Его выбор (СИ) - Алмазная Анна. Страница 40

А когда ночью бушевала на улице гроза, в спальне Армана появился виссавиец:

— Ваш брат…

— Почему вы сами не…

— Вы не знали? — удивился виссавиец. — Потому что мы не можем к нему подойти. Его сила пускает только вас.

Арман вскочил на ноги и бросился в соседнюю спальню, чуть было не снеся маленькую дверь с петель. Окна были раскрыты, дождь стегал занавески. Гуляли по стенам тени, отблески молний отражались от мраморных глаз сидевших у дверей статуй. Эрр метался на кровати, сминая в ногах одеяло и простыни, охваченный очередным кошмаром. Позднее долго плакал, успокаиваясь, гораздо дольше, чем обычно. А Арман прижимал его как можно крепче и шептал, что больше никогда… ни за что… его не обманет. И помогать будет всем! Пусть только братишка на него больше так не смотрит!

— Ему было больно, — прошептал Эрр. — Больно…

Эрр заснул. Скользнувший в спальню виссавиец закрыл окна, отрезав их от все еще бушующей грозы, подкинул в камин побольше дров и помог Арману уложить Эрра на кровати поудобнее.

— Почему? — спросил Арман.

— Не понимаете? — казалось, удивился виссавиец. — Он целитель. Для него почувствовать чужую беду и пройти мимо, если мог помочь, это самое страшное преступление. Надеюсь, пройдет, если не пройдет, я прошу целителей душ об этом позаботиться, иначе ему будет сложно выжить в Кассии.

Арман вздрогнул.

— А пока, прошу вас, будьте осторожнее. В следующий раз он может не простить даже вам. А он вас настолько любит… что обида на вас разобьет ему сердце.

На следующий день Арман приказал отдать сколько угодно золота, но выкупить у Оуэна его мальчишку. И дал себе слово, что более ни один «приятель» не заглянет в их городской дом. Ибо с него хватит.

Воспоминание вспыхнуло и погасло, в один миг. Армана грубо схватили за плечо и швырнули на пол. Врезавшись в тюфяк с больной старухой, Арман сжался, ожидая нового удара, и вздрогнул от прозвучавшей в голосе Эдлая угрозы:

— Не смей трогать моего воспитанника, виссавиец!

Синяя ткань коснулась плеча, когда виссавиец, резко развернувшись, ответил:

— Тогда скажи своему воспитаннику, чтобы он не прикасался к вождю.

А потом тот же голос, но гораздо мягче:

— Элизар?

Взгляд вождя, ошеломленный, испуганный, даже в чем-то по-детски наивный, скользнул по зале, голос дрожал беспомощностью, а вопрос заставил Сеена довольно улыбнуться:

— Он бы меня не простил?

Вождь схватил за грудки замершего рядом виссавийца и выкрикнул:

— Не простил, правда? За каждого из них бы не простил? Ответь!

— Не простил бы, — прошептал виссавиец. — Жестокость было почти единственным, что он не мог простить. Даже своему брату.

Элизар покачнулся и прижался лбом к створке двери. Все молчали. Тяжелое это было молчание, полное боли, всхлипов и стонов. И Арману вновь захотелось убраться прочь из этой залы, восстановить покой внутри, сдаться и забыть. Обо всем.

— Ты выиграл, мальчик, — прохрипел вождь. — Странно… мне преподал урок какой-то чужой мальчишка… Целители вернутся в Кассию, радуйся. Уже сегодня мои люди помогут больным в твоем замке.

Чужой? Ради богов, Арман тоже Элизара не жалует.

— Как скажешь, вождь, — ответил глава рода, поднимаясь.

— А теперь ты мне покажешь то, что хотел показать, и мы распрощаемся.

Потом вождь долго стоял в кабинете Эдлая и смотрел на широкий стол, над которым магия воссоздала миниатюрную копию знакомого Арману леса. Над серым болотом, единственным, что осталось от дома, от Эрра, от сестры и мачехи, возвышался переливающийся синим, полупрозрачный купол. Магия их убила. Магия должна была защитить их покой.

Внутри купола, над болотом, висела миниатюрная каменная плита. На плите сидела женщина, рядом с ней спала, положив ей голову на колени, маленькая девочка. Эрр… вернее, статуя с его лицом, стоял рядом, устремив задумчивый взгляд на восход.

