Террористка - Самоваров Александр. Страница 38

Дубцов промолчал, а Филиппов неожиданно светло и дружески улыбнулся Оле, и она автоматически улыбнулась ему.

Филиппов перестал говорить о совхозах и колхозах и тепло заговорил о России. И в ту же секунду, когда Оля почувствовала, что он искренен, она стала относиться с симпатией и к нему, и к Серебряковой.

— Как хотите, мальчики, а вся эта грызня кончится стрельбой, — сказала с тоской Серебрякова.

«Они наши люди», — поняла Оля.

Перемену в ее настроении почуял и Дубцов. Трое из сидевших за столиком сблизились, а он остался сам по себе. Он не впервые испытывал отчужденность от людей, но сейчас это его взбесило. Почему, собственно? По какому праву его третируют? И кто? Полуидиот Филиппов? Его старуха-любовница? И девчонка, его служащая?

— Когда я делаю эскизы костюмов, — рассказывала Серебрякова Оле, — и у меня не получается, я всегда вспоминаю свою бабушку, ее руки, изуродованные работой, ее глаза, полные безграничного терпения — глаза русской женщины.

— Вы, Галина, считаете, что у женщин другой национальности и терпения нет? — спросил Дубцов.

— Я не об этом, — закурила сигарету Серебрякова, — я не о женщинах другой национальности, а о том, как я работаю. Я вспоминаю деревню, где выросла, ту простоту жизни, что даже нищету делает благородной. Я люблю простые линии и белый цвет. Я люблю сочетать белое с черным.

— В этом наше отличие от других, — бросил Дубцов, — мы признаем или белое, или черное.

— Неправда, — возразила Серебрякова, — мы признаем и то, и другое. И еще в России всегда любили красный цвет и голубой.

— Ни хрена не понимаю, — сказал Филиппов, — о чем вы спорите. Какая к черту бабушка, при чем тут цвета… О чем разговор?

— Ты смешной, Филиппов, — Серебрякова положила на его мохнатую руку свою белую и ухоженную, — выпей водки.

— И выпью. И еще как выпью! И «Цыганочку» спляшу.

«Какое убожество эти патриоты, — думал Дубцов, — деревня, бабка, водка, «Цыганочка»… Выбились в люди, богаты, нет, все равно остаются прежними. Только великой России не хватает».

Дубцов выпил коньяка.

«А ведь если все эти филипповы, серебряковы, оли, сарычевы и такие же миллионы бедных и богатых затоскуют о великой России, — они ее наверняка воссоздадут! О, унылый народ! Унылая страна, обреченная быть великой».

Простились холодно.

Дубцов довез Олю до дома, но даже не вышел из машины, бросив ей короткое «пока».

Дубцов решил проведать Леночку. Помня о предыдущей неувязке, когда застал ее с любовником, он предварительно позвонил.

— Приезжай, — глухо ответила Леночка и бросила трубку.

Ну вот, и здесь все не так, как надо. Ленке-то чего не хватает?

Она встретила его в длинном махровом халате и с распущенными волосами.

— Хочешь есть? — спросила она.

— Что? — оторопел Дубцов. Его девочка никогда прежде не проявляла заботу о своем покровителе.

— Что-что, жрать хочешь? Или чего ты хочешь?

Леночка села в кресло и бурно разрыдалась. Плачущая, она выглядела лет на четырнадцать. Дубцов опустился на одно колено возле нее и погладил по волосам. Волосы блестели под яркой люстрой и очень хорошо пахли. Валериан Сергеевич хотел вдохнуть этот аромат более глубоко, но Леночка взвизгнула: «Уйди», — и даже дрыгнула ножкой.

— Будь ты проклят, — бормотала она сквозь слезы, — я для тебя как вещь. Если тебе нужно удовлетвориться, ты приезжаешь. А если у тебя нет такого желания, ты не можешь даже мне позвонить.

— Случилось что-нибудь? — спросил Дубцов, заинтригованный таким поведением маленькой самочки.

— Да, — взвизгнула Леночка, — я, кажется, тебя полюбила.

Сначала Дубцов изумился, но потом решил, что девчонка просто испугалась потерять его. Точнее, потерять его деньги и, будучи хоть и посредственной, но актрисой, устроила спектакль.

Он прошел на кухню, поставил на газ кофейник и спокойно, но с интересом ожидал продолжения.

Всхлипывания стали тише.

