Прощай, пасьянс - Копейко Вера Васильевна. Страница 33

Федор видел большой зал нового дома, убранного, как в Европе. На окнах светлые занавеси, полы устланы персидскими коврами, камин, а перед ним клавикорды. Картины на стенах, писанные маслом, в дорогих рамах, серебряные подсвечники. Мария играет, а золотоголовые детки тихо забавляются и смеются серебряными голосами под звуки нежнейшей музыки. Сколько их? Не счесть!

Федор засмеялся и открыл глаза. У него хватит добра на всех. Хватит на то, чтобы продолжить род Финогеновых на этой земле, большой и мощный, явившийся из глубин веков. А если тесно станет его детям на земной тверди, он выпустит сынов в море на отменных судах.

Боль отпустила, как будто он сумел заговорить ее.

Нос бригантины неспешно раздвигал соленые воды. Федор смотрел на воду и не в первый раз подумал, а каково было бы опуститься к самому дну? «Но нет, нет, чур меня, — спохватился он, — не утопленником, упаси Господи, не с синим лицом и раздутым брюхом…»

Внезапно его мысль оборвалась, он не додумал, что мог бы увидеть там, где царство рыб и разных гадов, где зеленые тонкие водоросли шелестят, словно колосья спелой ржи на земных полях. Ему вдруг показалось, что море сходно с другим… морем…

Сердце забилось так, как тогда, когда он впервые увидел золотые волосы Марии. Не те, которые она редко прятала под платок или шляпку, хотя он привозил ей из дальних стран разные платки и шляпки. Благо она хорошо разбирается в том, что надевают красавицы. И когда она писала ему на бумаге, что привезти из той же Голландии, то его даже в краску бросало. Там было не только про платки… Как это он спросит в лавке, думал он? Но когда переступал порог, приказчик мигом понимал, что именно заказала красавица жена такого молодца.

Он сейчас думал о совсем ином золоте волос, которое пряталось до поры до времени в кружевных панталончиках, которые он привозил ей из-за моря…

Какая жалость, не увидит он жену с большим животом, когда в нем среди вод, как в море, будет расти его дитя. А жена его станет похожа на море, в котором идет невидимая миру жизнь.

Сердце Федора сжалось. Но все можно пережить ради той встречи, которая ждет его и которая не мечта, не сон, виденный сто раз, а правда — Мария на берегу с младенцем на руках. То будет великое счастье.

— Федор Степаныч! — Налетевший ветерок пытался подхватить голос и отнести его в сторону.

Федор уловил оклик, с сожалением выныривая из своих фантазий. Но все же успел зацепиться за мысль — так с кем же она встретит его? С сыном, конечно, с сыном. Впрочем, с дочерью тоже неплохо. «Нет, с ней — в следующий раз, Господи, ладно, а?» — неожиданно для себя попросил он. И сам удивился — он смеет просить, вместо того чтобы исступленно благодарить за то, что ему вообще отпущена такая радость! Человек сам порой не знает, чего просит, говорил отец. А тот хорошо знал, что говорил, если он со своим отцом сумел из глухого вятского починка добраться до Лальска, откуда дорога — хоть по морю, хоть по суше — все равно приведет к удаче.

— Федор Степаныч! — снова позвал его голос, да так громко, что Федор прикрыл ухо рукой.

— Чего орешь, режут, что ли? — с досадой бросил он в ответ, но каблуки черных сапог уже громко стучали по палубе. — Чего стряслось, Прыткий?

— Да узнать хотел, сала-то какого нарезать — со шкуркой иль без нее?

Федор едва не выругался — из-за такой малости Алешка выдернул его из сладких грез. А потом осадил себя — вот спасибо парню, иначе эти грезы бог знает куда бы завели. Фантазии — тенета дьявольские. Поверишь в них, а потом как? А если все не так будет, как нагрезил?

— Со шкуркой или без нее, спрашиваешь? — Федор пощипал верхнюю губу — детская привычка оказалась неодолимой. Как мать ни стращала, что от этого заячья губа вырастет — не верил. Не выросла. А если бы поверил? Выросла бы? Да нет, перестал бы щипать, усмехнулся он про себя, мысленно проведя с собой беседу, в которой все вопросы и все ответы давно известны. — Со шкуркой, я думаю.

