В ногу! - Андерсон Шервуд. Страница 6

В крохотной лачуге, состоявшей из одной комнаты, на холме жила старая, невероятно грязная и совершенно одинокая нищенка. Она собирала по городку все разбитые стулья и столы и до того набила ими свою лачугу, что свободного места в ней почти не осталось. В теплые дни она сидела перед хижиной и грелась на солнышке, все время жуя табак. Рудокопы, возвращавшиеся на холм, опорожняли свои обеденные ведерки в деревянный ящик, прикрепленный к дереву возле ее дома, и этими остатками старуха питалась. Когда солдаты прибыли в город, старуха ковыляла по улице и кричала им вслед:

— Красавчики! Скэбы! Пижоны! Сопляки расфранченные!

Молодой офицер в очках, сидевший на серой лошади, повернулся к солдатам и сказал:

— Оставьте ее в покое. Это сама Мать-Нищета.

Когда рыжеволосый мальчик увидел рабочих, которые плелись следом за солдатами, он почувствовал ненависть к ним, его симпатии, скорее, были на стороне солдат. Вид кавалеристов, гарцевавших плечом к плечу, взволновал его. Он подумал о том, какой порядок царит среди этих людей, молча и быстро подвигающихся вперед, и ему почти хотелось, чтобы они разрушили город. Когда бастующие уничтожили сад итальянца, Норман Мак-Грегор был страшно возмущен и, шагая взад и вперед по комнате, говорил:

— Будь это мой сад, я бы убил их! Я ни одного из них не оставил бы в живых. Надо во что бы то ни стало выбраться отсюда! Если человеку все здесь противно, дайте ему уехать.

Он вспомнил, что его отец всю жизнь работал и копил деньги, чтобы приобрести ферму в долине. Они называли его Взбалмошным, но он был умнее их — они не посмели бы тронуть его сад.

В мозгу шахтерского сына стали тесниться странные, полусозревшие мысли. Мальчик во сне видел движущиеся колонны людей в военной форме, он стал находить новый смысл в отрывках истории, слышанных в школе, и сильно заинтересовался подвигами героев древности. Однажды в летний вечер, когда Норман без дела стоял возле гостиницы, где находились бильярдная и кабак, в котором работал его черноволосый товарищ, он услышал любопытный разговор.

Одним из собеседников был заезжий оптик, который раз в месяц появлялся в угольном городке и продавал здесь очки. Продав несколько пар, он обязательно напивался, и порой его запой длился целую неделю. В пьяном виде он говорил по-французски и по-итальянски, а иногда, стоя в кабаке перед шахтерами, декламировал из Данте [8]. Его одежда лоснилась от старости, а огромный нос был испещрен красными и темно-синими жилками. Шахтеры считали его чрезвычайно мудрым, им казалось, что такой человек обладает неземными познаниями. И они с гордостью носили скверные, не подходившие для их глаз очки, которые он навязывал им.

Иногда, словно снисходя до своих клиентов, оптик проводил с ними вечерок. Как-то раз, закончив декламировать один из сонетов Шекспира, он оперся рукой о стойку и разбитым пьяным голосом принялся читать ирландскую балладу, начинавшуюся словами: «Та арфа, что пела под сводами Тары, Не петь ей уж песен родных…» [9]. Затем он опустил голову на стойку и заплакал, а шахтеры участливо смотрели на него.

В этот вечер, когда Красавчик Мак-Грегор прислушивался к голосам, пьяный оптик отчаянно спорил с другим пьяницей. Последний, худощавый расфранченный человек средних лет, служил коммивояжером в какой-то крупной обувной фирме. Он сидел на стуле и, откинувшись назад, читал вслух из какой-то книги. Когда он сильно увлекся длинной фразой, оптик прервал его и, приблизившись к нему, еле держась на ногах, принялся браниться и ругаться. Он, видимо, был вне себя от ярости.

— Меня тошнит от этой ребяческой философии, — заявил он. — От одного вашего чтения у меня уже пересохло в горле. Вы даже не умеет внятно произносить слова. Вы только гнусавите и издаете мерзкие звуки.

Широко расставив ноги и надув щеки, оптик бил себя в грудь.

— Я знаю вашего брата. Мне плевать на вас! Таких, как вы, много и в вашингтонском конгрессе, и в английском парламенте. Когда-то подобные вам субъекты вершили судьбами Франции. Но они верховодили только до тех пор, пока не явился сильный человек, вроде меня. Они все исчезли в тени великого Наполеона [10].

