Матёрый - Донской Сергей Георгиевич. Страница 37

Но молодые отнюдь не торопились. Саня стоял на коленях спиной к Громову и обнимал жену, а она, поваленная им на пол, как попало разметала свои длиннющие ноги и окончательно позабыла все приличия.

– Обалдели!? – рявкнул Громов. – Марш вниз!

Мы уезжаем!

И тогда Саня обернулся. В его глазах читалось такое неподдельное отчаяние, что все стало ясно ещё до того, как прозвучали слова, произнесённые усталым, безжизненным тоном:

– Поздно… Раньше надо было… Теперь все…

А крови вокруг Ксюши оказалось не так уж и много. Её впитала синяя хлопчатобумажная ткань рубашки, ставшей от этого почти чёрной. Громов перевёл взгляд на пробитое пулей окно. Трещинки весело золотились вокруг поставленной кем-то точки. Была жизнь и – закончилась. Не для всех – для Ксюши.

Жила-была красивая девочка, выросла, вышла замуж и погибла. Точка.

– Я же хотел уехать, я просто хотел уехать, – тоскливо прошептал Громов, обращаясь неизвестно к кому.

– Что вы сказали? – очень вежливо переспросил Саня. – Уехать? Куда? Как? Её же убили, разве вы не понимаете?

Делая подчёркнуто выверенные движения, словно смертельно пьяный человек, изображающий из себя трезвого, Саня осторожно опустил голову жены на пол, оправил на ней рубаху и поднялся на ноги, с явным трудом преодолевая земное притяжение. Потом он молча стоял на месте, безуспешно оттирая ладони от засохшей крови, и смотрел Громову в глаза, как будто ждал каких-то объяснений. Что ему можно было объяснить? Какими словами?

– Вот, набрось. – Громов протянул парнишке принесённые вещи.

Тот послушно натянул штаны, свитер, сунул ноги в стоптанные кеды. Все оказалось чрезмерно большим для его тщедушной фигуры, особенно большой была беда, неожиданно свалившаяся на его плечи.

Но Саня старался держаться прямо, поэтому не выглядел ни жалким, ни смешным. Впрочем, теперь было не до смеха. Шутки кончились.

– Ну что, будем милицию вызывать? – угрюмо спросил Громов.

– Зачем милицию? Они же расследовать начнут… – Саня произнёс это так зло и язвительно, словно процесс следствия казался ему совершенно неуместным в сложившейся ситуации. Наверное, точно так же прореагировал бы он на предложение пригласить к телу убитой специалистов по массажу. В его глазах милиционеры и массажисты были одинаково бессильны перед смертью, какими бы деятельными и энергичными они ни представлялись со стороны.

Понимая его состояние, Громов все же попытался переубедить парнишку… и себя заодно:

– Да, – сказал он. – Начнётся следствие. Иначе нельзя.

– Как раз нужно иначе! Не хочу я никакого следствия! Они все только запутают, перекрутят шиворот-навыворот и на этом успокоятся. А Ксюху полапают и выпотрошат как дохлую курицу! – Саня скрипнул зубами. – Зачем? Все и так ясно. Её убили. Вы мне честно скажите, не врите… За что? Кто? Вы же не зря велели нам запереться на ключ, так? Вы знали, что здесь опасно.

Громов, в прошлом один из талантливейших вербовщиков «конторы», умевший актёрствовать так, что сам Станиславский не отважился бы сказать ему «не верю», неожиданно понял, что не в состоянии лгать. Тщательно подбирая слова, он выдавил из себя:

– Я наверняка ничего не знал. Я предполагал, только предполагал…

Он скупо рассказал про насмерть перепуганную девочку, про её обезглавленного пёсика. Говорил, а сам морщился, потому что звучала история наивно и фальшиво, как сказка для маленьких. Даже имена персонажей были словно украдены из книжки про Волшебника Изумрудного Города. Надо же, почти Элли и Тотошка! А волшебник, взявшийся им помочь, был проходимцем и шарлатаном. Громов оказался точно таким же Гудвином, великим и ужасным… ужасным идиотом, вмешавшимся в события, ход которых изменился далеко не в лучшую сторону.

Можно сказать: в наихудшую из всех возможных сторон.

Как же так? Он ведь лишь выполнил две заповеди: библейскую и христианскую. Потребовал око за око, зуб за зуб. И поделился с ближним последней рубашкой. Результат налицо: мёртвая девушка, лежащая немым укором в его доме. Снова кровь, снова слезы.

