Шабоно - Доннер Флоринда. Страница 20

Ирамамове крепко уперся ногами в землю и поднял левую руку над головой, выпятив грудь. — Ха, ха, ахаха, аита, аита! — прокричал он, притопывая ногой. Этим бесстрашным кличем он вызывал противница нанести ему удар.

Молодой гость отмерил вытянутой рукой расстояние до тела Ирамамове; он несколько раз замахивался, и наконец, его сжатый кулак нанес мощный удар в левую сторону груди Ирамамове.

Потрясенная, я сжалась всем телом. На меня накатила тошнота, словно боль прошила мою собственную грудь. — Почему они дерутся? — спросила я Хайяму.

— Они не дерутся, — смеясь, ответила та. — Они хотят услышать, как звучат хекуры, жизненные сущности, обитающие у них в груди. Они хотят слышать, как при каждом ударе вибрируют хекуры.

Толпа взорвалась подбадривающими криками. Бурно дыша от возбуждения, юный гость отступил и ударил Ирамамове еще раз. С презрительно вздернутым подбородком, твердым взглядом, замерев в гордой стойке, Ирамамове принял одобрительные, возгласы мужчин. Только после третьего удара он изменил стойку. На мгновение его губы скривились в одобрительной усмешке, и тут же снова появилась ухмылка презрения и равнодушия. Постоянное притопывание ногой, как объяснила мне Хайяма, выражало не что иное, как раздражение: противник еще не нанес ему достаточно сильного удара.

С нездоровым оттенком праведного удовлетворения я надеялась, что Ирамамове хорошенько прочувствует каждый удар. Поделом ему, думала я. Увидев однажды, как он колотит свою жену, я стала испытывать к нему все нарастающую неприязнь. И все же я не могла не восхищаться тем, как он храбро держится среди этой толпы. В его прямой, как стрела, спине, в том, как он выпячивает разукрашенную ссадинами грудь, было что-то по-детски задиристое. Его круглое плоское лицо с узким лбом и распухшей верхней губой казалось таким ранимым, когда он в упор глядел на стоящего перед ним молодого противника.

Интересно, подумала я, не выдает ли его чуть дрогнувший взгляд, что ему крепко досталось.

Четвертый удар с сокрушительной силой врезался ему в грудь. Его отголоски походили на катящиеся по реке камни во время бури.

— Пожалуй, я слышала его хекуры, — сказала я, уверенная, что у Ирамамове сломано ребро.

— Он ваитери! — хором воскликнули Итикотери и их гости. Они восторженно запрыгали на корточках, колотя над головой стрелами о луки.

— Да. Это храбрец, — повторила Хайяма, не сводя глаз с Ирамамове. Тот, весьма довольный тем, как мощно прозвучали его хекуры, стоял, выпрямившись в толпе приветствовавших его мужчин, а его покрытая синяками грудь раздувалась от гордости.

Успокоив зрителей, вождь Арасуве шагнул к брату. — А теперь ты прими удар Ирамамове, — сказал он тому, кто нанес ему четыре удара.

Гость встал перед Ирамамове в такую же задиристую позицию. Кровь брызнула у него изо рта, когда он рухнул на землю под третьим ударом Ирамамове.

Ирамамове высоко подпрыгнул и пустился в пляс вокруг упавшего. Пот блестел на его лице, на вздувшихся мускулах шеи и плеч. Но голос его звучал ясно, звеня радостью, когда он воскликнул: — Ай, ай, айайайай, айай! Две женщины из числа гостей отнесли побитого в пустой гамак рядом с тем, в котором сидели мы с Хайямой.

Одна из них плакала; другая склонилась над мужчиной и стала отсасывать кровь и слюну из его рта, пока тот не задышал короткими медленными вздохами.

Ирамамове вызвал еще одного гостя нанести ему удар.

После первого он упал на колени и в таком положении потребовал, чтобы противник ударил еще раз. После следующего удара изо рта у него показалась кровь. Гость присел на корточки лицом к Ирамамове. Они обхватили друг друга руками и крепко обнялись.

— Ты хорошо ударил, — едва слышно прошептал Ирамамове. — Мои хекуры полны жизни, могущественны и счастливы. Пролилась наша кровь. Это хорошо. Наши сыновья вырастут крепкими. Наши огороды и лесные плоды будут зреть до сладости.