Жрецы говорили, что после смерти душа умершего некоторое время плутает по этому миру, навещая тех, кто ей был дорог, присматривая за ними. И лишь с рассветом после ритуала забвения уходит за грань окончательно. Арман посмотрел в окно: небо над стенами замка просветлело, звезды начали бледнеть. Еще немного…

— Прощай, брат, — прошептал Арман.

— Эрэх зехам, Нериан (спи в покое, Нериан (висс.)), — эхом ответил ему вождь. — Эрэх зехам, Астрид. Эрэх зехам, Лилиана. Я прикажу своим хранителям смерти создать купол над их... могилой.

Тихо хлопнула за спиной Армана дверь, скатилась по щеке слеза. Последняя и невесть откуда взявшаяся. И тотчас на плечо легла тяжелая рука Эдлая, а душу вновь окутал душу ледяной покой.

— Ты молодец, мой мальчик.

— Я знаю, — холодно ответил Арман, отворачиваясь от окна. И даже взгляда на бросил на забытый в одно мгновение макет. — А теперь, если позволишь, я удалюсь в свои покои. Отдыхать.

Жизнь продолжалась. Жизнь радовала новым днем и нежно-серебристым рассветом.

Маг. 8. Брэн. Солнечный мальчик

Не бойся Бога — бойся самого себя.

Ты сам творец своих благ и причина своих бедствий.

Ад и рай находятся в твоей собственной душе.

Пьер Сильвен Марешаль

Он нес Рэми и ругал себя на чем свет стоит. Вот же дурак! И что доверил ребенка Влассию — дурак, и что позволил и близко подойти к тем больным — дурак. Видел же, каким измученным возвращался Рэми, видел, что волчонок похудел и осунулся в этом проклятом замке, а все равно ничего не сделал! Допрыгался!

— Дай я!

Мия побежала вперед, распахнула дверь в коморку Брэна и сдернула шерстяное одеяло с узкой кровати. Онa скорее мешала, чем помогала — причитала, почти плакала, когда Брэн быстро начал снимать с волчонка взмокшую от пота одежду, но все же додумалась зажечь свечу, прежде чем выбежать за дверь:

— Принесу воды!

Брэн удивленно посмотрел вслед рыжеволосой девчонке. Еще вчера краснела и бледнела, слова вымолвить не могла, а теперь вдруг… Женщины.

Размышлять о Мие было некогда: Рэми заметался на кровати, сбросил одеяло, начал что-то шептать горячо, непонятно. Сложно. Удержать сложно. И сил в мальчишеском теле немного, а рвется так, будто жизнь последним усилием выдергивает из пасти хищника.

— Пусти! — кричал Рэми. — Пусти меня!

— Успокойся, мальчик, — Брэн старался говорить тихо и спокойно, как разгоряченному болью дикому зверю. — Эрхе, эрхе, волчонок.

Заветные слова, что так часто успокаивали животных, как ни странно, помогли и Рэми — мальчик на миг замер, и Брэн сделал то, что подсказало ему сердце, не разум — он прижал обмякшего волчонка, крепко, еще крепче, чтобы перестал дрожать, еще важнее — перестал бояться.

— Пусти! — молил Рэми, пытаясь оттолкнуть.

Зря пытается. Хоть и силен в бреду мальчишка, а куда ему тягаться со взрослым мужчиной? Брэн что-то зашептал, сам не понимал — что, но опять помогло. Так же неистово, как недавно рвался убежать, Рэми прижался к Брэну всем телом, обнял крепко, аж дыхание перехватило, и зашептал:

— Не отдавай меня!

— Никому тебя не отдам, — срывающимся голосом уверил Брэн.

— Не хочу… Не хочу, чтобы меня били!

Брэн вздрогнул, почувствовав, как подкатывает к горлу гнев. Погладив влажные волосы Рэми, он зловеще прошипел:

— Никто тебя пальцем не тронет!

Пусть только посмеет. Брэн сам урода на тот свет отправит, даже не задумается. Пусть и архана, такого можно осторожно и незаметно. Бить слабейших, людей или животных, недостойно мужчины. Разве что за дело… а Рэми точно побоев не заслужил.

Мальчик еще дрожал некоторое время, судорожно прижимаясь к Брэну, а потом вдруг затих. Поняв, что волчонок наконец-то заснул, Брэн посадил мальчика себе на колени, стягивая с него взмокшую тунику.

— Забавного ты себе щеночка нашел, Брэн.

Брэн вздрогнул. Он и не заметил, когда Жерл появился в его каморке. Обычно дозорные сами к нему не приходили — посылали слуг, а теперь на тебе, собственной персоной. Не к добру.