Матёрый - Донской Сергей Георгиевич. Страница 35

Вот и теперь тишина и ошеломляющая красочность летнего вечера не заслоняли от Эрика той цели, ради которой он сюда явился. Докурив жирные остатки конопляной смолы, он прокашлялся, аккуратно присыпал окурок землёй и взял оружие на изготовку, поддерживая кисть правой руки пальцами левой.

– Ку-ку, – пропел Эрик тихонько. – Покажись, герой.

Прозрачный пластиковый баллон, такой безобидный на вид, заскользил на фоне окон, – отчасти тёмных, отчасти повторяющих все оттенки заходящего солнца. Чёрное и оранжевое. Волнистыми были стекла, неровно сидели в рамах, оттого и закат отражали неравномерно. Наверное, подумал Эрик, у хозяина тоже все наперекос.

Продолжая изредка прочищать лёгкие осторожными сухими покашливаниями, он снова остановил мысли, готовые унестись слишком далеко от намеченной цели. По вискам прошлись невидимые холодные коготки, глаза налились тёплой влагой, туманящей окружающий мир. Кашкарский «план» оказался слишком ломовым. А воды, чтобы смыть его налёт в глотке, под рукой не было.

– Выходи, герой, – повторил Эрик вполголоса. – Не бойся – больно не будет, все сразу закончится.

На мгновение ему почудилось, что дом вздрогнул от этих слов и слегка подался назад, но Эрик тут же перевёл взгляд на землю, а когда вернул его обратно, дом стоял на прежнем месте, посверкивая стёклами окон.

За одним из них внезапно произошло мимолётное движение. На втором этаже, слева. Щёлкнула планка пистолетного затвора. Ствол плавно переместился и замер напротив окна. Потом Эрик слегка опустил оружие. Он отлично стрелял навскидку, а прицельная стрельба все равно была затруднена неуклюжим глушителем.

В этот момент в темноте оконного проёма проглянуло синее пятно. Все правильно: жёлтый дом, белая «семёрка», синяя рубаха. Ствол взметнулся вверх, указательный палец Эрика хищно скрючился на спусковом крючке, и – хлоп! – пластиковую бутылку разнесло на блестящие ошмётки. Дубль первый, он же – последний. Сцена убийства. Снято!

Эрику чужая смерть увиделась так, как если бы на оранжевый блик окна села чёрная муха. Синяя рубаха горестно всплеснула рукавами, подалась в глубь комнаты и бесшумно осела вниз. Вместо эпитафии Эрик наградил жертву коротким смешком.

Всего несколько секунд понадобилось ему для того, чтобы перемахнуть через ограду на знакомую тропу. И когда он шагал по ней обратно, его мысли были очень далеко и от случайного дома, и от случайного трупа, оставшегося внутри.

Глава 12

СМЕРТЬ НЕ ПРИХОДИТ ОДНА

Громова пробудило мягкое, почти неслышное перемещение по комнате. Ещё не окончательно вынырнув из тягостного сна, он почувствовал, что где-то рядом находится Ксюха, и не ошибся. В ярко-синей хламиде девушка напоминала экзотическую бабочку или птицу. Она стояла к Громову спиной, но, уловив изменение его дыхания, доложила:

– Еда на столе. Саня ждёт внизу, чтобы составить вам компанию. Наверное, рассчитывает на пиво за свою лояльность. А я, наглая и неблагодарная девочка, взяла и перекусила сама. Изголодалась…

Сообщая последние известия, Ксюха бродила по комнате, мимолётно касаясь заинтересовавших её предметов. Пепельница в виде большеротой рыбины с отбитым хвостом. Старинная настольная лампа с эбонитовым корпусом – такие в сталинскую эпоху украшали столы комитетчиков и требовательно высвечивали перепуганные лица врагов народа. Бронзовый подсвечник с оплывшей свечой. Отковырнув кусочек воска, Ксюха приблизилась к допотопному телевизору с огромным бельмом экрана, за которым в неведомых электронных дебрях, возможно, ещё хранились образы давно усопших коммунистических вождей.

– Как в человеческой памяти, – сказала она, щёлкнув ногтем по экрану.

Громова поразило, что он сразу понял, о чем идёт речь, словно вдруг научился читать мысли этой девушки. И ещё он догадался, что теперь её внимание привлечёт древний барометр, навязчиво предвещающий бурю. Так и случилось. Ксюха склонилась над барометром, даже потрясла его немного, словно хотела изменить мрачный прогноз к лучшему.