Оптик сделал жест, предававший расфранченного коммивояжера полному забвению, и обратился к Красавчику Мак-Грегору. Он заговорил по-французски, а человек на стуле погрузился в беспокойную дрему.

— Я подобен Наполеону, — повторил пьяница, снова переходя на английский, и в его глазах показались слезы. — Я беру у этих шахтеров деньги и ничего не даю им взамен. Я продаю их женам очки по пять долларов, а мне они обходятся в пятнадцать центов. Я шагаю по этим скотам, как Наполеон шагал по Европе. Не будь я дураком, я был бы олицетворением порядка. Я подобен Наполеону и, как он, презираю людей.

Эти слова пьяного не выходили у юного Мак-Грегора из головы, толкали на размышления. Не понимая скрытой в них философии, он, однако, в своем воображении оказался пленен легендой о великом французе, и его ненависть к хаотичной бессмысленности жизни получила своеобразную точку опоры.

Вскоре после того как Нэнси Мак-Грегор открыла булочную, началась очередная забастовка, погубившая ее торговлю. Снова шахтеры без дела шатались по улице. Они приходили в булочную и просили Нэнси Мак-Грегор отпустить хлеб в долг. Красавчик Мак-Грегор встревожился. Он видел, что деньги его отца уходят на хлеб, который бесплатно раздается шахтерам. Однажды вечером он встретил одного из должников, который, с трудом держась на ногах, проходил мимо булочной. Тогда мальчик запротестовал.

— У них есть деньги на то, чтобы напиваться, — сказал он, — так пусть же они платят за хлеб!

Но Нэнси Мак-Грегор продолжала торговать хлебом в долг: она не переставала думать о женах и детях несчастных рудокопов. К тому же она слыхала, что правление угольной компании собирается выгнать бастующих из домов.

«Я сама была женой шахтера и до конца останусь на их стороне», — решила она.

Однажды в булочную пришел управляющий шахтами. Он оперся о прилавок и заговорил с Нэнси. Норман Мак-Грегор стоял рядом с матерью и слушал.

— Надо положить этому конец, — говорил управляющий копями, — я не потерплю, чтобы эти скоты разоряли нас. Я требую, чтобы вы закрыли булочную на время, пока не кончится забастовка. В противном случае я сам закрою ее. Это здание принадлежит нам. Они не оценили того, что сделал ваш муж, и я не понимаю, почему вы собираетесь разорить себя ради них.

Нэнси посмотрела на него и ответила глухим, решительным голосом:

— Они считали моего мужа безумцем, и он действительно таким и был, — ответила она. — Но он потерял рассудок только после того, как гнилые балки в шахте рухнули и изувечили его. А потому не они, шахтеры, а вы виноваты в том, что случилось с моим мужем.

Сын прервал ее.

— А я полагаю, что управляющий прав, — заявил он, облокачиваясь на прилавок возле матери и глядя ей в лицо. — Шахтеры вовсе не желают улучшать положение своих семей. Им нужно только побольше денег на виски, и мы не станем выбрасывать деньги для того, чтобы они могли набивать себе брюхо. Мы закроем булочную. Они ненавидели моего отца, а он ненавидел их. И я тоже не меньше его ненавижу их.

Красавчик следом за управляющим вышел за дверь, запер булочную и спрятал ключ в карман. Затем он с черного хода вернулся в булочную, где его мать сидела на ящике и плакала.

— Пора мужчине взять в руки это дело, — сказал юноша.

Нэнси Мак-Грегор и ее сын сидели в булочной и глядели друг на друга. Рудокопы подходили к дверям, пробовали ручку и ворча уходили. Весть быстро разнеслась по холму:

— Управляющий копями закрыл булочную Нэнси Мак-Грегор, — передавали друг другу женщины.

Грязные дети, валявшиеся на полу, поднимали вой: их жизнь стала цепью непрерывных ужасов. Если проходил день и ничего ужасного не случалось, они ложились спать счастливыми. Но каждый вечер, когда шахтер и его жена стояли у дверей, переговариваясь шепотом, они ждали, что их уложат спать голодными. Зачастую их отец рудокоп возвращался пьяным домой и бил мать, и тогда дети дрожали от страха, лежа в постели.