Гость выразил примерно те же мысли. Поклявшись в вечной дружбе, он пообещал Ирамамове мачете, приобретенное у индейцев, живущих у большой реки.

— А вот на это надо будет посмотреть внимательно, — сказала Хайяма, выходя из хижины. В числе мужчин, вышедших в круг для следующего раунда ритуальных ударов, был ее самый младший сын.

Я не хотела оставаться с побитым гостем в хижине Ирамамове. Две женщины, которые его принесли, вышли просить пришедшего с ними шамана, чтобы тот приготовил какое-нибудь снадобье, чтобы снять боль в груди раненого.

Перед глазами у меня все поплыло, когда я встала на ноги. Я медленно прошла через пустые хижины, пока не добралась до хижины Этевы. Там я растянулась в своем хлопковом гамаке, и надо мной сомкнулась жуткая тишина, словно я погрузилась в легкое забытье.

Меня разбудили рассерженные крики. Кто-то говорил: — Этева, ты спал с моей женщиной без моего разрешения! — Голос прозвучал так близко, словно над самым моим ухом. Перед хижиной собралась группа мужчин и хихикающих женщин. Этева, неподвижно стоя в толпе с лицом, похожим на непроницаемую маску, не отвергал обвинения. Внезапно он крикнул: — Ты и твоя семья все три дня жрали, как голодные собаки! — Это было заведомо несправедливое обвинение; гостям давалось все, что они просили, ибо во время праздника огороды и охотничьи угодья хозяев были в распоряжении гостей. Подобное оскорбление означало, что данный человек злоупотреблял своим привилегированным положением. — Ритими, подай-ка мою набруши! — крикнул Этева, грозно сдвинув брови на стоящего перед ним разъяренного молодого мужчину.

Ритими с рыданиями кинулась в хижину, выбрала подходящую дубинку и, не глядя на мужа, вручила ему четырехфутовую палицу. — Не могу я на это смотреть, — сказала она, плюхаясь в мой гамак. Я обняла ее, стараясь утешить. Не будь она такой расстроенной, я бы рассмеялась. Ни в малейшей степени не встревоженная неверностью Этевы, Ритими боялась, что вечер может закончиться серьезной потасовкой. Глядя на то, как орали друг на друга двое разгневанных мужчин, и на возбужденную реакцию толпы, я тоже невольно прониклась тревогой.

— Ударь меня по голове, — потребовал взбешенный пришелец. — Ударь, если ты мужчина. Увидим, посмеемся ли мы вместе. Увидим, пройдет ли ярость.

— Мы оба разозлены, — кричал Этева с нахальной самоуверенностью, взвешивая в руке набруши. — Мы должны умиротворить наш гнев. — Затем без дальнейших разговоров он крепко врезал по выбритой тонзуре противника.

Из раны хлынула кровь. Она медленно растекалась по лицу мужчины, пока не залила его сплошной красной маской. Ноги его дрогнули и чуть было не подкосились. Но он устоял.

— Ударь меня, и мы снова станем друзьями, — воинственно гаркнул Этева, заставив смолкнуть разгоряченную толпу. Опершись на палицу, он подставил в ожидании голову. Удар противника на мгновение ошеломил Этеву; кровь ручьем потекла по бровям и ресницам, заставив его закрыть глаза. Тишину взорвали вопли мужчин, и целый хор одобрительных выкриков потребовал, чтобы они ударили друг друга еще раз.

Со смешанным чувством ужаса и восхищения я следила за стоящими лицом к лицу противниками. Их мускулы были напряжены, вены на шеях вздулись, глаза сверкали, словно омытые яростным потоком крови. Их лица, замершие презрительными красными масками, не выдавали боли, когда они, как два раненых петуха, стали кружить друг против друга.

Тыльной стороной ладони Этева стер кровь, мешавшую ему видеть, и сплюнул. Подняв палицу, он с силой опустил ее на голову соперника, и тот беззвучно рухнул на землю.

Цокая языками, с помутневшими глазами, зрители разразились жуткими воплями. Я не сомневалась, что поединку пришел конец, когда все шабоно наполнилось их оглушительными криками. Я взялась за руку Ритими и удивилась, что ее залитое слезами лицо хранило довольное, почти радостное выражение. Она пояснила, что, судя по тону издаваемых мужчинами выкриков, их уже не волновали нанесенные вначале оскорбления. Все, что их интересовало, — это лицезрение могущества хекур каждого из соперников. Тут не было ни победителей, ни побежденных.