Происшествие в замке Ферни: история вторая - Адамс Мэриэл. Страница 12

— Знаешь, простые расспросы нам мало помогут. Нужно под каким-то углом преподнести ей историю Парра, его смерти и завещания. Все равно это уже не секрет, особенно если она читает газеты. Но если происшествие касается их дочери, она обязательно проговорится. Только нужно именно ее вынудить начать этот разговор, — предложила я.

— Все очень просто, — подхватил мою идею Дэвид. — Купи газету, где есть хоть что-то об этом происшествии, и начнем обсуждать публикации между собой за ужином, но так, чтобы она слышала.

— Не слишком ли явно? Ведь в газетах писали, что на том смертельном ужине присутствовал репортер «Интерньюс».

— Ну и что? — возразил мой друг. — Подозрительно тут будет выглядеть как раз наше молчание. Ведь следствие еще не закончено, газеты комментируют его ход. Понятно, что меня это должно интересовать в первую очередь. Мы ведь ни о чем ее не будем спрашивать.

— Может, ты и прав, — согласилась я. — Если она промолчит, это тоже знак: ведь ее дочь оказалась в какой-то мере причастна к этим событиям. Она не может ими не интересоваться. Я хочу, чтобы она узнала о завещании: о нем, по-моему, писали только вскользь.

— Вообще не писали по просьбе комиссара. Эта информация появится в газетах только через три дня.

— Но о странностях завещания могли рассказать журналистам, например, те, кто присутствовал на оглашении документа, — наивно предположила я.

— Зачем? Им что, нужна куча новых претендентов?

На ужин нас пригласили, когда мы уже прилично проголодались. Поэтому, прежде чем завести разговор о происшествии в замке, мы отдали должное кулинарным способностям нашей милой хозяйки.

За столом, кроме нас, никого не было. Очевидно, на этот момент мы были единственными постояльцами «Тихого уголка». Ужин оказался простым, но безумно вкусным. Вообще дома я заменяю ужин апельсиновым соком или нежирным йогуртом, но, находясь на чужой территории, даю себе поблажку. Я с огромным удовольствием поглотила изрядное количество жареного картофеля, румяного, с потрясающей хрустящей корочкой, нежнейшую отбивную, острый, но именно настолько, насколько я люблю, овощной салат. Говорить я была готова только тогда, когда перед нами появились чашки с великолепно сваренным кофе.

— Вы не подскажете, — обратился Дэвид к госпоже Барини, — где можно купить свежую вечернюю газету?

— Ты не мог бы хотя бы здесь обойтись без газет? — недовольно проворчала я.

— Но я должен узнать, как там продвигается следствие.

— Вот вернемся — и узнаешь, тебе-то уж точно все сообщат. Или ты тоже решил записаться в наследники?

— Я бы не против, но, увы, в моих жилах течет кровь Сомсов, и только Сомсов. Никаких Парров или там Кроунов в моем роду не встречалось.

— Теперь у бедного старика появится столько кровных родственников, что наследство растащат по мелочи.

— Ну, это еще как сказать! Ты думаешь, что всем будут верить на слово?

— А как можно проверить?

— Не волнуйся, проверят.

— Вы не об убийстве в замке говорите? — спросила Эмилия, присаживаясь с нами за стол и наливая себе чашку кофе.

— Да, мы ведь там тоже были в тот вечер, — подтвердил Дэвид.

— А у меня там дочь работает, у этих Кроунов, — тут же сообщила госпожа Барини.

— Это не рыженькая такая?

— Да, она у нас светловолосая.

— Симпатичная девчушка! Как вы ее отпускаете в такую даль? Она мне показалась совсем малышкой.

— Ей уже двадцать пять. Мы не можем ей ничего запрещать. Но у нее неплохая голова на плечах, и мы за нее спокойны, хоть и очень скучаем иногда. Но разве удержишь сейчас молодых возле дома? Она у нас в актрисы метила, да вот пока господам прислуживает. Впрочем, эти Кроуны хоть достойно платят. До этого она в гостинице работала, так совсем за гроши!

— А как же карьера актрисы? Она передумала?

— Слава Богу, что передумала. Мы с отцом этому только рады. Но и не в горничных же всю жизнь ходить, она ведь в школе хорошо училась, осенью пойдет в университет. Будет учительницей.

— И правильно, — подвел итог Дэвид.

— А что, за стариком большое наследство осталось? — вдруг спросила Эмилия.

— Да немалое…

— Я что-то не очень поняла, разве он, старик-то этот, что умер на банкете, завещание не написал?

— Написал, только очень странное. Он оставил свое состояние, все, кроме картин, своим родственникам, поровну. Но дело в том, что имена этих родственников он не указал. И теперь всякий, кто докажет свое кровное родство с усопшим, может получить часть наследства.

— Да уж, очень несерьезно. И много нашлось этих кровных родственников?

— Сначала было пять, но теперь на одного меньше.

— Фальшивый оказался, что ли?

— Нет, его убили вчера. Вот я и хотел газеты посмотреть, может, там уже прояснилось что-нибудь.

— Какой ужас! Кого убили-то? Что за человек? Молодой? Или…

— Да нет. Старше даже Мориса Парра. Отставной полковник, герой войны.

— Ну, земля ему пухом.

На этом наш разговор и закончился, так как в столовую зашел высокий седой мужчина. Это был Филипп Барини. Эмилия засуетилась вокруг мужа, а мы пошли к себе.

— Ну, что скажешь? — спросил Дэвид, входя вслед за мной в наше временное жилище и плотно закрывая за собой дверь.