Дубцов приготовил бутерброды с сыром и колбасой, достал из пакета привезенный с собой любимый Леночкин зефир в шоколаде, налил кофе и быстро заставил чашками и тарелочками журнальный столик.

Леночка сидела в кресле с ногами и внимательно наблюдала.

— Я пойду умоюсь, — шмыгнув носом, сказала она и быстренько проскользнула в ванную.

Валериан Сергеевич терпеливо ждал. Квартирка была забита барахлом до самого потолка. Ну, стереосистема — понятно, но зачем ей понадобилось два телевизора и четыре мягких кресла? Зачем на стенах висели коврики, календари и какие-то блюда, а между ними десятки фотографий поющей Леночки?

Когда в ванной перестала шуметь вода, в квартире наступила абсолютная тишина. И в этой тишине Дубцов услышал какой-то звук. Звериное чутье заставило его насторожиться, и через несколько секунд, сунув могучую руку под кровать, Дубцов извлек оттуда соседского мальчика Валерика. Бедный юноша был в одних трусах и весь сжался от холода и страха в комок.

Дубцов держал его, как котенка, двумя пальцами за тонкую шею.

— Что это такое? — спросил он у выпорхнувшей из ванной Леночки.

— Это Валерик, — тихо вымолвила девушка.

— Я же позвонил тебе… предварительно, — беззлобно, но строго сказал Дубцов, — неужели я не заслужил хоть минимального уважения? Почему я должен находить всяких мальчишек под твоей кроватью?

Леночка вдруг уперла руку в бок, бессознательно приняв позу ругающейся базарной бабы, и четко выговорила:

— Хам ты, Дубцов. Ты мне уже пять раз вот так звонил, что приедешь, и я ждала, как дура, а ты не приезжал. А теперь я еще и виновата.

Валериан Сергеевич захохотал. Отпустил мальчишку.

— Оденься, малыш, — сказал он. — Ай-ай, ты негуманна: еще немного, и мальчишка простудился бы.

Леночка молчала. Глаза ее были полны ярости. Волосы разметались. Она постоянно запахивала халат. И Дубцов почувствовал сильное вожделение. Никогда еще девчонка не возбуждала его, как сейчас.

— Садитесь, ребята, кофейку выпьем, — кивнул на столик Валериан Сергеевич, — принеси, Леночка, своему мальчику чашку кофе.

Девушка пошла на кухню одеревеневшей походкой.

— Забыл, как тебя зовут, — обратился Дубцов к юноше

— Валера.

Юноша был пропорционально, красиво сложен. Хорошенькое лицо его, даже искаженное страхом, оставалось миловидным. Он дрожал. Огромный мужчина со страшными глазами внушал ему ужас.

Дубцов прикрыл глаза, и гипнотическая мощь его взгляда уменьшилась. Победа над мальчишкой — не велика заслуга.

— Кофе будешь?

— Нет, — пролепетал Валерик.

— Тогда иди к маме.

Леночка с чашкой в руке застыла, проводив тоскливым взглядом своего юного друга.

— Ну вот, когда ты знаешь все… — начала она фразу из какого-то фильма.

— Иди ко мне, — позвал Дубцов.

Девушка стояла не двигаясь. Валериан Сергеевич взял ее за тонкую руку и неторопливо потащил к себе. Она молча сопротивлялась. Дубцов почувствовал почти наслаждение от того, что совершал насилие.

— Скотина! — сквозь зубы прошептала Леночка, поняв, что именно возбуждает хладнокровного Валериана Сергеевича.

Но опытная, несмотря на свои годы, она сама сорвала с себя халат и со словами «на, подавись» легла на кровать…

Потом она лежала и смотрела в потолок. Ее небольшое тельце жалко белело во мраке темной квартиры.

— Зачем я тебе, Дубцов, — спросила она, — я не могу понять, зачем я тебе, Дубцов?

Она резко и горячо прошептала:

— Купи себе другую.

Но Валериан Сергеевич думал в эти минуты об ином. Решающая схватка близилась, а он имел только одного союзника — деньги.

23

После операции Иван с Димой спали часов двенадцать. Проснулись разбитые, выпили по стакану коньяка и снова уснули. Второе пробуждение было не легче первого.

Иван, едва открыв глаза, стал крыть матом Фролова, поминал, правда, без мата и Старкова, говорил, что в любой банде должен быть один вожак.