Саня, правда, пока не плакал и не требовал ничьей крови. Присев возле Ксюши, он зачем-то попытался нащупать пульс на её неживом запястье. Прерывисто вздохнул. Бережно вернул руку на место. А сам остался сидеть, весь скрючившись, словно откуда-то дул только им ощутимый ледяной ветер, пронизывающий до глубины души. Не могли согреть парнишку ни громовские шмотки, ни громовские соболезнования. Не поворачивая опущенной головы, он вдруг глухо произнёс:

– Она, перед тем как наверх подняться, со мной попрощалась. Сказала: ухожу навсегда, не поминай лихом… Так меня подразнить решила. Будто с вами остаётся. А я разозлился и не попрощался. Жаль.

Громов с трудом проглотил комок в горле и негромко спросил:

– Ты как, в порядке?

– Я-то в полном порядке, – отозвался Саня механическим голосом автоответчика. – А вот Ксюха…

– Тебе придётся немного побыть одному. Пока я съезжу к ближайшему телефону.

– Никуда не надо ездить. Ни «Скорой» не надо, ни милиции, ни пожарных. – Саня немного помолчал и вдруг произнёс нараспев:

– «Пьяный врач мне сказал: тебя больше нет. Пожарный выдал мне справку, что дом твой сгорел».

– Эй! – насторожился Громов. – Ты что?

– Не волнуйтесь, я не сошёл с ума, хотя хочется.

Это любимая Ксюхина песня. Там ещё такие слова есть: «Я смотрел в эти лица и не мог им простить того, что у них нет тебя и они могут жить…»

– Саня обернулся, давая Громову возможность хорошенько разглядеть свои ненавидящие глаза, и неожиданно сказал:

– Её ведь из-за вас убили. Вместо вас. И теперь вы должны мне помочь. Обязаны.

Конечно, он был прав, этот мальчик в чересчур просторном для него свитере. Громов был у него в долгу, в неоплатном долгу, но частично погасить его имелась возможность. И он вдруг поймал себя на мысли, что ждёт того момента, когда Саня сумеет убедить его сделать то, что ему и самому не терпелось совершить.

– Допустим, я обязан тебе помочь. – Громов прищурился. – Допустим, даже соглашусь. Но чем именно я могу тебе помочь? Ты знаешь?

– У вас есть оружие? – будничным тоном спросил Саня, не отворачивая своего осунувшегося лица с лихорадочно блестящими глазами. – Есть? Почему вы молчите?

– Слушай, давай лучше на «ты», – предложил Громов, выигрывая время на поиск правильного ответа. Разумного, рассудительного ответа взрослого человека, способного удержать от глупостей желторотого юнца.

– Я не могу с вами на «ты», – услышал он в ответ. – Это лишнее. Если не хотите мне помогать, то просто дайте мне оружие, научите им пользоваться, а сами уезжайте.

– С чего ты взял, что у меня есть оружие?

– У таких, как вы, оно всегда есть.

– Ты угадал, – подтвердил Громов, с трудом выдерживая ровный тон. – Есть у меня оружие. Но я тебе его не дам.

– Почему?

– Потому что таких, как ты… – Громов холодно улыбнулся и повторил, чеканя каждый слог:

– Потому что таких, как ты, всегда убивают. С оружием в руках.

Саня выпрямился. Теперь они стояли лицом к лицу, и, странное дело, Громов не замечал своего превосходства в росте.

– Значит, нет? – уточнил Саня.

– Не совсем. Я займусь этим один. Важен результат, не так ли?

Саня помотал головой:

– Не так. Совсем не так. Я пойду с вами. А потом… потом вы поможете мне… похоронить Ксюху.

На том самом острове. Ей там нравилось.

Громов опешил:

– Неужели ты хочешь?…

– Я не хочу! – зло перебил его Саня. – Ни хоронить не хочу, ни вас просить о помощи. Но без вас я не справлюсь. Вы же знаете, что я плавать не умею.

И… и силёнок маловато…

– Что ж, достаточно честно, – признал Громов, не сводя изучающего взгляда с побледневшего Саниного лица. – Тогда и я буду с тобой честен. Меня больше всего устраивает именно так – без суда и следствия. Но ты… Тебе нельзя становиться вне закона. Ты не сможешь. Сломаешься. А с меня хватит сломанных судеб!

– А я уже сломался, – тихо сказал Саня. Печально улыбнулся, развёл руками. – И вне закона оказался, потому что бомж. Натуральный. Идти мне некуда.