Слезы Авраама (ЛП) - Смит Шон. Страница 35

Руки дрожали, он уже несколько часов торчал в пробке перед блокпостом.

"Чертово правительство. Хотят всё контролировать. Ненавижу их. Всех ненавижу. Ненавижу ниггеров, что передо мной, позади меня, вокруг меня. Ненавижу мексиканцев, которые на меня таращатся. Ненавижу Старшего Брата, новостные телеканалы, банки, христиан, мусульман, иудеев. Мне нужно пиво и сигарета, иначе я кого-нибудь убью".

Его мысли ходили по кругу, раз за разом проигрывая запись всех несчастий, произошедших с ним за годы жизни. В его язвительных обличительных речах не было ни слова об ответственности за свои поступки, себя он видел исключительно жертвой обстоятельств. Жизнь подложила ему огромную свинью, и он устал делать вид, что всё в порядке. У человеческого терпения был предел.

Впереди тянулась длинная очередь машин, красные габаритные огни уходили вдаль ровной размытой дождем линией. Джесси, который любил, чтобы его звали Маршалл, нажал на педаль газа чуть сильнее, чем хотел, а машина впереди двигалась гораздо медленнее, чем надо, поэтому его грузовик стукнул эту машину в задний бампер. Он выругался, когда стоявший сзади фургон преградил ему путь к отступлению.

Он обернулся. Человек в задней машине тряс головой и размахивал руками. В залитом водой лобовом стекле проглядывала его черная физиономия.

"Ты меня ударил, пидор. Ну, всё. Я устал от всего этого. Врезался в меня и теперь всё выставляешь так, будто это моя вина? Не уважаешь меня? С меня хватит. Меня больше никто не ударит. Ты ещё и орешь там что-то? Ну, у меня для тебя кое-что есть"

Руки тряслись, глаза налились кровью. Дышащий ненавистью, Джесси вышел из машины с дробовиком в руках. Холодные капли дождя заливали лицо.

Оружие в руках помогало чувствовать себя сильнее. "Я всё сделаю, как надо, пидарасина ты гнилая. Сейчас ты познакомишься с Маршаллом".

Нэшвилл. Теннесси.

Она умоляла его никуда не уходить и Леон послушался, потому что любил свою жену, да и конкретного плана действий у него не было. Она была консервативной, чувствительной женщиной и требовала ответов, которых у него не было. Она ждала. Насилие во всем районе набирало обороты. У них кончилась вода и еда, и ей пришлось продавать за них свои навыки медсестры. Она лечила огнестрельные раны и инфекции, вокруг них постепенно концентрировалась вся община, поэтому, поначалу, Леон даже был рад, что послушался её. Может, их жизнь наладится и они смогут пережить войну. Он гордился женой и сыновьями. Те вели себя спокойно, не хныкали и не ревели.

По вечерам они рассказывали друг другу разные истории, пели песни. Иногда к ним присоединялся кто-то из соседей. Люди помогали друг другу. Они много молились, читали Библию, создавалось какое-то единство, которое у Леона неизменно вызывало улыбку. Гаитянцы и азиаты вместе пели, сидя в самодельной церкви, переделанной из офиса. Звучали песни на испанском, английском, французском и корейском. Языки были разными, но песни были наполнены одинаковым смыслом, люди понимали мелодию и ритм и на пяти разных языках, в полумраке слышались всё те же "Господь наш велик" или "Великая благодать" и никому не требовалось перевода.

Всё шло прекрасно, было преисполнено надеждой. Когда голоса возносились к небесам, Леон чувствовал слезы на своих щеках, в воздухе стояло нечто, что объединяло людей и тогда Леон впервые искренне уверовал в бога. Это единство было больше, чем просто товарищество. То, что объединяло людей, невозможно было объяснить с научной точки зрения. Это было настолько мощным, настолько сильным, что оказывалось вне пределов обычного человеческого восприятия. Леон был знаком с религией, воспитывался в баптистской семье, но происходящее казалось ему чем-то новым и неизведанным.

Но по мере сокращения запасов, насилие становилось всё более открытым и жестоким. Людей убивали за банку консервированного супа, собачьего корма или порошкового детского питания. Со временем, Леон снова впал в депрессию. Снова стал злым.

