Когда цветет полынь - Марат Муллакаев. Страница 49

продолжал путь. Когда в очередной раз остановились, он вдруг встрепенулся.

– Слышите звук мотоцикла? Живо берите свои поклажи и бегите в лес. Это

мотоцикл нашего участкового. Бегом, прячьтесь… Бегите, бегите… Не

показывайтесь, пока не позову…

Мы схватили рюкзаки и побежали в лес. Лежали под папоротниками минут

двадцать. Слышали, как подъехал кто-то на мотоцикле к деду и остановился.

Голосов не было слышно, мы были далеко. Минуты тянулись как часы. Затем

послышалось характерное тарахтение, и, удаляясь, звук затих. Мы продолжали

лежать, пока не увидели идущего к нам деда.

– Хорошо, что Катя предупредила об осторожности, – заговорил он, когда подошли к

нему. – Был он, этот пес участковый. «Где, – говорит, – беглецы?». – «Какие?» –

спрашиваю у него. – «Не придуривайся! – рычит он, – те, которые вчера у

Екатерины были». Я-то перед отъездом договорился с Катей, что если он погонится

за мной, скажу этому псу, что еще вчера вечером я их отвез на станцию и посадил

на девятичасовой поезд. И Катя скажет то же самое. Услышав мой ответ, он

заскрежетал зубами: «Значит, точно были беглые детдомовцы!». Я не стал его

разочаровывать, говорю: мол, и мне они показались подозрительными. Дальше он

поинтересовался, куда я еду. В Ольховку, говорю, за мукой, вчера же тебе сказывал

об этом. Тут я решил схитрить, перейти, так сказать, в атаку. Дай, говорю, литра три

горючего. Утром залил твой бензин, который ты давеча оставил, а он разбавленным

оказался. Через каждый километр глохнет, не доеду сегодня. Он потоптался,

припоминая, когда же он залил мне горючее и, не вспомнив, все же плеснул в мой

сосуд три литра. Сейчас солью с бака испорченный бензин и налью егошний.

– Куда он поехал? – спросил Данис. – Не подкараулит нас?

– Вон, в ста метрах дорога раздваивается. Налево идет в Ольховку, направо – на

станцию. Он повернул направо. Значит, не поверил, решил проверить,

порасспрашивать у кассиров. Мы поедем налево, доедем до Ольховки, оттуда

прямиком до станции всего километр с гаком, вы сами дойдете. Я же поскачу домой,

он по пути обязательно с целью проверки заедет ко мне. Уж я его угощу, этого пса,

чтоб не вздумалвечером махнуть на станцию.

Расставался он с нами тепло. Обнял нас и проговорил с сожалением:

– Ладно… Пора прощаться. Не забывайте нас, приезжайте! Мои старухи шибко вас

полюбили…

Удивительный был этот дед. По сути, кто мы были для него? Так, беглые

детдомовцы, без рода и племени. Мы дажене помогали ему в хозяйстве: не косили

сено, не пилили, не кололи дрова, не таскали воду… Но дед видел в нас людей!

Казалось бы, он должен быть черствым, обозленным на всех и вся. Испытал все

тяготы своего поколения. По нему прошлись огромным асфальтовым катком. Был

раскулачен, выслан в незнакомые края, прошел все унижения, которые выпали на

его долю. Умерли от голода и холода родители, трое детей. Два с лишним года в

трудовой армии вместе с уголовниками он добывал торф для электростанции, потом

на фронте возил под бомбежками снаряды. Затем снова за палочки гнул спину в

колхозе, терпел унижения и оскорбления, получал плеткой от рьяных бригадиров за

то, что он, кулацкая рожа, выжил, когда другие мужики сгинули на войне. И,

54

Повесть

несмотря на это, остался добрым, мягким, по-детски веселым и несгибаемым

человеком. Любил свою жену, берег ее, прощал ей все: и ревность, и командный голос.

Разве что порой подтрунивал над ней слегка, но в пределах норм приличия. Иногда он

казался мне странным. Как-то раз дед позвал меня, нагрузил мои карманы яблоками и

предложил сходить в лес за грибами. Я шел по тропинке впереди, грыз яблоки. У кромки

леса обернулся и увидел, как дедушка подбирает выброшенные мною огрызки. Увидев

в моих глазах немой вопрос, он подошел ко мне и предложил: «Давай, сынок, закопаем

эти огрызки у опушки леса, где светло. Даст Бог, весной зерна дадут всходы, а через

несколько лет они вырастут, глядишь, зацветут, и яблоки появятся».

– Мировой дед! Так ведь, Малыш? – промолвил Данис, провожая его