— Вот и я люблю со шкуркой! — Веснушчатое лицо Алешки Прыткого расплылось от улыбки. Ему было приятно, что вкусы хозяина совпадают с его вкусами. Может, и он когда-то станет собственником такого судна, подумал Алешка с замиранием сердца и понесся вниз, туда, где накрывали стол для обеда.

— Пошустри среди провизии, — бросил ему вдогонку Федор. — Там есть маленький бочонок, отведаем, каковы рыжики. Они того же засола, что и в большой кадке. Той, которая для американцев припасена.

— Всенепременно, Федор Степаныч! — Послышался еще более резвый топот, а Федор, постояв минуту-другую, всматриваясь в пустынную даль, тоже повернул к лестнице, которая вела в нижнюю часть судна.

Итак, многотрудный переход по морям и океанам, обещающий миллионы, продолжался. Сердце взволнованно дернулось, Федор приложил правую руку к груди, словно желая удержать его там, где ему положено находиться. Но какова награда всему? Счастье всей его жизни. Вот она какова.

Он непременно напишет Марии письмо. Они пройдут пролив Зунд и причалят на день в порту, чтобы загрузиться водой и едой, оттуда он отправит ей слова любви и уверения в полном их счастье в этом мире.

16

Севастьяна не могла ничего с собой поделать. Мысли о том, что у Финогеновых что-то происходит, не давали покоя ни днем, ни ночью.

Вот и сегодня она задула свечи и легла на свою широкую постель, как всегда утонула в нежнейшей перине, но сна ни в одном глазу.

На этой перине с ней бывало такое — когда ночь напролет нет сна. Но то было прежде, когда жив был Степан, и бессонными были ночи по другой причине, как были они и жаркими… Но сейчас ее бросало в жар, стоило ей подумать — а если правда Мария беременна? И тут же перед глазами возникал Павел.

Она повернулась на другой бок, доверившись старой примете: если хочешь отделаться от дурного сна или дурных мыслей — повернись на другой бок.

Не помогло и это. Тогда Севастьяна вылезла из постели, набросила поверх ночной кофты пуховый платок и зажгла снова свечу. Потом прошла к туалетному столику и из-за зеркала достала карты в подаренном Лизой футляре. Это были новые карты, но, как она говорила, легкие на ответ.

Она села на пол и разложила перед собой карты. Пасьянс не только отвечал на ее вопрос, но и вгонял в сон. Она знала за собой такое дело.

Черви — к червям. Буби — к бубям…

Севастьяна почувствовала напряжение в спине — не девочка, сидеть вот так на полу с прямой спиной. Но, раскладывая на полу карты, она старалась извлечь пользу и для своего тела. Не могла она позволить, чтобы спина стала колесом. Она и в могилу сойдет прямая, как сибирский тракт. Эта шутка Степана ей всегда льстила.

Так что же? — смотрела она на карты перед собой. Сходится так же, как сошелся тот строгий пасьянс, который она разложила для Марии прошлой весной. Тогда она догадывалась, конечно, о чем ее вопрос к картам. Но сейчас, разложив и свой тоже, она поняла — сошлось.

А чтобы не искушать судьбу, чтобы не накликать беды, должна и она точно так же поступить с картами, как она велела поступить Марии.

Севастьяна сгребла карты с пола, подстелила под них белый платок и завязала узелком. Она оглядела себя и решила, что вполне может обойтись летним салопом из голубого шелка, который справила недавно. Она набросила его поверх ночной кофты, надела ботинки на босу ногу и вышла за дверь.

Лала вот она, течет прямо перед домом. Не надо далеко ходить. Не надо-то не надо, одернула она себя, а если утром кто-то найдет обрывки карт? Да еще бросит их на берег? Опасно.

Она решила пройти дальше по берегу.

От ночной тишины зазвенело в ушах, а потом откуда-то донеслись лошадиное ржание, коровий вздох в стойле на заднем дворе, мимо которого она проходила. Только эти редкие звуки и напоминали о том, что город жив.

Севастьяна уже собралась свернуть к знакомым мосткам, где бабы обычно бьют вальками белье — стирают.

Внезапно до нее донесся звук, который ни с чем иным не перепутает никто в этих местах, — топот копыт. Она метнулась в тень деревьев, не желая, чтобы ее разглядели в ночи.