Ведьма - Зарубина Дарья. Страница 79

Якуб сделал глоток, закашлялся от гадкого вкуса зелья, но Иларий снова придвинул к его губам ковш. Раньше не знал он, как хороша бывает травка в деле, посильнее иного колдовства. Научила лесная травница, поила его этим взваром, чтобы руки не болели, чтобы не мешала раненая память от зари до ночи заниматься с посохом или книгой — кликать назад в руки свою силу.

Теперь вот как пригодилась эта наука. Не нашел Агнешки в лесной избушке Иларий, зато в знакомом подполе отыскал снадобья покойной золотницы. Не хотела, а сослужила службу княжескому манусу девочка из Вечорок.

Якуб глотнул еще раз, в третий, четвертый. Словно теленок — одной головой да шеей — потянулся снова. Руки, безвольно лежавшие на коленях, не шелохнулись — их еще опутывало тугой паволокой обездвиживающее заклятье мануса, чтоб в сердцах не выбивал князь из рук ковша с лекарством от душевной боли.

Иларий отставил ковш, заглянул в глаза молодому князю. Взгляд Якуба посветлел, с каждым мгновением исчезала из него полынная тьма. Манус властно положил белую руку на лоб Якуба, прикрыл глаза, чувствуя, как раскручивается внутри, в груди, вьется между ребрами снежной поземкой сила, вытягивая белые искры из костей и жил, кружит по нутру, подхватывая белесые хлопья волшебства — так танцует по осени северный ветер, завивая у порога незримые воронки, только листья тянутся в круг и крутятся, подставляя сгорбленные коричневые спины верному слуге Погибели.

И в одно мгновение бросилась сила в руки, словно слились сотни мелких ручейков в полноводную реку, закололо пальцы, веселым зудом заходили под кожей белые змейки, сила свилась в тугой канат, окрепла в руках, и уж словно два снежных кома лежали в ладонях мануса — направь и дай волю.

Иларий приказал одними губами снеговому, льдистому, исконному — и сила рванулась из пальцев мага, пронизая, словно плотный холст, горячий влажный лоб князя. Вторглась закрайским разъездом за шаткий частокол памяти и, тешась, разметала все, перепутала, заполыхало былое белым колдовским огнем. Утонуло в нем бледное лицо мертвого князя Казимежа, страшный взор чернского зятя, синяя лента в косе Ядвиги. Остался Якуб один на один с самим собой посреди снежного поля, запорошила все сила мануса Илария, сделала воспоминания не ярче белого платка на лице.

Якуб закрыл глаза, отдаваясь этой девственной нетронутой белизне, позволил белым змейкам скользнуть в сердце, завьюживая раны, превращая тревоги в колкие ледяные иглы. Раз — и переломилась, не задев живого. Якуб улыбнулся, повалился на подушки.

Иларий обессиленно опустился на пол у ног спящего князя. Схлынув, выбила сила, казалось, последние опоры: выдавила из груди дыхание, сковала волю. Пальцем не пошевелить.

Иларий ждал отповеди, но колдовская природа, видно, не посчитала такую волшбу вредом, никакого ответа не получил манус, только бессилие да горечь на языке — слишком много пришлось потратить сил, защищая себя и разбабившегося князя от Чернского волка. А он, может, и не явится…

Глава 74

— Владислав Радомирович!

За дверью послышались какая-то возня, шум, а потом снова старческий надтреснутый голос воскликнул:

— Владислав Радомирович, это я, Болюсь! Словник Болеслав из Моховиц! Ой, Землица! Пусти, дурак. Уехал ли книжник Конрад?

Игор, отворив дверь бранящему слугу старику, подал господину дорожный плащ. Владислав снял с плеч алый шелк с вышитым на спине черным волком и бросил на руки подбежавшей девке. Надел неприметный коричневый плащ путника — путь до Бялого неблизкий, ни к чему, чтобы весть о госте вперед него самого добралась до лисьего удела. Цветные плащи хороши, когда нужно показать свою силу, не выпустив ни искры волшебства. А в дороге да на чужом дворе нет лучше коричневого — цвета, благословленного самой Землицей. Юроды, убогие, нищие, странники, молитвенники перехожие укрывают плечи коричневым, вверяя себя матери-заступнице, потому как больше никакой защиты не имеют, не на кого им положиться, кроме прародительницы-Земли. Коричневому бросают обглоданную кость — будет доволен, грош — будет счастлив, кусок пирога — благословит и руку поцелует. Говорят при нем все вольно — не как при цветном плаще, ничего не утаивают.

