Против силы ветра (ЛП) - Альварес Виктория. Страница 51

— Ну надо же, очень рад видеть тебя в таком отличном настроении, — произнес он после того, как девушка поздоровалась с остальными и села рядом с ним. — Если честно, я волновался за тебя.

— Необходимо гораздо больше, чем нападение матроса-утопленника, чтобы испортить мне настроение, — ответила она, отклоняя предложенный Александром чайник, беря вместо него кувшинчик с горячим шоколадом. — Хотя я теперь не успокоюсь, пока не разберусь с этим делом. То платье от Уорта[1] было одним из моих любимых.

Лайнел невольно усмехнулся. Девушка поставила обратно на стол кувшин и повернулась к нему:

— А ты как? — тихо спросила она. — Тебе, наверное, больно, да?

— Просто ужасно, — заверил ее Лайнел. — Я испытываю жесточайшую агонию. Боль в боку превращается в жар, но самое интересное, что он начал распространяться по всему телу. А если конкретнее, то с момента твоего здесь появления.

Мисс Стирлинг как раз собиралась сделать первый глоток, но остановилась. Сквозь поднимающуюся от чашки с шоколадом дымку в черных глазах промелькнула искорка.

— Серьезно, Леннокс? Может, лучше послушаешься моего вчерашнего совета и обратишься к врачу, чтобы тот посоветовал тебе необходимое лекарство?

— Я уже это сделал и его вердикт был следующим: этот жар пройдет у меня только после того, как я вернусь в склеп кладбища Лафайет и закончу некое незавершенное дельце.

Мисс Стирлинг, поперхнувшись горячим шоколадом, кашляла и смеялась одновременно, когда в столовую вошел Оливер.

— Что ж, эти тетради оказались потрясающей находкой, Вероника. Ты даже представить себе не можешь, насколько они помогут нам в нашем расследовании.

— Полагаю, что ты читал их всю ночь, — сказал Александр, протягивая ему чайник, который только что отвергла мисс Стирлинг. Оливер наполнил чашку с нетерпением бедуина, нашедшего, наконец, оазис. — Неужели они оказались так интересны? Вчера я мельком взглянул и мне показалось, что это всего лишь записи по ведению хозяйства на плантации.

— Пара из них действительно были счетными книгами, — кивнул Оливер, — но они не так интересны, в них я не нашел ничего, что могло бы быть для нас важным.

— А остальные тетради? — спросила Вероника с другого конца стола.

— Дневники, — произнес молодой человек. Все присутствующие удивленно переглянулись. — Четыре дневника Виолы Ванделёр, которые она начала вести в 1849 году, когда ей исполнилось двенадцать лет. Я даже не смел надеяться на такую удачу.

Наслаждаясь произведенным эффектом, Оливер выложил на стол свою папку, в которой всю ночь делал заметки. Александр обрадовался его записям, так как ему совсем не улыбалось афишировать перед официантами тот факт, что они похозяйничали в складских помещениях.

— По правде говоря, Виола оказалась совсем иной, чем мы ее себе представляли после рассказа старпома «Океаника». Думаю, это была сильная, уверенная в себе женщина, но в то же время гораздо более чувствительная, чем считали ее окружающие. Она прекрасно понимала чего от нее ждут и превратила процветание плантации в главную свою цель.

— Раз уж газета, которую ты читал, писала, что именно Виола вытащила бизнес из долгов, полагаю, что женщиной она должна была быть очень решительной, — сказал Лайнел.

— Или же ее предки плохо управляли делами, — добавила мисс Стирлинг.

— Думаю, что и то, и другое вместе, — ответил Оливер. — Виола не жаловалась на свою семью, но если все-таки упоминала, например, родителей, то всегда с некой смесью обиды и смирения. Мне кажется, девушка прекрасно осознавала, что была своего рода белой вороной в окружении экстравагантных людей.

С этими словами Оливер вынул из папки стопку исписанных бумаг и положил ее на покрытый белой скатертью стол. Схватил свою чашку и торопливо осушил ее почти залпом.