– Он что, сломан? – спросила она разочарованно.

– Нет, – ответил Громов. – Просто он перенял хозяйский взгляд на окружающую действительность.

– А хозяин мизантроп?

– Убеждённый.

– Тогда пусть хозяин послушает… – Ксюха медленно обернулась и продекламировала:

– Верь, настанет день ясный, и печаль пройдёт вскоре. Станет нам с тобой ясно: горечь – это не горе… Нравится?

Это я сама сочинила. Саня меня выругал. Он сказал, что это дамская лирика, сентиментальная чушь. У него совсем другие стихи, мрачные. Чаще всего – про смерть.

– Что он может знать о смерти? – Громов перевернулся на бок и опёрся на локоть, чтобы лучше видеть собеседницу. – Пусть лучше пишет о жизни, хотя он и в ней, наверное, ни черта не смыслит.

– Никто не знает, что такое жизнь и что такое смерть, – тихо сказала Ксюха. – Все только делают вид. Но это даже хорошо. Иначе было бы страшно.

Или просто скучно.

Выглядела она какой-то грустной и присмиревшей, как заблудившаяся девочка, которая уже не надеется на то, что её найдут, а потому не тратит время и силы на бесполезные слезы.

– Ты чем-то расстроена? – спросил Громов, не торопясь покидать своё ложе. После непривычно затяжного дневного сна он чувствовал себя опустошённым и разбитым.

– О, поводов для огорчений сколько угодно, – отозвалась Ксюха с напускной беззаботностью. – Но вас это не касается. Вы идите есть. Саня, наверное, уже весь извёлся, дожидаясь.

– Ему полезно, – буркнул Громов, дивясь беспричинному раздражению, прорвавшемуся наружу вместе с этой короткой фразой. Он понимал, что ему не подобает вести себя, как какому-то капризному мальчишке, но упрямо продолжал лежать на диване, забросив руки за голову и ожидая неизвестно чего.

– Подъем, лежебока! – Ксюха подошла совсем близко и остановилась над Громовым, строго глядя на него сверху вниз.

Её одеяние было слишком коротким, ноги – чересчур длинными, а собственные джинсы сделались вдруг такими тесными, что продолжать валяться в них стало просто неприлично. Громов поспешно вскочил с дивана и попытался скрыть смущение неестественным покашливанием.

– Что с вами? – невинно осведомилась Ксюха. – Вас прямо подбросило. Какая муха вас укусила?

Не дождавшись ответа, она тихонько засмеялась, но смех этот был таким же наигранным, как кашель Громова. Их взгляды на мгновение притянулись друг к другу, столкнулись и сразу разлетелись в разные стороны, не желая выдавать своих маленьких тайн.

– Идите, – попросила Ксюха едва слышно и внезапно повысила голос до умоляющего выкрика:

– Идите же!

Громов направился было к двери, но вдруг остановился и сказал:

– Ты, девочка, главное – не вешай нос. Сейчас подкрепимся, а потом я доставлю вас к родителям.

Не страусы – головы в песок прятать. А к Процентщице вместе заглянем. Я постараюсь убедить её подождать ещё пару месяцев.

– Процентщиц можно только топором убедить, – вздохнула Ксюха.

– Есть и другие методы воздействия, – возразил Громов так уверенно, словно ему были известны таковые. – В общем, помогу тебе… вам чем смогу.

– Вы не сможете помочь, но все равно – спасибо, – слабо улыбнулась Ксюха.

– Благодарить рано, но все равно – пожалуйста. – Громов улыбнулся в ответ.

Он шагнул за порог и едва не столкнулся с Саней, который неслышно поднялся по крутой лестнице.

Маленький настырный соглядатай, встревоженный затянувшимся отсутствием молодой жены, явился контролировать ситуацию. О его неудовольствии свидетельствовали скрещённые на груди руки и выпяченная вперёд бородёнка.

– Картошку второй раз разогреваю, – сообщил он обличительным тоном, переводя глаза с Громова на Ксюху и обратно.

Очевидно, он говорил правду. Снизу явственно тянуло горелым.

Ксюха была рада тому, что осталась одна. Сейчас это было ей необходимо. Она терпеть не могла сумятицы в мыслях и чувствах, всегда стремилась к уединению, когда требовалось прийти в себя.