Оскорбления Владислав не страшился, едва ли кто решился бы рядом с Игором попытаться ударить странника в плаще цвета земли, а если бы и решился — быстро понял бы свою ошибку, воя в пыли да прижимая к груди руку, онемевшую, покрывшуюся струпьями и язвами. Отповедь за такое невелика — по силам хозяину Черны, не раз пришлось ему стерпеть такую боль, с которой едва ли сравнится пощечина силы за попорченную руку дурака, в котором не осталось почтения к цвету праведной веры.

Красный плащ заставил бы любого держаться подальше от высшего мага, но не нужно было этого Владиславу. Не красоваться выезжал из дома господин Черны — слушал, что говорят на возах в воротах города, о чем толкуют стражники, на что жалуются купцы. Раз уж ехать ему в дорогу, то хоть не зря потратить четыре дня.

— Батюшка Владислав Радомирович, — заблажил с порога словник, но уставился на коричневый плащ, даже рот от удивления приоткрыл.

— Уехал Конрад, и мы с Игором в путь пускаемся. И если ты так раскричался, верно, случилось что-то страшное, раз ты явился сам, едва не налетел на меня, Игора не боишься, и даже сам просишь остановить моего книжника? Так что там?

Старый словник, опомнившись, бухнулся в ноги, стащив шапку с плешивой головы.

— Помилуй, господин Владислав Радоми…

— Скорее говори. Хорош же ты, батюшка, валяться. Вон как наловчился, пока таскал по княжествам свой шатер. Только сейчас брось! Ты башенный при мне, на жалованье, на гербе, а в пыли валяешься, как пес. Хватит трястись! Игор, подними его.

Великан поднял словника на ноги, но тот упал снова, вытянув вперед ладони.

— Землицей прошу, ежели ты в нее веруешь, вороти Конрада. Беда там. Кровь, много крови!

— Этак и я предсказывать могу, словник Болеслав из Моховиц, — рыкнул на него князь. — Ткни пальцем в небо, дырка будет, ветер дунет. По делу говори, если есть чего.

Владислав говорил сухо, сердито, но хватило легкого кивка хозяина, чтобы Игор выскользнул за дверь — вернуть с дороги книжника.

— Убийцы в лесу караулят. Ждут Конрада. Монеты во рту. Золото, — захрипел словник. С трудом шло на язык недавнее предвидение, не хотело выговариваться.

— Маги? Вольные из лесного города? Наемные?

— Да почем я знаю, батюшка Владислав Радомирович.

Владислав нахмурился, переплел пальцы. Взгляд словника затуманился, рот приоткрылся, словно ждал старик, что князь, словно малому дитяте, в рот ему ложку каши заправит. Влад осторожно, едва касаясь мыслями рваного края видения, потянулся к ближним воспоминаниям старика. Вызвал звенящую ниточку, на которой повисли, налились кровью капельки. Лики все чужие, незнакомые. В какой-то момент даже привиделся высокий кто-то, словно бы Игор — длинные белые патлы, глаза зеленые. И верно, золотая монета торчит у каждого между губ — насмешлив словничий дар, ничего впрямую не скажет.

— Значит, заплатил кто-то за моего Конрада. Даже не за него, за то, что он может знать и рассказать. Плохо дело…

Владислав, сосредоточив взор на переносице старого проныры, потянул снова, попытался ухватить и вытравить на свет земной ниточку, что вела к заказчику. Каждое мгновение ожидая, что вот-вот явит свой цветноглазый лик Безносая, погрозит — ай, Владек, не мани учителя, сам придет, — тянул, тянул… И выскочила жемчужинка — зеркальце маленькое, едва увидишь, что в нем, а все-таки разглядел Чернский князь довольную ухмылку соседа Милоша.

— Вот, значит, как ты, княже, решил, — скривился Владислав. Выпустил леску, снял заклятье, позволив змейкам, что шныряли для него в памяти старика, нырнуть в земляной пол.

«Видно, все к одному, — подумал он невесело. — Нужно ехать в Бялое, а то пролезет Милош в голову к Якубу, начнет воду мутить. Да и вряд ли он стал бы так рисковать, на Конрада замахиваться, если б не чувствовал за собой поддержки других князей. Да только можно бы пользу с потехой сопрячь, поучить немного князя Милоша и его разбойничков. Решили, что раз скоро стану отцом, так можно Черну без рукавицы взять?»