— А что сказать? Вела она себя естественно…

— Да, я тоже ничего не заметил.

— Похоже, все мимо. Но есть все же некоторые детали…

— Что ты имеешь в виду?

— Ну, например, крошка Луиза совсем не похожа на своих родителей. Они оба крепкие, со смуглой кожей. Эмилия темноволосая, да и муж ее, хоть сейчас и седой, вряд ли был блондином. А вот Стелла была блондинкой, и, заметь, волосы у нее тоже были рыжеватыми. Опять эти чертовы совпадения!

— Насколько я об этом слышал, светловолосый ребенок может родиться у любого относительно белого человека, а вот наоборот — только в случае соответствующей генетической цепочки…

— Ну, не знаю, в генетике я не разбираюсь, все равно мне это кажется подозрительным, хотя больше зацепиться не за что.

— У нас еще завтра есть день…

Вечером мы просто побродили у моря, даже не пытаясь ничего обсуждать. Комиссару не звонили, да и он молчал. Вообще мы чувствовали, что нам необходима пауза.

Вернулись мы с прогулки довольно поздно. Поднялись на второй этаж, ополоснулись по очереди в крошечной душевой, включили телевизор, чтобы посмотреть новости. Но и по телевизору тоже ничего интересного нам не поведали.

Когда мы уже мысленно смирились с бесполезно потраченным временем, кто-то тихо постучал в нашу дверь. Дэвид встал с кресла и пошел открывать.

— Извините, я услышала, что у вас еще работает телевизор, вот и решилась вас побеспокоить, — произнесла Эмилия Барини, входя к нам в комнату.

Дэвид предложил ей кресло, а сам сел на кровать.

— Я ведь вас сразу узнала, — неожиданно обратилась она ко мне. — Вы меня уже не помните, да это и понятно, со сколькими людьми вам приходиться говорить. Вы ведь однажды были по делу в нашем городе. В гостинице у Питера девушку искали, она потом дочкой этого знаменитого режиссера оказалась. Я в той гостинице работала.

— Да, то дело я хорошо помню.

— Ну а меня вы просто тогда и не заметили, ни к чему… Это мне было любопытно.

— А сейчас вы хотите что-то рассказать? — догадалась я.

— Да, хочу вам рассказать правду про нашу Луизу. Мы с мужем посоветовались и решили, что скрывать уже бессмысленно. Да и почему девочка должна быть обижена, если ей полагается какая-то часть денег ее родного отца?

— Значит, Луиза — дочь Стеллы Роджерс и Мориса Парра?

— Да.

— Но возраст? Фамилия — это понятно, вы ее удочерили и дали ей свою фамилию, но двадцать пять лет — это не двадцать восемь.

— Я вам сейчас все расскажу. Не только время управляет судьбой, иногда и наоборот бывает, — она вдруг задумалась. — Мы ее не торопили.

Затем Эмилия продолжила:

— Мы с Филиппом всегда жили душа в душу. Очень уж любили друг друга. Бывает в мире такая любовь. Я думаю, не каждому дано ее пережить, но за счастье судьба всегда плату берет. Не могли мы с ним родить ребенка. И он, и я — оба здоровы, но не могу я от него забеременеть. Врачи говорят, что это бывает не так часто, но так уж нам было суждено. Мы любили друг друга и смирились. Я устроилась работать в приют поварихой. Детей там было немного, я их всех до сих пор помню. Когда появилась Луиза, я сразу к ней привязалась. Директриса это заметила, вызвала меня к себе и сказала, что не может меня оставить на должности. Все работающие в приюте ко всем детям должны одинаково относиться, а моя любовь к девочке была уже слишком заметна даже для взрослых. Дети-то чувствуют куда лучше. Я даже заплакала. Не потому, что теряла работу. С моей профессией устроиться — не проблема, но расстаться с малышкой — это было для меня настоящим горем. Однако оказалось, что, не работая в приюте, как частное лицо я имела гораздо больше прав. Я стала навещать Луизу, покупать ей игрушки, сладости, она сама назвала меня мамой. Я не хотела думать о том, что меня могут разлучить с этим ребенком. Бог пожалел меня. Луизе было чуть меньше трех лет, когда ее родная мать дала согласие на удочерение. Мы очень быстро оформили все документы, и я все боялась, что какая-нибудь мелочь мне помешает или Стелла передумает. Мне казалось невероятным, что можно отказаться от такого ребенка: она была красивая, нежная, ласковая девочка. Но, к счастью, все получилось. Нам выдали ее новое свидетельство о рождении — это для девочки, и папку с документами, подтверждающими факт удочерения, — это для нас. Мы сразу уехали из Мэрвика, но я все равно не могла успокоиться. В свидетельстве о рождении Луизы, поскольку это разрешено законом, мы изменили дату рождения так, что она стала на год моложе. Она была такой маленькой и хрупкой… На новом месте мы прожили еще два года, но тревога не покидала меня, это стало похоже на болезнь. Я пошла к психоаналитику, и он посоветовал нам переехать еще раз, сменив фамилию. Так мы и сделали. При смене документов мы еще раз изменили дату рождения Луизы. Ей было пять лет, но выглядела она совсем крошкой, вот мы и записали ей еще на два года меньше. Только после этого я почувствовала себя спокойнее. Умом-то я понимала, что закон на нашей стороне, но мы — простые люди, а этот мир так несправедлив. Мы сделали все, чтобы нас было очень непросто отыскать. А сейчас наша девочка уже может узнать правду, мы знаем, что это не повлияет на ее отношение к нам.