваю прыщавого.

Он от меня шуганулся, висит на краешке стула. Неужели я страшный такой?

- Томас, - говорит, а голос как у мультяшного героя. Чипа там, или Дейла. Издевается тоже, что ли?

- У тебя носков запасных нету?

Он кудряшками затряс – волосы у него густые такие и вьются, вроде как у Лэркиной сестры. Это было бы очень даже ничего, если бы не росли они на башке костлявого длинного парня, у которого от каждого движения по прыщу лопается.

- Ты не бойся, - говорю, - я не кусаюсь. И бомбы у меня в кармане нету.

- Я и не боюсь, - и снова этот голос бурундуковый, а сам на стуле ерзает.

Ладно, оставил я Томаса с его тараканами, досидел до конца урока и поперся в сортир. Утром в спешке это заведение не успел посетить. Прохожу мимо зеркала – мама дорогая! Патлы дыбом без всякого геля, на морде подушка отпечаталась, футболка хоть и любимая, зато затасканная, и пятна какие-то... Мдя, производил я впечатление, ничего не скажешь. Не удивительно, что Лэрке птичками предпочла любоваться.

Ну, кран открыл, поплескал на морду, на ладонь и хаер приглаживаю. Куда там! Все также торчит, только теперь волосы сосульками склеились. А все ма, блин, виновата! Знает же, что я по будильнику не встаю. На старой хате меня теть Люся всегда будила, причем методы у нее были гестаповские, типа крышками от кастрюль над ухом вдарить или пятки щекотать павлиньим пером, которое у нее в спальне на стене висело. Мать-то на работу к шести уходила. А сегодня вот тоже унесло ее. Записалась она все-таки на эти гребаные языковые курсы, и письмо ей пришло – тестирование двенадцатого в девять утра. Вот она с Себастианом и укатила ни свет, ни заря, чтоб автобуса не ждать. Поставила мне в комнату второй будильник, а хули? Мне их хоть десять ставь. Если я сплю, то сплю. И вообще, я сова.

Короче, голову под кран воткнул. Вроде помогло, улеглись антенны. Руку сую за бумажными полотенцами – а нет их! Нормально, да? На футболку обтекаю, иду в кабинку за бумагой. Ну хоть эта есть! Вытираю шею, и тут закатываются ребята, вроде из нашего класса. Матиас рыжий, тот самый козел встрепанный, его вроде училка Брианом называла, и еще качок, сгусток тестостерона с темным пушком над верхней губой.

- Во, новенький, гы-гы-гы! А чего ты тут делаешь?

А что, интересно, делают в сортире?

- А чего ты мокрый? Тебя что, в толчок макали? Гы-гы-гы.

Мне надоело их развлекать, и я попер на выход. Качок мне дорогу заступает такой:

- Чего это у тебя на футболке написано? Би-бой ор дай. Пацаны, а он у нас би! Гы-гы-гы.

Я вздохнул, стою, кисти разминаю.

- Если ты тупое чмо, - говорю, - то необязательно всем это показывать.

- Это кто тупой? – начал усатый быковать.

Тут надо отдать должное рыжему: то ли ему мой байк понравился, то ли он и вправду поверил, что я что-то замутил с его сестрой, только парень за меня вступился:

- Да ладно, Вильям. Джек нормальный пацан, оставь его.

- Он что, тебе сосал что ли, что ты его защищаешь?

У рыжего даже волосы покраснели. А я говорю:

- Ты подвинься, Вильям. Я тебе покажу, что такое би, - а сам телефон из кармана вытаскиваю и на раковину кладу. Второй карман с мелочью всякой проверяю - на молнию застегнут ли.

Качок хихикнул неуверенно, обернулся к своим:

- Глянь, ребят, да он уже раздевается! – но назад все-таки пару шагов сделал.

Этого я и ждал. Хлопнул по мобиле, и сортир взорвало последним проигранным треком:

Нет, ты меня не запугаешь,

Ты меня явно не уважаешь,

А теперь, что скажу, послушай:

Что положил, то сам и кушай.

Все, ты сам виноват,

Обложался ты, брат.

Покажу тебе до точности,

Как рвется предел прочности.

Сделал ту комбинацию пауэр-мувов, для которой хватило места. Чуть не снес ногой раковину нафиг, но повезло, промахнулся чутка. Вскочил, цапнул телефон – у пацанов глаза по пять крон, челюсти до пупка отвисли – и за дверь. Короче, это сделало мой день. Ржать надо мной больше не ржали, только шептались по углам.

На большой перемене ко мне подкатила девочка Адамс. Я сидел во дворике в гордом одиночестве – одноклассники активно питались, а мне жрать было нечего. В спешке забыл приготовленной матерью мэвпак[1] дома.

- Привет, - Адамс уселась на скамейку рядом со мной, закинув друг на друга жирные ляжки. – Ты уже поел?

Я мотнул головой.

- Хочешь, пойдем вместе в столовую?

- Не, - говорю, - я дома жратву забыл.

- А у нас буфет есть, - Адамс радостно сверкнула брекетами. – Пиццу можно купить или сосиски в тесте.

- Бабло я тоже забыл, - вру.

- Я могу одолжить, - и сует мне такая мелочь потной ладошкой.

Мило. Теперь меня еще девчонка содержать будет.

- Нет, спасибо, - говорю, а у самого в животе бурчит, как я мышцы не напрягаю.

Она засунула разочарованно деньги в карман. Посидела немножко, ногой поболтала. Потом спрашивает:

- Ты бутерброды с колбасой любишь? – и достает из сумки розовую коробку со звездочками. Довольно увесистую. Я принюхался.

- Ну.

- Давай я тебе свои отдам? А то мне пиццу хочется. Жаль будет, если они зря пропадут.

Я призадумался. А что? Бутербродами я ей всегда отдать смогу, надо будет только двойную порцию намазать.

Короче потопали мы вместе в столовую. Розовую коробку Адамс не выпустила из когтей, пока хавчик не купила. Пришлось отстоять с ней очередь в буфет. Вижу, одноклассники на нас пялятся, но мне пофиг. Потому что единственный человек, который для меня важен, сидит себе за столиком, пьет сок, книжку читает и на меня – ноль внимания, фунт презрения.

Когда я наконец впился зубами в колбасу, Наташа – так, оказалось, звали сестру рыжего, - сообщила, глядя мне в рот:

- Зря ты с Томасом Паровозиком сел.

- Паровозиком?

А бутеры ничего оказались, хотя масла многовато на мой вкус.

- Ну да, все его так называют.

- Почему? – я машинально поискал глазами скопление прыщей, но в столовке соседа по парте не обнружилось.

- У него голос такой мультяшный, ты заметил? А еще он длинный и вихляется весь, когда ходит – как поезд. Паровозик Томас и есть, - кусочек ветчины застрял у Адамс между брекетами и она незаметно пыталась его вытащить ногтем.

Я засунул в пасть остаток бутерброда:

- Допустим. И почему это я не должен с ним сидеть?

Наташа протянула мне кусок пиццы, но я тряхнул головой.

- Его же гнобят все, - пояснила она, чавкая плавленым сыром. – Он – противное тупое чмо, в прыщах и воняет. - Она отхлебнула какао из бутылки и смущенно затрепетала ресницами. - Ты лучше со мной садись. Я списывать даю.

Во как! По ходу, здешняя колбаса мне дорого обходится.