— Что касается родителей, то, судя по всему, Джордж и Мари-Клер Ванделёр не особо обращали внимание на своих детей. Они состояли в довольно близком родстве и поженились очень рано. Счастье длилось недолго и вскоре Джордж оказался в многочисленных чужих объятиях. Как с горечью вспоминала Виола, мать в это время посвятила себя исполнению удобной роли прекрасной южанки, отдав детей на попечение чернокожей няньки. Никто не интересовался делами плантации, не обращал внимания на то, что происходило с рабами и вольнонаемными работниками, живущими в поселке. Управляющий вовсю мошенничал, надсмотрщики на все смотрели сквозь пальцы, так что дела шли все хуже и хуже. Когда появились долги, то вместо того, чтобы вложить деньги в посадку индиго и получить хоть какую-то выгоду к следующему урожаю, Джордж Ванделёр предпочитал за бесценок распродавать земли своим соседям. Это был отличный способ быстро добыть деньги, который прекрасно демонстрировал полную неспособность хозяина плантации вести дела и думать о долгосрочной перспективе. В конце концов, Виола, хоть и была совсем молодой, завоевала расположение управляющего и убедила научить ее управлять плантацией. Девушка неоднократно жаловалась на страницах дневника на многочисленные препоны, которые он ей ставил лишь из-за того, что она была женщиной. Тем не менее, Виоле удалось освоить как функционирует Ванделёр за меньшее время, чем понадобилось Филиппу на обучение правилам буры[2], которой он развлекался по вечерам в поселке. Она знала по именам всех рабов, знала какую работу выполняет каждый из них и обладала невероятным чутьем на любые факторы, влияющие на рынок индиго. В результате, в последние годы жизни родителей и брата, невидимыми нитями управления плантацией распоряжалась Виола, в то время как остальные воспринимали рост доходов как должное и не задумывались о его причинах.

— Я так понимаю, Филиппу было плевать на то, что происходило с его наследством, — вставил слово Лайнел. — И он, и родители умерли с небольшой разницей во времени, верно? Виола пишет что-нибудь о том, что с ними случилось?

— В сентябре 1853 года есть только одна запись, в которой говорится, что родители умерли буквально в течение нескольких дней. Я не стал тратить много времени на эту часть дневника, так как это было задолго до интересующего нас периода. Виоле было тогда всего шестнадцать лет. Похоже, в то время в Новом Орлеане была эпидемия желтой лихорадки[3], унесшая тысячи жизней. Филипп же умер три года спустя, причин смерти Виола не указала, но мне показалось, что об этом не знали даже врачи. В любом случае, не похоже, чтобы Виола сильно скучала по своим родственникам, так как с тех пор, как их похоронили на кладбище Лафайет, других упоминаний в дневнике больше нет. По-моему, незадолго до смерти Филиппа произошла какая-то крупная ссора, но мне не удалось узнать какая именно.

— Вряд ли ее причины имеют большое значение для нашего расследования, — сказала мисс Стирлинг, устраиваясь поудобнее в плетеном кресле и беря с предложенного Лайнелом подноса пирожное. — А как насчет Мюриель? С ней у Виолы были нормальные отношения?

— Похоже, что нет. Мюриель Ванделёр была странной девушкой. Старшая сестра едва упоминала о ней, и дело было явно не в разнице в возрасте. Мюриель всегда была одна, никогда не посещала с сестрой соседние плантации, с соседями была необщительна, с рабами — груба. После смерти Филиппа исчезло единственное связующее звено между сестрами. Они были словно две незнакомки, вынужденные жить под одной крышей, с одной кровью, но сердцами, обращенными в противоположные стороны. Я пришел к выводу, что единственной семьей, которую Виола воспринимала по настоящему своей, состояла из рабов. Именно они были рядом в худшие моменты ее жизни, они принимали девушку в своих бараках как одну из них, рассказывали ей сказки, пели песни. Почти все время, свободное от проверки счетов в библиотеке и молитв в выстроенной в саду часовне, Виола проводила в рабских хижинах, где никогда не было недостатка в лишней тарелке, приветливом лице или вопросе о том, как она провела день. Например… — Оливер вдруг остановился, погрузившись в свои мысли. Александр жестом призвал его продолжить и тот тихо продолжил. — Например, однажды Виола записала в дневнике, что именно одна из самых уважаемых рабынь Мэй Куин, которая в то время была еще довольно молода, оказалась рядом с ней, когда… В общем, в четырнадцать лет Виола стала женщиной. Мари-Клэр Ванделёр всю ночь развлекалась на Марди Гра[4], и когда вернулась домой, с ног до головы увешанная счетами, то была слишком пьяна, чтобы обратить на что-либо внимание. «Никогда ее не прощу!» — написала в дневнике Виола на следующий день. — «Не прощу даже через тысячу лет». К сожалению для обеих, вскоре после этого разразилась эпидемия и Мари-Клэр отошла в мир иной вместе со своим мужем даже не подозревая как ранила чувства дочери, которую она никогда по-настоящему не знала.