Они ждали слишком долго, ждали знака свыше и время пришло. Она согласилась уйти. В грузовик они погрузили всё, что смогли и сыновья приготовились к большому приключению.

Белльвью. Теннеси.

Леон выругался, когда ударился бампером о впередистоящий грузовик. Этот парень оказался совсем невнимательным. Впрочем, воздушные подушки не сработали и никто не пострадал. Судя по всему, этот грузовик врезался в кого-то впереди и Леон лишь надеялся, что никто не пострадал.

Леон опустил боковое окно и вытащил вперед руки в извиняющемся жесте и крикнул:

- Моя вина. Вы в порядке?

Дверца грузовика открылась и из машины вышел бородатый деревенский мужик с дробовиком наперевес. Его лицо освещалось огнями стоявших рядом машин и в нем не было ничего, кроме жажды убийства.

Леон опустил руки на кобуру, а мужик шагнул вперед.

- На пол! - крикнул он жене.

Леон быстро открыл дверь, одновременно выдергивая револьвер из кобуры. Ветровое стекло брызнуло на него осколками и он почувствовал на лице что-то липкое и горячее. Крик жены смешался с выстрелами дробовика, с испуганными воплями детей, с руганью мужика.

Леон упал на сырой асфальт, направляя своё оружие куда-то вперед. Прозвучал ещё один выстрел, на этот раз, в дверь, и Леон ослеп на один глаз. Лицо горело.

Он выстрелил, целясь по ногам. Промазал. "Черт. Всего пять футов. Как же я не попал? Или попал? Боже. Дети. Жена. Господи". Быстро двигаться он не мог. Всё происходило одновременно в замедленном и ускоренном темпе, будто в кошмаре. У него кончились патроны, а противник был слишком быстр. Асфальт был сырым и холодил щеку, ему показалось, что он чувствует дрожь дороги. Всё вокруг светилось красным.

Перед ним появилась пара ботинок, а в голову уперся ствол дробовика. Леон в отчаянии снова нажал на спусковой крючок. Кошмар продолжался и он, как в дурном сне, беспокоился обо всём одновременно и никуда не успевал.

В машине плакали дети. Он думал о том, что подвел их, что должен был их защитить, дать им лучшую жизнь, хотел попытаться ещё раз.

Он хотел им спеть, тем самым, объяснить всё, что испытывал по отношению к ним. Может, когда они вырастут, они всё поймут. Когда-нибудь они снова увидят его, услышат и поймут, даже если его самого рядом не будет.

Его голос стих, боли больше не было, хотя он продолжал петь, его песня разделялась на множество голосов, заполняя всё вокруг вечным наслаждением.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Отцы

Белльвью. Теннесси.

Вокруг было тихо и спокойно и Генри не заметил, как началась заваруха. Карлос же, напротив, был взвинчен и потому внимателен. Позднее, он объяснял свои действия так:

- Я уже полчаса корчил рожицы тем детишкам. Тем временем, тот мудила в грузовике так впился в руль, что я за несколько метров чувствовал его напряжение. Даже во тьме я видел, что он на взводе, готов к броску, будто змея. И после того, что мы видели утром, я понял, что он нечто подобное выкинет.

Карлос вышел из машины одновременно с мужиком. Всё происходило слишком быстро и, когда Генри только выбирался со своего места, уже прозвучали первые выстрелы.

Спавший сзади Мартинез выскочил из машины и расположился у пассажирской двери, в то время как Карлос стоял впереди.

Прежде, чем Генри осознал, что произойдет нечто нехорошее, мужик из грузовика выстрелил по лобовому стеклу фургона.

Карлос закричал и побежал вперед. Всё происходило слишком быстро.

Генри оббежал фургон сзади, Карлос обошел его спереди. Ребятишки плакали, рядом с ними раздалось два быстрых выстрела.

Селюк с дробовиком падал на спину, мужчина на земле был мертв, ему в упор выстрелили в лицо из дробовика.

Убийца попытался подняться и Генри выстрелил ему в грудь. Карлос подошел к нему вплотную и наступил на горло.